Она лежала тихой умиротворенной сытой кошкой, серые глазищи прикрыв длинными ресницами. Кысява... Она широко раскинулась под небрежно наброшенным одеялом, закинув руки за голову. Я лежал рядом на боку, уперев свою взъерошенную голову в руку, любовался ее стройной шеей и волнующим откровением ее красивой груди. Я жадно дышал горячим и сладким запахом ее тела, и в моих висках постепенно затихал стук обернутых в вату серебряных молоточков... Я люблю смотреть на нее такую, когда все наносное уходит, она сбрасывает свои вычурные, привычные ей маски, и становится той женщиной, которую я не могу не любить... Наконец она стряхнула блаженную истому и переползла поближе. Я перевернулся на спину, а она полжила голову мне на грудь, прижалась телом, закинула на меня свою длинную стройную ногу. Устроилась. Звереныш в гнездышке. Я тихо обнял ее, рассеяно лаская ее упругую спину пальцами своей чуть влажной руки...
- Представляешь, - расслаблено сказала она, - а я сегодня чуть почти ключи не потеряла...
- Ох, горюшко моё... Ключи-ии... Это типа круто. Это еще интереснее, чем билеты на поезд дома оставить... А "почти" - это как?
- Ну приехала сегодня домой - ключей нет, ну я по клубешникам, где вчера тусовались... В одном мне даже ключи вынесли... не мои, правда...
- Ну хоть что-то... - усмехнулся я.
- Да ну тя, - фыркнула она, - потом к подруге поехала, слава богу, ключи у нее были. Когда я их выложить успела? Зачем?...
- Ох, бедный мой, - я слегка стиснул ее и погладил по голове.
- Угу.... - она приподнялась и чмокнула меня в уголок губ. Я ответил.
Она натянула одеяло и еще немного повозилась, устраиваясь, потом вдруг попросила:
- Расскажи мне сказку на ночь.
- Сказку... - задумчиво произнес я в потолок, - ну хорошо... Про колобка или про Буратину?
- Ну!...
- Ладно, ладно, дай повыламываться-то, - улыбнулся я.
Затем начал:
- Жила - была девочка...
- Хорошая и послушная?
- Хорошая - хорошая... но не особо послушная... Не перебивай, вообще... Ну вот... Жила-была девочка, которая постоянно все теряла (милая начала улыбаться)... Чего только она не теряла - ключи, билеты, а уж каблуков-то и не счесть сколько... И вот однажды, она умудрилась потерять собственное отражение... Тогда девочка очень расстроилась, потому, что она очень любила вертеться перед зеркалами... Не потому, что была воображалой, просто она постоянно не могла запомнить, что она хорошая и красивая. И ей приходилось постоянно просить кого-нибудь, чтоб ей об этом напоминали, или же просто - смотреться в зеркала... Потерявши отражение, девочка стала думать, где бы найти себе другое. Она находила чужие отражения и пыталась их носить, как платья... Но они ей совершенно не шли... И тогда она стала пытаться подстраиваться под эти чужие отражения... Когда она носила отражение лягушки, то она пыталась скакать как лягушка... Но только набивала себе синяки, да шишки. А когда она одевала отражение кошки, то пыталась царапаться, как кошка... Но только злила понапрасну соседских собак...
Я аккуратно поправил ее голову, чтоб сменить положение своего затекшего тела.
- Ну вооот. В итоге, это все девочку окончательно заколебало, и она-таки плюнула на всё... Разозлилась как следует, да переколотила все зеркала в доме... Я ж тебе говорил, что она была не особо-то и послушная?
- Угуууу...
- Угу. Выбросила она все свои любимые пудреницы, и даже к людям перестала приставать - мол "мне пойдет, если я, как летучая мышка, стану висеть кверх ногами?"
Милая фыркнула и слегка куснула меня за руку, которой я гладил ее за ушком.
- Мяу! - сказал я обиженно, но продолжил, - ну, короче... Стала девочка себе жить - поживать, да особо не париться... И уже гораздо позже, в гостях у подруги, она случайно подошла к зеркалу, и увидела в нем...
- Ежа? - сонно спросила милая, с дурашливым пониманием в голосе.
- Блиииин... - засмеялся я, - да слушай же ты дальше! Нет. Не ежа... Она увидела, что у нее само-собой, так, между прочим, отросло новое, совершенно нормальное, симпатичное такое отражение. И стала она дальше жить-поживать и больше особо и не париться.
Милая чмокнула меня в нос, потом перекатилась на дальний край кровати и улеглась ко мне спиной. Чем я неминуемо и воспользовался.
- Нууу... не приставай... - сонно промычала милая и повела лопатками, - спи уже... А ты знаешь... А я в юности перед зеркалами гадала... В бане ...
- Голая? - спросил я с надеждой.
- Нет, - отрезала она и повела округлым плечом, - уммм... Спи уже, котяра...Уммм.. Сказочник...

