Когда схлынула ярость, и багровые сполохи перестали плескаться перед глазами, Элтон осознал, что влип. Крупно влип. Нельзя было терять голову и убивать Флауэрса, нельзя! Ведь понимал же это, ведь не собирался. Само собой как-то всё получилось, а теперь из-за вонючего бастарда пропадом пропадать!

Всё-таки убийство одним дозорным другого дозорного, даже совершенно отвратительного и никем не любимого, вроде Флауэрса, это более, чем очень серьёзно. Это неслыханно! Даже поединки чести, тщательно выдержанные по всем рыцарским правилам, строго-настрого запрещались. Даже явственные случайности досконально расследовались, и допустившим их братьям грозило суровое наказание. Чёрный воин, принеся клятву, дарит Стене не только жизнь свою, но и смерть, так что гибнуть имеет право исключительно на вылазках, да ещё от болезни. Или — по приговору Командующего. В общем, ни в коем случае не по собственной воле и не по воле равных себе, такая роскошь — для тех, кто живёт на юге. А живой щит царства людей не принадлежит сам себе.

Элтон всегда знал это, но раньше глубоко как-то не задумывался. А если и задумывался, то легко и мимолётно. Бросив на плечи чёрный плащ, ты становишься защитой зелёного застенного мира, клинком юга, поднятым против зла, что может прийти с севера. Это тяжело, зато более чем достойно. А в том, чтобы не принадлежать самому себе для выходца из старинной благородной семьи и вовсе не было ничего странного и особо удручающего — те, кто рождён в замках и наречён именем, хранимым в исторических книгах, иначе и не живут. Они — звено в цепи предков и потомков, малая частичка великого целого. Лорды и леди существуют не для себя самих, а ради приумножения славы своего Дома.

И уж тем более даже в голову не могло прийти молодому Маллистеру, что однажды узы братства превратятся для него в оковы. Что с Дозором вдруг окажется вот настолько не по пути. Его всё, в общем, в Дозоре устраивало. Ровно до того дня, когда встретил под сердце-древом Белого Ходока по имени Эссейнир... Собственно, и просторца мерзотного Элтон убил из-за этого, на самом деле. Потому что слишком уж неистовой яростью обернулось накопившееся отчаянье. А так бы, может, сумел бы холодной головой что-нибудь другое придумать. Наверное. Что ж, зато теперь, если Элтона и казнят, то хотя бы не из-за Эссейнира. Хоть какое-то утешение имя и образ Иного всеми этими судами-следствиями пачкать не будут!

В подвале было холодно. И телу — от цепенящей затхлой сырости, и душе — от мыслей о том, что предстоит дальше.

Наверно, как положено в таких случаях, устроят действительно следствие и суд. И на суде надо будет что-то говорить в своё оправдание. А что тут можно сказать? Правду? «Лорд-Командующий, я убил Ретта Флауэрса, потому что вышеупомянутый Флауэрс меня домогался?» Вот ровно так и сказать, при всём честном Дозоре? Как-то, мягко говоря, не тянет. Соврать? А что именно соврать? Кстати, а почему этот уродский просторец оказался возле конюшни, когда Элтон приехал? Мастер над оружием же отправил его под арест, и ослушаться бастард не мог, это исключено...

Снаружи за дверью послышалась тихая возня, скрипуче повернулся ключ в замке. Элтон не стал вставать навстречу тому, кто собирался войти, уж эту крохотную вольность может позволить себе любой арестованный. Особенно, если холод пронимает до костей, заставляя сжиматься в возможно более плотный комок, чтобы сохранить жалкие крохи тепла, ещё живущие под одеждой.

Когда начал поворачиваться ключ, Элтон подумал, что это ему прислали из трапезной еду, голодом в Ночном Дозоре всё-таки не наказывали никогда и никого. Но вместо стюарда в холодную темноту шагнул сир Джоррен Вейр.

— Как же это вышло, Маллистер, а? — винтерфеллец, не чинясь, сел рядом с Элтоном на пол, привалившись спиной к шершавой влажной стене, — От вас, честно говоря, не ожидал...

