Их разделяет Стена. Между ними стоит буквально всё — дозорное начальство, присяга, бесконечно долгие расстояния, их собственная природа. Не хватало ещё случайно или по недомыслию с ним самому поссориться!

— Я тоже очень страшусь с тобой поссориться, — сказал Эссейнир уже спокойно и умиротворённо. — Я ведь искал тебя. Пытался услышать. Но ты был всё это время с другой стороны Преграды, то есть этой своей Стены, а она всё отрезает. Я ждал, когда ты выйдешь из ворот на север, а не на юг, и боялся разминуться, боялся, что буду спать или занят именно тогда, когда ты придёшь, я ведь понимаю, что ты не можешь часто приходить. Мне так не хватало тебя, Элтон! А скоро ты опять уйдёшь за Преграду, и снова мне будет не хватать тебя, тебе меня, и так много останется недосказанным...

— Я бы сейчас больше всего на свете хотел тебя не только услышать, но и увидеть...

— Я тоже. Но я знаю, что ты должен или вернуться до темноты, или уйти навсегда. Мне Торнэйар немного рассказывал, как живут в Дозоре.

Увы, это было именно так. Чёрный брат сам отлично это понимал. Только так, или этак. Или — редкие случайные встречи, чаще такие вот, как сегодня, или — добро пожаловать в дезертиры! И в эти самые Обращённые, ведь иначе человеку среди Ходоков просто не выжить. А решиться стать дезертиром, это всё-таки как-то... Нет, Элтон уже смирился с мыслью, что однажды это неминуемо должно произойти, если конечно, он не хочет навсегда потерять Эссейнира. Но ведь это трудно — оборвать всё разом. На это всё-таки нужно хоть какое-то время. Чтобы привыкнуть. Чтобы решиться. Отыскать в себе силы, потребные для того, чтобы раз и навсегда отрезать себе путь на южную сторону.

Или — наоборот, на северную. Как Первый Разведчик. Желчный и злобно-подозрительный тип с безжалостными, почти лишёнными цвета глазами. Уж не стал ли он таким после того, как устал не спать по ночам, изводясь тоской о несостоявшемся побратимстве? «Он выбрал — Дозор»...

Эссейнир тоже погрустнел, это ясно ощущалось. Похоже, Элтон начал учиться его чувствовать. Разбираться в оттенках мысленной речи. Если так и дальше пойдёт, скоро они смогут не только говорить, но и молчать вдвоём. Это иногда тоже нужно — просто помолчать вместе...

— Прости, но мне, кажется, совсем пора, Мы устали очень тут все...

Ну, вот и всё! А когда в следующий раз, непонятно. Теперь, правда, будет легче, потому что Элтон знает — Иной ждёт его, ищет его, он его любит. Подожди-ка! Ему, человеку, да — легче! А легко самому Эссейниру? Ему, вынужденному каждый день испускать свой мысленный зов в никуда?

Надо что-то решать. И на что-то решаться.

Поговорить бы с кем-нибудь ещё! С кем-то со стороны, но мудрым и понимающим. Только вот с кем? Где такого возьмёшь, кому такое расскажешь в Ночном-то Дозоре? В этом одном-единственном Эссейниру и правда, легче — его скъят знает о его трудностях. И пытается помочь, а не дезертиром заклеймить и повесить на хрен... Элтон представил себе (что-то он сегодня только и делает, кажется, что даёт волю воображению), что будет при попытке посоветоваться, допустим, с Лордом-Командующим. Или с тем же мастером над оружием. Тревожить страшноватого Первого Разведчика Маллистер не решился даже в воображении...

— Я сейчас ухожу совсем. Мне уже... трудно. Почти не достигаю тебя. Так жалко связь обрывать... — коснулся его разума Эссейнир. Слабо-слабо, едва ощутимо.

— Иди отдыхай, конечно же! — спохватился Элтон, проклиная себя за дурость. Распереживался тут, слюнтяй несчастный, а Эссейнир на него, дурака, может быть, последние силы тратит... Рыцарь, называется! Недоумок пеклов, ворона несчастная!

