«Президент Российской Федерации в Кремле провел первое заседание Совета по реализации приоритетных национальных проектов, в котором принял участие и выступил Министр сельского хозяйства Российской Федерации. Тема заседания - переход к практическим шагам по реализации проектов в сфере образования, здравоохранения, жилищной политики и сельского хозяйства»

Осень — красивая пора. Можно гулять по горящим всеми оттенками жёлтого и красного дорожкам в парке; можно,запрокинув голову, прощаться с улетающими птицами; можно сочинять песни и по вечерам делиться ими на дружеских посиделках…

… Старый жёлтый автобус, кряхтя, подкатывается к остановке. Раздаётся громкое «пф-ф-ф», фальшиво звучащее посреди векового леса. Поднатужившись, я буквально выплёскиваюсь из чрева усталой машины, увешанная сумками; горб на спине в виде старого рюкзака окончательно указывает, что я приехала издалека и надолго. Какая-то женщина, лет сорока пяти, помогает мне всё выгрузить — это в столицах давно вошёл в моду низкопольный транспорт, а здесь автопарк не меняется десятилетями. На «спасибо» дама не реагирует — видать, городская.

Впрочем, по сравнению с будущим маршрутом, жаловаться на какие-то там три ступеньки грешно.

За дорогу я уже запомнила, какие сумки лучше с какими нести, так что сразу раскладываю их по рукам и, не мешкая, отправляюсь в путь. Из Москвы я выехала ещё засветло, сейчас же спускаются сумерки. Надо успеть до полной темноты, так как фонарик взять, как обычно, не догадалась. Маньяков опасаться не приходится, разве что кто-нибудь пьяный собаку спустит. Или голодный кабан выскочит из кустов — родители с детства ими пугали, волков-то в округе не водилось. Так, не думать об этом. Надо побыстрее дойти домой, а там будет хорошо и уютно, и много тёплых мурчачих кошек, и ещё весёлая овчарка с купированным хвостом — Марфа.

Я иду по заросшей колее среди леса, как будто состоящего сплошь из одних оттенков чёрного. Дорога знакома донельзя, и совсем не страшна. Боишься только оступиться и уронить сумки, жалко будет разбить или сломать что-нибудь в самом конце пятичасового пути.

Моя нынешняя дорога ведёт всего к двум деревням. Точнее, одна из них — не деревня, а целый посёлок, со школой-интернатом и церковью. Там же большое сельпо, вряд ли оно закрылось — других на добрых пятнадцать километров, а то и больше, в округе нет. Но мне туда не надо, даже в магазин — и так навьючена по самую маковку. Уже жалею, что столько всего с собой взяла, но что делать — мама попросила привезти из большого города всяко-разной полезной утвари и просто еды, которой здесь не достать.

Оп! — поправляю лямку рюкзака. Дзынькнули банки с вареньем — смешно везти его в деревню, но мама его так любит, а в этом году у них крыжовник чем-то жутко заболел, какое там варенье — кусты бы уцелели. Вот и взяла пару банок, хоть на это курьерской зарплаты хватает. Не разбить бы, больно сильно звенят. То есть — не спотыкаться. Следить за дорогой, по сторонам не заглядываться, ворон не считать — всё равно их уже почти не видно. Луна, как назло, где-то за облаками, ещё минут десять, и пальцы вытянутой руки видно не будет.

… Вот и перекрёсток: посёлок — прямо, деревня — направо. Всего полдороги пройдено, а спина уже делает непрозрачные намёки на отдых. Мне ж ещё двадцати нет, и откуда бы только болям в спине взяться? Ладно, привал. На сумку с одеждой можно присесть. Глотнула воды… бр-р-р, холоднющая! Ещё простудиться не хватало. Впрочем, если что, дома всегда есть мёд, так что горло залечу. Хотя болеть будет противно: ладно в детстве, можно вместо школы отсидеться дома. А сейчас-то наоборот, приезжаешь не так уж надолго, чтобы побыть в родном доме. То есть наша с бабушкой квартира сразу за окраиной Москвы — это, конечно, тоже родной дом. Но здесь прошло почти всё детство, его не заменить.

