*поглаживая по голове маленькое существо, перебирая пряди темно-алых, как запекшаяся кровь, волос, улыбаясь -- смиренно, гордо, со всем спокойствием сильного, со всем лукавством слабого, с любовью балованного ребенка и горечью старого друга -- но не страхом, нет, хотя кто может взглянуть без страха во вскинутые на нее, детские -- волчьи -- глаза?*

Тебе, цитатой. Это так любит говорить твой дядя, мой Повелитель... Он, не иначе он, стоял за плечом того, кто это писал, иначе как же, кто же иначе?

*произносит негромко, но звучно, с легкостью знающей каждую букву, с задумчивостью услышавшей впервые*

Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении чумы.

*...а волчьи глаза горят, безумным призывом к охоте, священным гневом!*

Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья -
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.

*...и отвечают им бесстрашно глаза менестреля.*

Так-то вот, девочка. А теперь тебе пора спать. Что? А что, не песня? Песня, песня, не отмажешься. Спать.

*и глядя вослед маленькому недовольному существу, так же нараспев, так же цитируя*

...Твое слово -- закон, твой взгляд -- приказ, твой жест -- погибшие империи... Но ты всего лишь девчонка...

Студенты -- действительно зло. Этот... зло особенное. Вкрадчивое, принципиальное, жестко спорящее и фанатично убежденное, почтительное при несогласии, полагающее, не иначе, меня впавшей в маразм и склероз. Фиг. Мне не забыть. Такое не забывается. Если не забыли другие, хотя столько времени прошло -- как забыть мне?

Но нет, на меня изливаются километры слащавых баллад и хроник, где я обычно в гордой позе изрекаю нечто типа "Ты не будешь править миром, будь ты проклят, Тьмы пророк!", причем после смертельного ранения и многодневных пыток. Нет уж, ребята, пытки я б запомнила. Ранение, может, и нет -- хотя смерть я б уж точно не проглядела, -- но вот пытки, особенно в исполнении Мораг, как-то не имеют тенденции проскальзывать мимо незамеченными.

И проклинать в таком состоянии я как-то не имею привычки. Тот один раз, когда я угодила-таки во вражеские руки единственного, не исключение -- вырубилась, и все. А вы чего ожидали, после пяти бессонных суток, трех недолеченных ран и года гонки на выживание -- и это все еще до того, как меня начали нарезать на колбасу? Какие гордые позы? Какие белоснежные одежды? Это чудо когда-нибудь пыталось белый плащ отстирать вручную между диверсией и атакой и параллельно с едой и сном? Нет? Заметно. И что дрались мы по щиколотку в крови, это всем вольно поминать -- а что к оной крови примешивались нехилые потоки грязи всех родов и видов, об этом петь уже неудобно и некуртуазно, вот и не пели, что я, бардов не знаю?

И не пытал никто. Во-первых, потому, что пытать меня тогда было бессмысленно -- тронь меня тогда хоть пальцем не в ту точку, и даже команда Мораг меня бы от смерти не удержала. Там же целый госпиталь белтайнские хороводы вокруг меня водил. И зачем бы, опять же? Ни вам секретных сведений (с Республикой мы связь не поддерживали, да и там в любом случае уже любимый братец развлекался), ни прекращения партизанщины (бо последние партизаны валялись в соседних палатах), ни ультиматума Ордену (Совет меня тогда считал вряд ли лучше его самого, ослушницу), ни сдачи города, тот и так был взят. А практичны они были очень даже.

Что? Перевести на Темную сторону? Кого? Меня? Издеваетесь?

Такое даже единственному в страшном сне присниться не могло. А меня на нервное ха-ха пробивает при одной мысли.

Но нет -- в мифах и легендах, что наш молодец именует историческими источниками, я как есть в белокипенных одеждах и не иначе на белом коне (истребителе, глайдере, слайдборде), бросаю гордый вызов, гордо и доблестно сражаюсь, падаю, истекая кровью, и последним дыханием гордо проклинаю бросающихся на меня аки волки палачей.

Угу. Живо себе представляю.

Эх. "Сам не знал, что был таким хорошим..."

Состояние: злое

Еще украдено . Право слово, я порою совсем не ястреб, а очень даже сорока...

