Вспомнился мне вдруг Рэй.

И таким, каким был -- неистощимым выдумщиком, гениальным изобретателем, великим математиком и шахматистом, игравшем формулами, как фигурами, и фигурами, как формулами. Неукротимого экспериментатора, не знавшего страха -- а мы смеялись: в точности, как его малахольный отец, в точности, как его помешанный на познании учитель... знали бы. Но тогда это так и казалось.

Тогда он еще умел любить, и любил -- всех, и всех нас, и был справедлив -- жестко, непримиримо, но ведь мальчишка еще, да и каким ему еще быть, ведь сын своей матери, а справедливей королевы нет, и ученик своего учителя, безжалостного, беспощадного. А мы гордились, потому что это правильно, потому что так надо, потому что мы давно уже привыкли видеть улыбку Воздательницы в любимых лицах... знали бы. Но тогда мы и думать не могли, что он предпочтет Справедливости -- Закон.

А глаза его -- серые, как у всех в его роду, но с фиолетовым отливом аметиста (и тогда никто не вспоминал фиалку, не так ли?), -- еще тогда умели смеяться, и он умел, и смеялся, и спорил -- напористо, жадно, как же они тогда спорили с его учителем, математик и физик, каждый превознося любимую науку... Единственный говорил о практике, о реальности, о понимании -- яростно, гордо, а Рэй о чистом знании, о неизменной красоте -- с той убежденностью в правоте, спокойной и бесстрастной, а мы слушали в восхищении и азарте... знали бы. Но тогда мы не предвидели -- как могли? -- что они сойдутся в смертном бою, так же утверждая свою правоту.

А как он слезал с того зверя, что его учитель звал своей лошадью и не иначе как человечьим мясом кормил, чтоб она похуже зимнего волка была... слез, еле стоял на разъезжающихся от усталости ногах, трясясь, как желе, пока учитель его отчитывал, сам держа руки сцеплены за спиной, чтоб не было видно, как они сами-то дрожат, как в жару. Зверюга его ученичка тогда по всем окрестностям протащила, братец уже за снайперку хватался, да за сына побоялся. Хоть чего-то...

Хороший он был мальчишка.

Особенно когда казалось, и не думали, и не предвидели...

А красив был -- да, как эльф, сами Квенди бы его за своего признали и еще за красоту похвалили бы. Весь как выточенный любящими руками, с глазищами этими... да. Красоту вот он сохранил как было. Точеную каменную красоту. Пугающую уже, не радующую, так о том уговора и не было, верно?

Светлый. Светлый настолько, насколько вообще могут быть в его роду. Настолько, насколько вообще может быть человек -- да что там, смертный. Иногда и эта его принадлежность вызывала у меня сомнения. Человеку свойственны эмоции, нервы и гормоны. У него их не было.

Светлый, да. Светом утреннего солнца на свежем снегу. Светом льда на вершинах гор. Этим вот. Нечеловеческим.

Что же мы сделали с тобой, Рэй...

Не знаю, почему ты мне вспомнился.

Ведь никогда же не забывался, вечная вина моя.