Меня вызвал наш ротный офицер прямо со стрельбища, как раз перед выполнением очередных упражнений с моим потрёпанным негевом. Мне сразу подумалось, что скорее всего моя прабабушка отмучалась и приставилась. Так оно и оказалось. Старшина скорчил грустное выражение лица и осторожно поведал мне новость, которую я уже давно ожидал. А он удивился тому, что я не проявил ни капли скорби. По крайней мере внешне. Я его заверил, что я в порядке, что смерть для неё это освобождение от мучений, которые она переживала, и что никакой психической травмы я не получил. Меня отпустили на похороны, пообещав поддержку и помощь в случае чего и уже через примерно сорок минут я сидел в поезде в начищенных до блеска ботинках и выходной чистой форме.

Елизавета Рувимовна Домбровская. Она была чистокровной еврейкой, из тех что жили в местечках. Таких импровизированных гетто, где подавляющее население были евреи, и все друг друга знали и жили в мире и согласии с русскими. Местечки с одесским духом. И вся её многочисленная родня тоже. Вообще-то их было около восьми детей, не считая приёмных. Рядовая еврейская пролетарская семья, ничего и никого выдающегося. Все мужчины поперегибли и перепропали без вести на войне, а баб эвакуировали куда-то в тыл въёбывать на танковом заводе на благо Родины.

Там бабуся, в ту пору ещё наивная двадцатилетняя девчёнка повстречала некоего абстрактного вояку, по фамили Алексеенко, и родила от него мою бабку. Больше про него ничего не было слышно кроме банального "пропал без вести". Потом, после войны, бабушка, педагог по специальности, работала где-то учительницей, состояла в партии и имела докучи всяких наград за что-то (да насыпет бог кучу свежестрелянных гильз мне за шиворот за моё невежество).

Не стоит думать, что меня нисколько не тронула её смерть, просто во первых я уже давно был готов, а во вторых я по природе очень чёрствый на первый взгляд кадр, и свои эмоции успешно скрываю.
Всё-же она меня вырастила и няньчила с самых обосранных пелёнок. Баба Лиза.

Я помню её ещё с самого сопливого возраста. Ещё будучи полуметровым пиздюком я заходился приступом радости, когда меня привозили к ней на хату. Она меня очень любила, и я её тоже.
Она научила меня буквам по кубикам, были такие детские кубики с нарисованными буквами. В три года я уже практически знал почти все буквы, только не умел читать. Ещё на этих кубиках были нарисованны предметы, которые начинаются на те буквы, рядом с которой нарисованны. Помню у буквы "А" был нарисован автобус. И когда бабушка показывала мне эту букву я вопил:"Атабууууууууууууус!!!!" Потом она прикалывалась дальше: - Летит самолёт! Я радостным криком подхватывал, взмывая руки в верх:"Ууууууууууууууу! Гыгы!".

А один раз я увидел по телевизору какую-то детскую дебильную передачу с клоунами. Они там гоготали, показывали фокусы, ссали из глаз и занимались всякой хуйнёй, которой обычно любят заниматься клоуны. Но мне запомнился один момент: один из них во время показа очередного фокуса, смысла которого я так и не понял, разложил на столе несколько яблок и надкусывал каждое из них по очереди. Мне понравился этот номер, и я решил его повторить, что-бы поразвлекать бабушку. Она хохотала до упаду.

Одним из моих любимых занятий было наблюдать как она ощипывала и разделывала курицу. Попутно она мне всё подробно рассказывала, где какие органы находятся и для чего они нужны. Я чудовищно любил покопаться во внутренностях всякой дохлятины. Другое подобное пристрастие было помогать ей лепить вареники. Это ведь увлекательно, наложить картошки на блин из теста а потом всё это залеплять.

А ещё я любил ходить с ней на станцию и смотреть на поезда. Я вообще любил смотреть на такие технические достижения типа поездов, кранов и мусороуборочных машин во бремя их пожирания мусора из контейнеров. В школьном букваре у меня были две любимые картинки: одна это там где поезда, а другая там где самосвал выгружает песок из кузова. Ну да впрочем я отвлёкся. Ещё, когда к ней приходили гости, я любил им петь. Брал в руки воздушный микрофон и заводил единственную песню, которую знал:"Не сыпь мне соль на рану". В то время она была помоему популярной.

Потом я немного подрос и стал агрессивным и эгоистичным гадёнышем. Я её не слушался, хулиганил и доводил до белого коления, она-же меня любила и как правило сносила обиды и пакости что я ей доставлял. Как правило. А как исключение таскала меня за волосы и пиздила хворостиной.