Вот так все оно и было... Ну или почти так. Ну или могло быть так... Ну мы-то верим, что именно так оно все и было...

Только шум в ушах, шорох песка и невнятный рокот. Холод прощает, холод обжигает, песок да трава с илом щекочут пузо. Молочу ногами, руками скребу дно. Задница буйком наружу. Дельфин на выпасе. Вскакиваю - не могу терпеть. Ору вверх, в светлое финское небо, полное разбавленных водицей чернил. Эхо теряется в обступившем реку влажном лесу. Месяц кусочком талого сахара, будто выпавшая из век бога ресница. С марсианским уханьем еще плещусь раз другой, лью пригрошни воды на голову. От головы и от тела валит пар. Выбираюсь, пошатываясь, на покосившиеся мостки. Хоть и год был снежным, а воды в реке по пояс. Речка - реченька, ой спасибо, ой уважила. Тысяча их таких речух в Ленинградской области. Безымянных. С водой, как черный янтарь, с дном песчаным да илистым, с болотистыми берегами. "Забавно, что у города Петербурга область все равно остется ленинградской..." Мысль ленивая... не отсюда...тает. Без-мыслие. Сатори. Стою на тропинке, что идет от бани к мосткам, среди малинника. Картинка скачет сверху вниз, папкины любимые елки, что на взгорке перед домом, забавно прыгают перед глазами. Сердце клокочет где-то в горле. "Мое большое и жестокое сердце..." Ночные птицы дополняют гармонию тишины. Горячими ступнями попираю сырую землю ... Волосатый, мокрый, жаркий зверь. Рву траву пальцами ног... В моей жизни так много суетного электричества. Чувствую, как оно уходит в землю, разряжаюсь. А земля все примет, все вынесет, всех переживет, всё пережует. Тем более эта земля. Земля моего свирепого и прекрасного края. Где солнце обжигает, дождь лечит, ветер калечит, трава камень рвет. Похьёлла - Калевала - Сариолла... Куоле-мо-ярви. Так зовется это место. "Куолемоярви" означает "мертвое озеро". Не потому, что в нем жизни нет, оно просто сочится жизнью, а потому, что тихое. Это недалеко здесь. Тихое озеро в ладошках елей. А еще тут недалеко есть залив, локоток Балтийского моря, где валуны, обточенные воздухом и водой, ленивым стадом развалились на отмелях, где вычурные сосны роняют длинные иглы на горячий мелкий песок...
Картинка стала возвращаться. Елки - пушистые черные колонны прекратили свой безбашенный пляс. Уффффф....
Захожу шаткой тяжкой походкой в предбанник. Батька, да сосед дед Иваныч сидят - халявят. В парную не идут, водку пьют, разговоры разговаривают.
- Ну как? - весело поинтересовался отец и протянул мне кружку, где на два пальца плескалось прозрачного очищающего ядреного яду.
- Кайф, - ответил я расслабленно и присел на корточки у печки - рядом с лавкой, - спасибо, пап.
- Ну теперь-то твоя душенька довольна?
- Да, пап, классно отхлестал. После того, как крышу подчинили, крепко пар держится. Даже удивительно.
- Мхом надо было, да глиной потолок проложить, - сказал Иваныч глубокомысленно и полез на подоконник за беломором.
- Да, Иваныч, надо бы... да руки все не доходят, все надо, все надо... - закручинился отец.