Однако, пора и честь знать. Ноги отдохнули, а на дорогу уже спустилась такая темень, что не знай я эти места, могла бы и не в ту сторону свернуть. Иду медленно, выше обычного поднимая ноги — если подверну, то будет совсем плохо. Три километра просёлочной дороги и налегке-то было бы нелегко пройти, а уж со всем, что на мне понавешано, и мечтать не стоит.

Сзади раздаётся какой-то шум. Вроде бы кто-то едет, и громко говорит. Судя по тону — ругаются, мужчина и женщина. Наверняка опять Тамара отхаживает (пока что на словах) мужа Жору, дюжего бездельника, которого за усердно поддерживаемое тренировками умение безо всяких последствий выпивать до трёх литров самогонки звали исключительно Обжорой. Может, стоит свернуть в лес? Но спина опять стрельнула: мол, хватайся за случай, доедешь с комфортом, или хотя бы просто не своими ногами.

Встаю у дороги, жду. Через пару минут — как же я отвыкла, что в осенней тишине звуки слышы из большого далёка — из-за поворота показывается лошадь с телегой. На телеге действительно ругаются Тамара с Жорой. Вернее, ругается Тамара, а Жора изо всех сил пытается изобразить искренне раскаяние: мол, он вообще тут ни при чём, просто бутылка так неожиданно на столе у кузьмича появилась, а отказывать хозяину было неудобно, ну и так далее. Обычная ругань, ничего не меняющая, но как-то, очевидно, обоих устраивающая. Наконец, Жора меня замечает:

— Эй, ты, на дороге! Дай проехать!
— Жора, кто там?
— Да хрен знает, пацан какой-то. — спасибо тебе, господи, что наградил карликовым ростом.
— Так спроси, чей он.
— Да сама и спроси, раз тебе надо!
— И спрошу! Эй, парень, ты куда прёшься на ночь глядя?

Делать нечего, придётся их разочаровать. В итоге Жора дальше молчал всю дорогу, непонятно на кого дуясь. Впрочем, вряд ли на себя, пьяницам вроде него это несвойственно. Тамара же, как только меня узнала, закудахтала: ай какая девочка, родителей не забывает, ай не поздно ли едешь, ты смотри, какая темень, а нас тут… Здесь её понесло, я слушала вполуха, так как запомнить всё, что она тараторила, всё равно не было никакой возможности, да и новости все я и так от мамы узнаю.

Так, за пустыми разговорами, вскоре добираемся до деревни. На всю улицу лишь пара домов светится, да ещё мой дом, он на отшибе. Возле калитки медленно спешиваюсь — не заметила, как ногу отсидела. Сгружаю сумки, нацепляю рюкзак, прощаюсь одновременно с жориным «а ну, пошла!..». И не поймёшь, кому это он: то ли лошади, то ли мне. Костлявая Глинка, наверное, тоже было задумалась, но решила не проверять и в любом случае развернуться и побрести к своему крыльцу. Ну а я побрела к своему.

Дома совсем тихо, дверь в сени прикрыта неплотно. Странно, мама обычно за этим следит. Нехорошее предчувствие зашевелилось в груди. Я открыла дверь — так и есть, холодрыга, из двери в дом пробивается свет с кухни. Что ж, значит, придётся как обычно, как порой бывало ещё несколько лет назад по пятницам… Но это уже совсем другая история.

Втащила вещи, закрыла плотно дверь, переобулась. На кухне пусто, только свет горит — что ж, хотя бы до постели дополз. Идут в комнату — что ж, здравствуй, папа. Спи дальше, я справлюсь, не впервой. Вот только я остатки праздника «жена уехала» приберу, если ты не возражаешь. А если возражаешь, тоже приберу. И всё спиртосодержащее вылью, чтобы утром не продолжил.

Иду обратно в сени искать дрова посуше. Нашла, правда, чуть влажные от росы. Ну да выбирать не приходится, в дровяном сарае сейчас не лучше. Несу к печке, достаю газеты, сую внутрь, дальше дрова. Раз, другой, третий — наконец, дрова занимаются. Теперь ещё часа два-три, и можно будет ходить без куртки. Интересно, когда мать ушла, что печка уже полностью остыть успела? Хотя при открытых-то дверях много ли надо теплу, чтобы улетучиться.

