Несколько бесячи мои жалкие попытки ровно подшить тюль. Кто придумал настолько уёбищное полотно? Оно испускает искры и щиплет меня за волоски. Все мои швейные навыки поросли пиздой.
Действительно ли ежедневные записи структурируют мысли? Правда ли подобными упражнениями можно научиться сносно писать? Я почти отчаялась.
Нет никаких историй, паршивая скукота.
Папа один раз пришёл на мой спектакль, я видела его второй раз в жизни. Он расплакался и всучил шоколад. Тогда мне было все равно, теперь не очень. Даже не знаю, жив ли он и где живёт. Старшая его дочь умерла от рака в тридцать лет. У него есть усы и толстая мама, оперная певица. Ещё большая кучерявая псина, которая умеет говорить "мама". Больше ничего не вспоминается.
Слишком много выходных. Скоро я останусь одна на две недели. Это несколько удручает. В голове вертится фраза "по моим волосам можно заметить, какая у меня грустная душа". Не потому, что она ко мне каким-то образом относится, просто очень красиво построена.
Сегодня якобы пятый день калоражки, у меня похмелье, у К. его нет. Бодр и невесел, как обычно.
Во дворе валяются два бомжа. Каждый раз, как я подхожу к окну, они меняют своё положение. Сперва сидели на скамье, потом на ней лежали, потом и вовсе сползли наземь, ветер укатил пластиковый стаканчик. Проходившие школьники заорали "Рота подъём!" и никаких реакций не дождались. Потом наблюдали за ними из-за детской постройки, будто шпионы какие. Один живо интересовался происходящим, другой вяло подражал другому. Никто из четверых не догадывался, что из отверстия в доме за ними наблюдает непричесанная баба.
В пизду.
Напомнили мне про "Бемби". Помню эту книгу до сих хмурых дней.
Она была оранжевая, нестандартного квадратного размера, увесистая, с жесткими страницами, никогда не вписывалась в стройный ряд книг в шкафчике. И автор был тоже не вписывающийся - Феликс Зальтен. Мне это имя совершенно ни о чем не говорило. Какой-то набор букв. Шрифт меня не устраивал, такой расползающийся, с фигурными хвостами. Всё оформление этой книги было невыносимо отталкивающим, но я перечитывала её раз в год. Суровость и честность повествования увлекали меня больше кретинских иллюстраций, слишком пёстрых и размашистых для детского ума. Странно, но при столь регулярном перечитывании, я мало что вспомню конкретного. Какие-то ошмётки образов и нежные воспоминания.
А ещё одна из самых перечитываемых мною в детстве книг называлась "Ронья, дочь разбойника". Какая-то детская попса, в духе "Тани Гроттер" и разной другой конвейерной поебени. Приключенческая проза о взрослении. Робкий мальчуган и девочка-оторва.
Был ещё "Колдовской сапфир". Огромная, жирнющая книга, отпечатанная каким-то невероятно здоровым шрифтом о приключении девочки и двух ящериц. Ящерицы волшебные, у них свой народ и увеличительно-уменьшительный порошок. До сих пор не понимаю, при чем тут сапфир, да к тому же колдовской. Ничего подобного я в книге не нашла. Либо забыла, что логично.
Больше не хочу об этом писать.
14:10 23-04-2013
Мислексия.
Новая бестолковая запись, ни к чему не обязывает. Да позволено мне будет писать без оглядки на разные мнения, и было бы к лучшему, если бы у меня не было читателей, отвлекающих своими комментариями.
Необходимость тайного писания, никто тебя не знает, можно писать разную бесстыдную ахинею. И бесят первые записи, потому что это из раза в раз сплошные оправдания, почему да зачем начинать дневник.
Кроме прочего, я не сильна в стилистике текста. Мне нравится выпивать и грызть семечки.
Преподавательница пишет сказки и похожа на муми-маму. У неё скучнеет лицо, когда она недовольна. Пробалтывая слова, она захлёбывается в своих повторах одного и того же, и почему-то совершенно не умеет выстраивать пересказ. Когда её слушаешь, приходится испытывать снисхождение, отчего никакого уважения к предмету не прослеживается. Создается убеждение, что она любит отрываться на студентах во время экзаменов. Прошло больше половины семестра, а я так и не втыкнула, в чем состоит суть предмета...
Я молчалива, и рожа у меня пухлая и лоснится. Меня привлекают резиновые гуси.