- Хм, - было хмыкнул я, но потом решил, что смысла нет начинать спор про "надо", да про "хочу"... водка укутывала мягким одеялом сознание. Всем все прощаю. Всех люблю.
- Ладно, Митька - я пошел греться, давай не расслабляйся, я долго не высижу. Позову как созрею, что называется. И сразу парить иди, без твоих вечных "сейчас, папа - сечас, папа". Не дозовешься никогда..
- Ладно, ладно, - махнул я рукой, и демонстративно взял беломорину с подоконника.
- И не кури эту гадость, халявщик, где твои сигареты?
В ответ я с видом гордым и независимым выпустил струю дыма в сторону печкиного поддувала.
Отец сурово покачал головой и проскользнул в парилку.
Удивительно... как живуча эта схема. Я взрослый тридцатилетний дядька, когда общаюсь с родителями снова превращаюсь в того забытого пацана, которым был когда-то. С вечной тягой к шутовству, свободолюбию и любовью к спорам. В которых истина не рождается, но взаимопонимание, зачастую, умирает...
- Ну вот, Дим... - продолжил дед Иваныч, с того места, где остановился. Будто бы и не было этого очередного раунда "парилка - речка - водка", - Тогда вот народу-то мноооого согнали в лагерь-то. Ну все и шли так, как и были. Без вещей, без еды...
- А что, спрятаться никак нельзя было?
- Хо-хой, Дим... Ты ж смотри как... Немцы Гатчину-то взяли, ну ходили с громкоговорителями, мол, Красная Армия разбита, Советам капут, теперь установлена власть Вермахта. Мол, всем к такому-то часу выйти из домов, для переучета и разъяснений... в противном случае нарушители будут наказаны... Ну мы и вышли. Мать, отец, да нас братьев трое... Вооот... - Иваныч комкает окурок и кидает его в банку для мусора... - Вот всех, кто вышел, они и погнали в лагерь. А лагерь они не так далеко развернули, километрах в двадцати от линии фронта. Ну так вот мы и шли, как стадо, а тут наши бомбить давай, они-то сверху не разбирают, колонна и колонна...
Конечно, я слышал это все не первый раз. Удивительную и трагичную историю жизни человека, который прошел три лагеря, потерял семью, снова ее нашел, был рабом, заключенным, партизаном, солдатом... был и под пулями и под кнутом, но смог не только выжить, но и не озлобится. В свои семьдесят с гаком он жилист, как сыромятный ремень и спокоен как вода в Мертвом озере. Всем поможет, всех приветит. Когда-нибудь, я все-таки запишу его рассказ целиком и расскажу всем историю его честной жизни... Удивительных людей носит на себя моя любимая земля. Удивительных людей рождает и принимает в себя. И столько в этом, неторопливо ведущем сбивчивую нить повествования старике силы и мудрости, что невольно открывается какой-то иной смысл нашего здесь пребывания. Что-то большее... То, что лишь иногда мелькает за повседневной суетой, в вечном беге по липкой ленте бытия...
- Дмитрий! Ну всё! Давай уже... - донеслось через деревянную стену. Батька уже "созрел, что называется".
Я забросил гильзу от беломорины в печку, извинился перед Иванычем и, натягивая шапку и руковицы, полез в парную...