Немного ещё прибираюсь, распаковываю сумки, потом сажусь на табурет возле кухонного окна. Облака разошлись, и деревню накрыл мягкий лунный свет. Я сижу, думаю о своём, и вскоре ловлю себя: сижу так уже минут десять, а то и больше, глядя в одну точку. Как бабушка Софья, которая жила через дом от нас. В детстве я её сильно боялась, лицом Софья Павловна была натуральная баба Яга. Потом я уехала в Москву, к папиной матери, а когда через год вернулась и встретила бабушку Софью — будто что-то щёлкнуло во мне, и я поняла, что её нечего бояться. Я вспомнила, что она никогда никому плохого не делала, из недостатков ей можно было приписать разве что глухоту, да старческий маразм — но в её годы это было нормально. Тогда я с ней поздоровалась и даже чуть улыбнулась.

Она тоже меня поприветствовала, хоть и не узнала. Позднее мы с ней разговорились, и она как-то предложила к ней зайти. Я сказала, что сейчас, только воду схожу принесу, и приду. Сходила на родник, принесла воду (проходя мимо заборчика бабушки Софьи, глянула — её уже не было, ушла в дом) и отправилась в гости.

Пройдя сени, я аккуратно постучала, и не получила ответа. Вспомнив о глухоте, я сама открыла дверь и тихо вошла. Через дверь команаты я увидела бабушку Софью — она молча сидела на стареньком стуле возле окна. Кажется, она даже не моргала. Я застыла, почему-то боясь её потревожить, и ждала, пока она очнётся. А она всё сидела и сидела, явно привыкнув к этой позе. Стеклянный взгляд уставился куда-то вовне не только дома, но и, наверное, этого мира. До сих пор кажется, что она так молча беседовала со своей смертью, ибо других собеседников у неё уже много лет не находилось. В этом мире она уже потеряла всё: муж по пьянке умер, дети и внуки давно про неё забыли, остался только дом с клочком земли в Тверской области, и окно в этом доме. Окно, заменявшее телевизор и фотоальбом: жизнь была долгая, есть что вспомнить… А когда всё вспомнишь, осознаешь, оценишь — тогда и душа, наконец, успокоится.

В небе где-то рядом резко крикнул грач, бабушка Софья дёрнулась и очнулась. Поглядела по сторонам и увидела меня. Улыбнулась. Самая безобидная баба Яга на свете… А сейчас я даже не знаю, где её могила. Надо будет не забыть спросить мать, когда вернётся — видимо, пошла в посёлок, в сельпо да ещё куда; там и застряла, понадеявшись на ответственность папы.

Повинуясь сиюминутному желанию, резко поднимаюсь и иду к выходу во двор. Прикрываю дверь, делаю несколько шагов, и запрокидываю голову: здесь, вдали от дымов и прочего смога, в безоблачную ночь видно мириады звёзд. И хоть сейчас полнеба закрыто облаками, звёздная россыпь вновь потрясает меня своим изобилием. За всю жизнь так и не смогла привыкнуть к этому зрелищу. Вокруг меня сама чернота — чернота умирающей деревни, где почти все разъехались или медленно спиваются. Темень переполняет мою душу, я растворяюсь в ней, я сливаюсь с этой ночью и этим местом. Кажется, что я здесь сейчас так и останусь навсегда, как одинокие деревенские бабушки по всей России — с остекленевшими глазами глядеть в одну точку, ничего не ожидая, кроме смены одной пустоты другой. Я останусь здесь, в этом параллельном гламуру и бизнес-процессам мире, где нет норм и ставок по кредитам, нет чрезвычайных политических и народно-хозяйственных значений, где нет нефтяных магнатов и рокопоп-звёзд. Я останусь здесь, и не замечу жизни.

Мотаю головой: кто-то скрипнул калиткой — наверное, пришла мама. Вот и кошки дружно полетели к сеням. Значит, через минуту начнётся разбор полётов. Пора идти в дом. В мой старый дом.

«25 марта 2005 года состоялся VIII Съезд Агропромышленного союза России, где был зачитан отчет Центрального Совета о работе за период с 2000 по 2004 гг. и поставлены задачи по дальнейшему усовершенствованию деятельности Союза в решении проблем АПК. Анализ состояния в АПК показывает, что глубокий экономический, социальный кризис в сельском хозяйстве преодолеть не удалось. По целому ряду направлений негативные тенденции, к сожалению, продолжают углубляться»

За идеи и прочее спасибо Зверёнышу.