Потом я пошёл в школу. Так как родители мои разведены, а жить с каждым из них по отдельности было по разным причинам затруднительно, то большую часть той поры я тоже прожил у прабабушки. Школу я ненавидел, а школьный дневник мечтал спалить на костре. Но она прилагала все усилия что-бы я был хотя-бы троечником. Так я большую часть своей учёбы в следствии семейного давления и пробыл хорошистом и троечником.
Она дружила с моей классной руководительницей, которая жила с нами по соседству. Вот такая вот психическая прессура, бабушка была в курсе всего что я творил в школе. Короче у прабабушки я провёл самую большую часть счастливого детства.

А потом я жил то у матери, то у отца, то у бабки. Но у прабабки проводил почти каждые выходные. Ведь там были все мои друзья. И я приежзал, что-бы побыть с ними, весёлые были деньки.

Затем переезд в Израиль, началась яйцеморочка, оформление документов и тп. Бабушка жила с нами, но её присутствие стало меня раздражать. Она и до этого постоянно ворчала, но теперь её маразм стал реально напрягать, скажем когда я приносил плохие оценки из школы.

Ну да ладно, вскоре я научился её в серьёз не воспринимать и для прикола во всём ей потакать и поддакивать. Она меня в шутку называла дибилом и лоботрясом, я её в шутку называл старой каргой. Частенько она предавалась сентиментальным воспоминаниям типа "Маленький был такой хороший, такой хороший, а теперь вырос лоб здоровый и управы на тебя нет!"

Уже после того как меня призвали она занемогла. Херела буквально на глазах. Только пару недель назад она убирала квартиру, готовила жрать и ходила на прогулку, а вернулся с армии и её трудно было узнать. Похудела до крайности, заторможенное состояние аппатии ко всему окружающему миру. Но меня всё-таки рада была видеть.

Потом её положили в больницу, пару раз ходил её навещать. Меня она узнавала, а некоторых уже нет. У неё обнаружили рак, а рак чего хуй знает, врачи так и не поняли.

Последний раз я её видел сегодня в полдень. На кладбище на опознании. Захожу в помещение для жмуриков, отодвигают занавеску и передо мной стоит тележка, а на ней маленький чёрный мешок с вышитой звездой Давида. Что меня удивило, так это размеры этого мешка, метра полтора в длину, не больше. И тонкий. Неужели до того похудела, бедная... Религиозный смотритель спрашивает, мол, смотреть будете? Я отвечаю, что конечно буду, он сдвигает мешок с головы. Под мешком труп бабушки завёрнутый в бинты, как мумия. Так евреи хоронят своих. Он размотал бинты, потом убрал вату с лица и моему взору пристала бабушка. Жуткое зрелище. Я ожидал увидеть просто свою прабабушку с закрытыми глазами, а увидел скорченную гримасу, вымазанную к тому-же в какой-то жёлтой хуйне. Её худоба поражала, из-за этого морщины просто свисали и делали её похожей на высохших мертвецов из фильмов ужасов. Её нижняя челюсть съехала куда-то внутрь, и верхние зубы остались неприкрытыми, это выглядело как оскал. Глаза зажмуренные так, как будто она терпела адскую боль (а ведь терпела), и на них самое большое скопление той жёлтой массы. В довершение ко всему стоит добавить бороду, очётливо видимую в виде редких волосков, в разные стороны торчащих и завивающихся. Я не испугался, но меня удивило то, как человек может измениться после смерти, особенно если его обслуживает еврейское похоронное бюро.

Родственников собралось не много. Только самые близкие и родные. Вообще-то у евреев родственников бывает целый вагон и маленькая тележка, и она не исключение. Но ведь ссуки нашли причины не прийти. Ну да похуй. Оставлю скучные подробности и наёбки со стороны похоронного бюро, скажу лишь что похороны были до нельзя чопорные.

В могилу я лично помогал её класть (в мешке, в бинтах и без гроба). И закапывал тоже. Проводил в последний путь. Во время закапывания равин читал молитвы и тоже помогал закапывать. Закапывали я, родственник, и ещё пара кипастых смотрителей кладбища. Они все там религиозные и между собой переговариваются на идише. Забавно было слышать древнегерманскую речь от этих старцев с пейсами.

Во время церемонии никто в истерику не впадал и громко не всхлипывал. Даже плакали не многие. Потому-что все были готовы.

Все эти воспоминания я написал, что-бы хоть где-то у меня осталось что-то после бабушки, ведь воспоминания со временем сотрутся, а так хоть напоминать будет...

Прости бабушка за то что не слушался, прости за то что уделял мало внимания, прости за всё, спи спокойно и земля тебе пухом!...