— Не последние, — успокоил его Иной. — Я восстановлюсь. Мне же помогают. И... вот, что я придумал. Давай я буду теперь всегда проверять, здесь ли ты ровно в тот час, когда я тебя сегодня почувствовал. Но если тебя нет, я не буду так далеко смотреть. Тогда значит, завтра.

Это было хоть что-то. Хоть какая-то определённость.

— До свидания! — сказал Элтон, стараясь вложить в коротенькое прощание как можно больше тепла и нежности.

Ощущение присутствия Иного исчезло. Одинокий чёрный брат вздохнул и слегка пришпорил лошадь. До сумерек надо ещё успеть кого-нибудь тут подстрелить. А то мало того, что весь замок засмеёт этакую «охотничью удачу», так ещё и Первый Разведчик ещё более укрепится в своих мутных подозрениях.

Подстрелить через некоторое время удалось. Правда, дичь была так себе — всего лишь заяц, хоть и крупный. Может быть, в другое время и при других обстоятельствах Элтона огорчила бы такая малоуважаемая, для детишек совсем, добыча, и он загорелся бы азартом, не позволяющим успокоиться, пока не попадётся что-нибудь получше. Но сейчас охота и её результаты чёрного брата занимали менее всего. Заяц был для отвода глаз, ну, и для того, чтобы совсем уж не извели насмешками языкастые товарищи по службе. Элтон небрежно закинул невезучего длинноухого на седло и развернул лошадь в сторону Стены и ворот в ней. Умное животное пошло спокойным, полным несуетного достоинства шагом, не особо нуждаясь в поводьях, путь от окраины леса домой оно и само знало отлично. А хозяин, соответственно, мог, не отвлекаясь на, собственно, езду, хоть до бесконечности пытаться разложить в голове всё по полочкам.

Получалось, правда, пока что не очень. Слишком много важного произошло сегодня. Да, важным оно было только двоим живым существам в целом мире, но для Элтона сейчас это произошедшее значило больше, чем весь вышеупомянутый мир, хоть в пекло седьмое он начни внезапно проваливаться.

Эссейнир сказал, что любит его! Влюбился в него!

Весь разговор сначала и до конца был неудачный, рваный какой-то, постоянно перескакивающий с одного на другое и полный недопонятостей, как всегда бывает, когда сказать хочется так много, а времени на это слишком мало. Но признание — оно было, и этого теперь не отменить! Можно успокоиться и перестать придумывать разные глупости, чтобы потом самому их бояться. Можно вспоминать это такое простое, будто само собой разумеющееся «Ну, я же влюбился» и радоваться ему снова, и снова, и снова. И нет больше причин для дурацких снов по ночам!

Но ведь эти же самые, такие драгоценные слова означают для Элтона не только это. Они означают ещё и необходимость что-то делать. Принимать какое-то решение. Выбирать раз и навсегда, что ему дороже и нужнее — любовь или Дозор. Честь или покой сердца. Если бы та встреча оставалась единственной. если бы Иной ушёл навсегда, думать забыв о своём мимолётном разговоре с чёрным братом, никого «или-или» попросту не возникло бы. Забыть и служить, хотя бы и потому что выбора-то никакого не предполагается.

Эссейнир, Эссейнир... Лёгкие, немыслимо изящные движения, невероятные мерцающие глаза, смех, похожий на шорох-перезвон рассыпающихся тоненьких льдинок. Ощущение его присутствия в мыслях, такое уютное. Его слова, его жесты, его улыбки... А сколько ещё между ними двоими того, что они не успели ещё сказать, неоткрытого, неузнанного... И эта неповторимая радость — раз за разом убеждаться, что человек и Иной, столь несхожие, расставленные судьбой и природой по разные стороны Преграды-Стены, всё-таки могут понимать друг друга, могут быть дорогими, близкими... Всё это может быть его, Элтона. Раз и навсегда. Но на другой чашке весов вся человеческая жизнь — от возможности невозбранно греться у огня до права гордиться честью дома Маллистеров, на ней братья по оружию, верность слову. Он же воин Ночного Дозора, он же присягу приносил! Которую Старые и Новые боги слышали! Каково жить клятвопреступником? И каково жить, раз и навсегда отринув всё привычное, тёплое, уже ставшее почти родным? Дезертир... Даже само слово это какое-то скользкое, противное, словно жаба. Страшно им даже предположительно назвать себя.