Каждая "любимая" - рваной раной
Вдоль моего лилейного тела
Вытекает розовато алой
Длиною в стон: п-о-в-з-р-о-с-л-е-л-а.
С высоты художественного цинизма
Посланием тебе за посланием
Врезаюсь под ногти струей нигилизма.
Чем занят? опять скучанием?
Мир моей внутренней изоляции
Вакуумом засасывает все разом.
Буду твоей... в следующей реинкарнации
Только твоей... желтоглазой,
Черной послушной, в мягких подушечках - коготки
Теплой и мягкой у ног
А пока...
Только не вздумай кормить меня с руки...
Ты же не Бог.

Вспомнился мне вдруг Рэй.

И таким, каким был -- неистощимым выдумщиком, гениальным изобретателем, великим математиком и шахматистом, игравшем формулами, как фигурами, и фигурами, как формулами. Неукротимого экспериментатора, не знавшего страха -- а мы смеялись: в точности, как его малахольный отец, в точности, как его помешанный на познании учитель... знали бы. Но тогда это так и казалось.

Тогда он еще умел любить, и любил -- всех, и всех нас, и был справедлив -- жестко, непримиримо, но ведь мальчишка еще, да и каким ему еще быть, ведь сын своей матери, а справедливей королевы нет, и ученик своего учителя, безжалостного, беспощадного. А мы гордились, потому что это правильно, потому что так надо, потому что мы давно уже привыкли видеть улыбку Воздательницы в любимых лицах... знали бы. Но тогда мы и думать не могли, что он предпочтет Справедливости -- Закон.

А глаза его -- серые, как у всех в его роду, но с фиолетовым отливом аметиста (и тогда никто не вспоминал фиалку, не так ли?), -- еще тогда умели смеяться, и он умел, и смеялся, и спорил -- напористо, жадно, как же они тогда спорили с его учителем, математик и физик, каждый превознося любимую науку... Единственный говорил о практике, о реальности, о понимании -- яростно, гордо, а Рэй о чистом знании, о неизменной красоте -- с той убежденностью в правоте, спокойной и бесстрастной, а мы слушали в восхищении и азарте... знали бы. Но тогда мы не предвидели -- как могли? -- что они сойдутся в смертном бою, так же утверждая свою правоту.

А как он слезал с того зверя, что его учитель звал своей лошадью и не иначе как человечьим мясом кормил, чтоб она похуже зимнего волка была... слез, еле стоял на разъезжающихся от усталости ногах, трясясь, как желе, пока учитель его отчитывал, сам держа руки сцеплены за спиной, чтоб не было видно, как они сами-то дрожат, как в жару. Зверюга его ученичка тогда по всем окрестностям протащила, братец уже за снайперку хватался, да за сына побоялся. Хоть чего-то...

Хороший он был мальчишка.

Особенно когда казалось, и не думали, и не предвидели...

А красив был -- да, как эльф, сами Квенди бы его за своего признали и еще за красоту похвалили бы. Весь как выточенный любящими руками, с глазищами этими... да. Красоту вот он сохранил как было. Точеную каменную красоту. Пугающую уже, не радующую, так о том уговора и не было, верно?

Светлый. Светлый настолько, насколько вообще могут быть в его роду. Настолько, насколько вообще может быть человек -- да что там, смертный. Иногда и эта его принадлежность вызывала у меня сомнения. Человеку свойственны эмоции, нервы и гормоны. У него их не было.

Светлый, да. Светом утреннего солнца на свежем снегу. Светом льда на вершинах гор. Этим вот. Нечеловеческим.

Что же мы сделали с тобой, Рэй...

Не знаю, почему ты мне вспомнился.

Ведь никогда же не забывался, вечная вина моя.

Я простудилась. Простудилась причем самым паскудным образом -- болит горло. Не смертельно, но для меня даже такая малость невыносима. А ведь еще всяким идиотам всякое объяснять... нет, порой я ненавижу саму себя.

Пью горячий чай. Что-то непонятное, но вкусное, а главное -- температура оной жидкости: греет! Это уже блаженство.

Возникла даже крамольная мысль -- может, и правильно, что терране так фантастически мало празднуют? Возникла и померла в зародыше, ясно дело. Потому что Кэндлмас только что прошел (даже удалось соблюсти традицию, постоять в куче народу и полюбоваться, а было чем -- никогда не привыкну к такой красоте, чтобы звезды в ласковом море отражались мириадами свеч), впереди Астара, а там... Да и в конце концов -- право Тьмы закончилось, как не праздновать-то?!

Да и мне светло на душе.

Хотя это мне по должности полагается.

Теперь бы прошло мерзкое горло...