ваш Кундера ненаглядный. Он пишет четыре страницы, там где хватило бы одной. А пережеваное в кашу уже и не вкусно.

Да ладно, ладно, не шипите. Я сам его люблю. Только все равно он зануда.

Раньше я думал, что люди с возрастом становятся терпимее и более склонны к пониманию, прощению, духовному равновесию и стремлению найти друг с другом общий язык. Теперь, я понимаю, что это не так. С каждым годом, та раковина, в которой храниться душа человека, коснеет, черствеет, теряет гибкость и упругость... И вот мы уже не готовы и не хотим раскрываться наружу. Мы не очень приветствуем новое, мы не идем на открытые отношения. Мы получаем привычку к одиночеству, и нам хорошо в нем. Мы не пускаем чужие души внутрь, мы заменяем внешними атрибутами успешности то, чего на самом деле нет ценнее и важнее - тепло родственной человеческой души. И даже секс, то, что раньше было высшей степенью откровенности, теперь трогает нас только поверхностно - где-то на уровне кожи и не пробирает до сердца...
Раньше я думал, что люди с возрастом могут сходится друг с другом быстрее и проще, потому, что они умнее и уже умеют ценить то, что им может предложить другой человек. Теперь я понимаю, что это не так. Потому, что нам кажется, что с возрастом мы уже приобрели нечто значимое и ценное, и мы не хотим это терять. Наши отношения временами напоминают торг, в котором мы так боимся продешевить цену той душевной скорлупы, в которой мы живем... И мы лелеем свое драгоценное одиночество и плачем в своей скорлупе, потому, что ... нам одиноко...
Мы все "устремлены в будущее", потому, что мы боимся не успеть. Мы все время с кем-то пытаемся соревноваться и в чужом огороде морковка зреет неизменно слаще, а, главное, и вызревает гораздо быстрее...
И день за днем мы проигрываем свое настоящее в борьбе за то светлое будущее, в которое мы так боимся опоздать...
Трудный возраст...


Мысль:
Ты знаешь сколько мне лет, и я за это плачу...

Я достиг того странного возраста, когда огорчают девушки на десять лет моложе, пытающиеся говорить мне "Вы" и раздражают юноши на десять лет моложе, пытающиеся говорить мне "ты".

- А знаешь, - сказал Виктор, что происходит, если посветить блондинке фонариком в ухо?
- И что же?
- У нее будут светиться красным глаза...


* когда я кончил ржать, я зарекся проверить эту теорию на первой, подвернувшейся под руку блондинке... девушки, срочно нужна блондинка для научного эксперимента ))) *

Есть такие дела, которые висят над головой как бетонная плита. Абстрактная такая, но физически ощутимая бетонная плита, которая загораживает тебе солнце и давит на все твое существо грузом неопределенности. Говоря проще - есть такого рода работа, котоую и делать в падлу и отказаться вроде неприлично. (заметка на память - в другой раз сразу говори, сколько ты за это хочешь и "по дружбе", то бишь бесплатно, старайся ничего никому не делать, особенно, если "дружбы" этой самой как таковой и нет... повторить, или и так все запомнил?) И тогда появляются они - "широко закрытые глаза". Я начинаю юлить перед собой и всячески оттягивать концы. Это муторно, болезненно и довольно бестолково. Разум, вместо того, чтобы решать обрыдлую проблему сразу начинает всячески отмазываться. Организм включается в игру - и вот уже и "голова болит" и "спать хочется" и "еще полчасика пасьянс погоняю"... Или просто - в аут, в какое-нибудь запойное чтение, или беспросветное цивилизирование (хвала Сиду Мейеру, я всегда знаю как убить семь-восемь часов своей жизни)...

Когда он полез в вагон, после "Осторожно двери закрываются", мне пришлось оторваться от книжки, чтоб дать ему возможность умаститься. Он же начал поворачиваться, чтобы примять и без того спресованную толпу спиной и жопой ( люди вообще предпочитают мять и давить других людей, не глядя им в лица). Собственно этой жопой он мне книжку из руки и выбил. "Ёб твою мать", - сказал я задумчиво, глядя как книжка, срикошетив об дверь вагона, улетает в щель между вагоном и перроном... Это была "Глазами клоуна", и я только-только прочитал захватившую меня мысль: "Я не люблю объяснять свои фразы - меня или сразу понимают, или объяснять бесполезно. Моя профессия - говорить, а не толковать сказанное". И такой кайф мне обломали... Блин. До следующей остановки я ехал, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Скандалить не охота, язвить по поводу его жопы тоже (на свою посмотри, блин). Заехать ему локтем в затылок, что ли? Без разборки бить человека - теряешь воспитательный момент. Да я и сам виноват. Утратил бдительность...
И все же - это нечто небывалое. Такого никогда со мной не было - чтоб что-то я уронил туда, откуда не достать. Я решил, что приму это за знак. Так и пользы больше. Пусть это будет знак, что пора перестать нырять в себя от реальности. "Не надо уподобляться, товарищи курсанты, птице страусу, которая с высоты своего полета не видит руководящей линии партии". Не надо глушить себя ложной эмоцией, не надо прятаться в чужую мудрость, не надо уходить в виртуальную героическую реальность...
Да ладно, что там. Чай допит - пойду разруливать затыки.