Оставить всё как есть — тоже не выход. Как есть — это таиться, изводиться, всегда быть готовым лгать и изворачиваться. Придумывать предлоги, жалко отводить взгляд, слышать Эссейнира урывками, жить от одного такого обрывочка до другого, вздрагивать при мысли о разоблачении. И в конце концов, рано или поздно всё равно попасться, чтобы быть опозоренным и повешенным. Гарт-ланниспортец беспомощно отведёт взгляд, мастер над оружием, наверное, плюнет в спину, мерзкий Флауэрс ощерится гримасой злорадства. И презрительно отвернётся молчаливый и страшноватый Первый Разведчик...

А Эссейнир как же? Можно подумать, ему не плохо, не тяжело! Ждать и чаще не дожидаться, всякий раз не знать, чем кончится это ожидание, ловить на себе сочувственный взгляды. В конце концов, услышать от своего лорда, или как он там у Ходоков называется, что пора уже оставить эти глупости и прекратить напрасно мечтать о недостойной вороне, которая слишком труслива, чтобы слететь со Стены. Только красивые до пошлости слова лепетать горазда. Эссейнир не успел рассказать, приняты ли у Ходоков союзы по сговору, по воле своих вышестоящих, но почему бы не предположить, что в этом, как раз, они тоже мало чем отличаются от людей? Подведут Пробудившие Эссейниру женщину их народа, или даже мужчину, если у ледяных созданий действительно нет предубеждений перед такими парами. И как же тогда? Как дальше жить? И для чего? Не проще ли будет дезертировать со Стены прямо вниз, оборвав все мучения разом?

Боги, боги, Старые и Новые, ну, подскажите, что делать! Песни поют — о тех, кто от всего отказался и все преграды превозмог ради своей любви. Но если заходит речь о реальной жизни, достойным люди почитают ровно противоположное. Трезвую голову и послушание воле старших... А уж клятвопреступников ни в жизни, ни в балладах не любит вообще никто.

И, ладно, хорошо, допустим, ушёл Элтон из Дозора, что дальше? В том первом, личном их разговоре Эссейнир упоминал, что человека можно сделать подобием Иного, но получается это не со всеми и не у всех. А за ошибку человек расплатится смертью, станет Посланником. Если у Эссейнира, не смотря на высказанную им сегодня уверенность в успехе, всё же не получится, как он будет дальше жить, зная, что стал его, Элтона, убийцей? А ведь те из Ходоков, кто вынужден был столкнуться с большим горем, увы, могут стать этими самыми таинственными Помутневшими. Которых убивают... Если есть в сердце хоть капля чести, то решать надо так, как будет лучше для Эссейнира, так, чтобы уберечь его, даже и ценой себя. Так, может, лучшее решение — всё-таки перестать гоняться за невозможным? При следующей мысленной встрече поблагодарить за всё и проститься навсегда. Идти каждому своею дорогой, заставить тоску заткнуться, пережить, привыкнуть, не допустить риска стать друг другу убийцами. Жизнь — не песня! Дозорный сохранит честь, Иной — ясность разума, а время, как известно лечит. Прав Первый Разведчик, тысячу тысяч раз подряд прав...

Прав, да... Но если — в рейд? А тем более — в большой поход? Конечно, нынешний Ночной Дозор уже не так могуч, как в полусказочные древние времена, но и сейчас иногда предпринимаются совместные вылазки силами нескольких замков, и братья тщательно прочёсывают лес, уничтожая по возможности всё, что так или иначе угрожает «царству людей». Дозор ещё умеет быть быть нешуточной опасностью даже и для Ходоков. Как там Эссейнир называл драконье стекло? Чёрный-ненастоящий-лёд-разрывающий-суть? Что делать, если командование решит устроить что-то подобное, и судьба столкнёт Элтона если и не с самим Эссейниром, то с кем-то из его родственников? Или наоборот — бледная рука Ходока занесёт сверкающее ледяное лезвие над головой Гарта из Ланниспорта? Стоять в стороне? Зарезаться самому, не дожидаясь, пока произошло то, после чего жить, опять-таки, окажется незачем? Хоть так, хоть этак, хоть вмешивайся, хоть не вмешивайся, а всё равно получается — предатель...