Похоже, северянин смущался, слова он подобрал отчаянно неловко. Будто не к братоубийце обращался, а к мальчишке, пойманном на воровстве яблок из чужого сада.

— А как вышло, что Флауэрс оказался не под арестом? — вопросом на вопрос отозвался Элтон, ёжась в тщетной попытке хоть как-нибудь согреться.

— Мерт Хэйтон, один из тех, кому в эту ночь предстояло дежурить на Стене, неожиданно схватил лихорадку. Заменить его было некем, вот Флауэрсу и отменили исполнение наказания. На одни сутки. Отстоял бы смену и всё равно пошёл.

Элтон молча кивнул. Хотя бы на один из его проклятых вопросов нашёлся простой и ясный ответ.

— Как всё-таки вышло, что вы его убили? — продолжал расспрашивать винтерфеллец. — Бастард чего-то от вас хотел?

— Явно тоже самого, чего и тогда в оружейке, — зло выплюнул Элтон. — А то вы сами не понимаете!

— Понимаю, — мастер над оружием вздохнул. — Понимаю. И на суде буду говорить в вашу защиту, Маллистер. Не прямо, конечно, а как-нибудь в духе: Флауэрс неоднократно оскорблял его честь, и так далее. И думаю, что моего слова будет достаточно, чтобы вы подешевле отделались, — Он помолчал и добавил: — Честно говоря, Маллистер, я вам едва ли не «спасибо» говорить должен. Я терпеть этого ублюдка не мог.

Элтон досадливо помотал головой.

— Флауэрса, по-моему, весь замок терпеть не мог.

— Точно. Вонючка, он Вонючка и есть, невелика потеря для Братства. Но я не понимаю другого, Маллистер.

— Чего «другого», сир Джоррен?

— Этой сумасшедшей ярости. Вы всегда были спокойным, выдержанным человеком. Убить бастарда — да, я бы на вашем месте тоже вынужден был его, наверно, убить. Но чтобы так... Понимаете, вас с трудом оттащили от Флауэрса четверо дюжих мужчин. Вы себя не помнили, вы рычали и только что не кусались. Вас легко можно было принять за сумасшедшего. И это ведь не просторец вас так, довёл. Он, скорее уж, стал последней каплей. А сам не свой вы ходите с того самого рейда.

— Это что — так хорошо видно? — вскинулся Элтон. Седьмое пекло, этого ещё не хватало! А он-то, наивная летняя зелень, думал, что хорошо прячет свои чувства...

Винтерфеллец чуть улыбнулся. Едва заметно, самыми уголками губ и очень печально.

— Вам сколько лет, Маллистер? Девятнадцать? А мне скоро пятьдесят, и ровно девятнадцать из них я провёл в Дозоре. Последние десять — готовя к присяге новых братьев. И Вы полагаете, что от меня в этом замке вообще можно хоть что-то утаить?

— И что же, со мной, по-Вашему случилось, сир Джоррен?

— В подробностях, конечно, не знаю. Я же не древовидец. Но что-то произошло в этом рейде, что-то такое, что перевернуло вам жизнь. После вашего возвращения мы с Первым Разведчиком спорили о вас, Маллистер. Он утверждал, что оставшись тогда один, вы с кем-то снюхались, и, как он выразился, «нам ещё повезёт, если только с Одичалыми». Я утверждал, что нет. И я доказал свою правоту — отпустил вас одного за Стену, но вы не дезертировали! Вы даже ни с кем там не разговаривали, как был вынужден признать кравшийся за Вами наблюдатель, приставленный сиром Тарвианом. Только вот, вы совсем не думали и об охоте, предавались каким-то явно очень мрачным мыслям. А зайца подстрелили для отвода глаз. Так что Первый Разведчик продолжает вас подозревать невесть в чём.

— «И, наверное, у Хэйтона нет никакой лихорадки!» — про себя добавил Маллистер.

— Значит, он меня проверяет? — сказал он вместо этого. Сир Джоррен всё-таки не заслуживает грубостей, Элтон, как, впрочем, и все другие молодые дозорные, слишком любил и уважал своего мастера над оружием, недостойно было бы позволить себе срывать на нём злость. Хотя сдерживаться сейчас сложно. Несмотря на холод, измотанность и то, что он, Элтон, мягко говоря, не в том положении, чтобы позволять себе выказывать гнев.