Предатель. Слово, более страшное, чем даже и «дезертир». На дезертира, по крайней мере, никто уже не будет полагаться в бою...

Какая же ты всё-таки мудрая, старинная клятва! Про Белых Ходоков в ней, конечно, ничего не говорится по понятным причинам, только про женщин. Но суть-то от этого не меняется, нельзя чёрному брату никого любить! Потому что если чёрный брат кого-то полюбил, то как он не поступи — предателем станет в любом случае. Выбор только в том, кого именно предавать — Дозор, любимого, или себя самого...

Занятый всеми этими похоронными мыслями, Элтон сам толком не заметил, как послушная лошадка подвезла его к воротам. Совершенно бездумно сказал что-то часовому, спешился, прошёл по тоннелю, поздоровался с ещё одним часовым (кажется, это даже был Гарт), свернул в направлении конюшен...

Раста Флауэрса, случайно или намеренно оказавшегося у него на пути, Элтон не заметил тоже. Во всяком случае — сразу. Мерзкий бастард успел нагло, по-хозяйски, положить ему лапищу на плечо.

— Замёрз, охотничек?

— Ретт, оставь меня в покое! — Маллистер постарался, чтобы это прозвучало у него спокойно и зловеще, словно у Первого Разведчика, но ничего не вышло. Мерзавец только расхохотался, обдав Элтона гнусным запахом изо рта.

— Ой, какие мы гордые! Я прям обделаюсь сейчас со страху! — бастард грубо рванул свою «добычу» за плечо, притягивая к себе, и зло прошипел в ухо:

— Надоел ты мне, лордёныш! До смерти. Сейчас ты заведёшь лошадку, а потом мы вместе, не говоря никому худого слова, пойдём ко мне. А иначе...

Что будет иначе, Элтон дослушивать не стал. Он пнул Флауэрса коленом в пах и вывернулся из захвата. Бастард согнулся пополам, взвыв от боли. Юный лорд не стал, конечно, так же и дожидаться, пока его противник восстановит дыхание и набросится на него с пудовыми кулаками. Он напал первым.

Лошадь испуганно заржала и шарахнулась в сторону. Не осознавая толком, что делает, Маллистер выхватил меч и изо всех сил обрушил его на эту мерзкую голову с нечёсаными сальными волосами, на широкую мясницкую спину. Звериная ярость придала ему силы — он ударил один раз, и ещё один, и ещё. Он бил и бил, вкладывая в движения всё своё отчаянье, которого на него свалилось в последнее время невыносимо много, ничего толком не видя перед собой, не соображая, что просторец уже мёртв, что он уже после первого удара был мёртв. Он рубил Флауэрса, словно мясо, хрипя и задыхаясь, рубил, без единой мысли в голове, не замечая топота бегущих к нему братьев, не понимая, на каком он вообще свете. Бастард появился сегодня слишком не вовремя. Или наоборот — издевательски вовремя, ровно так, чтобы стать для Элтона живым олицетворением всей его безысходности, глумливой усмешкой судьбы, явившейся незваной, чтобы сказать, что всё кончено. Что Эссейнира придётся прогнать из своей жизни, прогнать навсегда, для его же белоходячьего блага, а потом — хоть действительно вниз со Стены. Предатель — это уже свершилось, это навсегда, и у предателя нет на самом деле ни выбора, ни выхода, кого бы он в итоге не предал. Из тюрьмы нельзя убежать, если это — тюрьма из твоих собственных мучительных мыслей, если она — в тебе самом... И встреча с вонючим просторцем, с этим вечно пьяным ублюдком — это как тяжесть камушков на глазах умершего — последняя капля, вся безжалостность понимания, что ничего уже больше не будет, ни-че-го!..

Его оттащили от Флауэрса, скрутили и заперли в каком-то подвале. Ему было всё равно.