Злости накопилось слишком много. Её сейчас хватило бы на десяток оскорблённых Таргариенов. Ну, господин Первый Разведчик, ну, всеми богами проклятый сукин сын! Значит, он с самого начала обо всём догадался? И наладился шпионить. Причём, хорошо, если только за одним подозрительным Маллистером шпионить, собирая доказательства вины его перед Дозором. А если... По спине пробежали мерзкие мурашки. Если эта тварь хотела через него, Элтона выследить и убить Эссейнира? Или того Иного лорда, с которым у твари когда-то не состоялось побратимства, Торнейар его зовут, кажется?

Холодное надменное лицо. Колючий взгляд почти бесцветных глаз в спину. «Он выбрал Дозор»...

— Проверяет, — кивнул северянин, — А я его переубеждаю всё время. Я хочу верить вам, Маллистер.

Седьмое пекло!

Мастер над оружием не лжёт, он действительно хочет ему верить! Он сам не способен даже на самую крохотную подлость, и потому плохо умеет подозревать оную подлость в других. Истинный рыцарь Винтерфелла...

И как бы этой скотине Первому Разведчику не пришло в голову подозревать, что и сир Джоррен в сговоре с дезертиром и предателем.

Нет! Уж вот этого уж никак нельзя допустить! И пусть сукин разведывательный сын хоть шкуру потом с преступника заживо сдирает! Кажется, он, Элтон Маллистер, сейчас, наконец, способен принять правильное решение.

Недавно он истязал себя мыслями о том, что у предателя-де есть только один выбор — кого именно предавать.

Он был неправ. У предателя должен быть ещё и ответ на вопрос: что предавать нельзя.

Сейчас он этот ответ нашёл. Не разумом — сердцем. Нельзя предавать доверие сира Джоррена. И допускать, чтобы Первый Разведчик, будь он проклят, мог использовать Элтона для своей охоты на Эссейнира и Торнейара! Через что угодно остальное ради этого перешагнуть можно.

Даже, если это собственная жизнь.

Если сир Вейр узнает правду, Элтона казнят. Не смогут не казнить. А с мертвеца взятки гладки, его не втянешь в интригу, не используешь, чтобы шпионить. "Его звали Элтон Джон Маллистер, и теперь его дозор окончен". И всё. А Эссейнир будет жить. И неведомый этот Торнейар, кое-что понимающий в Ночном Дозоре тоже будет жить. А мастера над оружием не обвинят в том, что он прикрывал дезертира.

Элтон набрал в грудь воздуха, будто перед прыжком с обрыва в воду. Впервые за весь этот, недолгий ещё, впрочем, разговор, посмотрел на мастера над оружием прямо, глаза в глаза.

И начал рассказывать винтерфелльцу правду. Это было трудно и больно, слова выплёскивались из горла толчками, будто кровь из вспоротых жил. Но только это сейчас было по-настоящему нужно.

Правда иногда умудряется оказываться нужнее, чем жизнь. И даже нужнее, чем любовь.

Прощай, Эссейнир! Меня казнят, но это произойдёт с южной, а не северной стороны Стены, так что ты об этом никогда не узнаешь. Какое-то время ты будешь день за днём, раз за разом бросать в пустое небо свой Зов. Потом смиришься и перестанешь. Зато тебя не убьют. А если и убьют, то не при посредстве человека, обязанного тебе жизнью, человека, который любит тебя. И твоего лорда тоже не убьют, так что он поможет тебе не стать Помутневшим, когда ты поймёшь, что этого человека тебе уже нет смысла звать и ждать.

Прощайте, сир Джоррен, рыцарь Винтерфелла! Я дурак, я только сейчас понял, что любил вас больше, чем умел любить родного отца. Я всегда стремился быть похожим на вас, будь я трижды дезертир и предатель. Сейчас, мне это, кажется, удаётся, и вы не пострадаете из-за меня...