Из того, что в середине 90-х пел мой магнитофон на русском языке, это были не прсто самые вменяемые вещи, но и единственные, по-настоящему "цепляющие". Нет, вру, были еще редкие жемчужины БГ и Кинчева и, конечно, Цой, но "Наутилус" все-таки звучал чаще. "Титаник", например. Правду сказать, о том, кто писал тексты, я тогда ничего не знал.

И когда я начал собирать полку с оранжевыми книгами серии "Альтернатива", я тоже не имел никакого понятия об одном из ее составителей. Просто читал Томпсона, Поланика, Геймана, Дика и получал удовольствие.

А вот теперь он умер, и оказалось, при жизни успел сделать так много, что мне нравилось. И не скорбь, конечно, но какая-то глупая обида владеет мной. Зачем ты умер? Жил бы себе и продолжал делать хорошие дела, писать стихи и переводить Стоппарда.

Rest in peace, Илья Кормильцев.

* * *

Всегда уходит больше чем пришло.
Приходит - тело. А уходит - тело,
плюс то, что по дороге наросло,
что видел, думал, написал и сделал.

Законы сохраненья - это ложь.
Ты каждый день ее опровергаешь:
Всегда теряешь больше, чем найдешь
поскольку каждый раз себя теряшь.

Всегда уходит больше, чем когда
оно пришло ты мог себе представить.
А остается нам, ах да, ну да
такая ерунда
как память.

Хочется мне
жить в небольшой стране
без больших амбиций,
вековых традиций,
и проблем с полицией.

В тихом, убогом,
забытом богом
городе на берегу теплого моря
не знать бы горя.

Пить пиво с соседями,
здороваться в зоопарке с медведями,
никуда никогда не бежать,
не подниматься выше третьего этажа,
не слышать ни о чем опасней кухонного ножа.

Хочется мне
дом и плющ по стене.
Окна с видом на порт,
и на столе кроссворд.

Хочется мне
жить не в тишине.
Голову на плече.
И вообче
все в таком ключе.

Так много свободных полок в моем шкафу,
как будто все вещи отправились на Корфу.
Забыть обо мне, полежать на песке у моря
залечить дырки, пробитые в сердце молью.
Как же я им завидую - солнце, воздух...
В конце концов даже вещи нужен отдых.

Перевернешь страницы всех календарей. Оставишь прошлое как зонтик у дверей. Единственное, что кончается быстрей, чем день вчерашний - это день позавчерашний. Слеза уменьшилась, сползая по лицу. Дороги в прошлое сужаются к концу. Оглянешься, плечом приткнувшись к деревцу, поймешь, что тот ночной кошмар совсем не страшный.

Пускай же будут твои сны теперь чисты, свободны от меня и страха высоты. Смелее вырывай из дневника листы и начинай писать о чем-нибудь хорошем. Чем ярче свет, тем меньше места для теней. Дни будут ярки.

Но в один из этих дней единственное, что окажется длинней, чем прошлое - вспоминание о прошлом.

Здесь, в разреженном пространстве меж длинных гудков
в телефонной медной трубке архангела Гавриила
даже конец света кажется, что не далеко,
не дальше, по крайней мере, того, что ты говорила.

Не дальше все этих слов, которые я еще
бережно храню в своем ухе, как воду в ступе.
Укладываю трубку, как твою голову, на плечо.
"Абонент куда-то ушел или временно недоступен".

Здесь, в этой плоской местности, длинное ля бемоль
зуммера накатывает как волны моря, за которым
солнце встает, но уходит куда-то вдаль и вдоль,
оставаясь лишь фотографией над монитором.

Мой милый Гильденстерн, тот факт, что мы все рано или поздно сдохнем, значит мало. Из окружившей нас холодной тьмы не выпутаться, как из одеяла, в котором ты запутиался вчера, проснувшись среди ночи от кошмара. Ты можешь встать, прихлопнуть комара, потом прищимешь палец дверцей бара, поплачешь, посмеешься, но, серьыезно, нет разницы меж "сдохнуть" и "вздохнуть". Считаешь, лучше б протянуть до "поздно"? Нет, Гильденстерн, когда б не протянуть хоть ногу, хоть ладонь - потрогать воду - не страшно. Хуже смерть иного рода.

Мой Гильденстерн, страшнее умирать когда уходят те, кому нужны мы. Уходят к тем, кому на нас плевать. И близкие становятся чужими. Нет разницы меж "мертвый и чужой". Мой мертвый Гильденстерн, товарищ мой.

В догонку: Гэри Олдмэн - гений.

Желание укоротить день с конца неизбежно удлиняет его с начала. Так замерзает морда лица глупца, на ноги натянувшего одеяло. И то, что глупец ты сам, уже не смех вызывает, а лишь тупое "ладно". Под мышкой июльский полдень, в горле снег, по сравненью с которым на улице лишь прохладно.

человек у моря должен быть низок и коренаст
чтобы было удобно держаться за снасть
но вместе с тем он должен быть длиннорук
чтобы веслом описывать больший крюк
человек у моря не может не быть глазаст
не может не прятаться в дюнах меняя масть
человек у моря море не выпустит за порог
человек у моря как правило одинок

человек у моря в сущности осьминог.

Будильник пищит "подъем" - морзянка с Большой земли. Руки плывут над постелью, как по волнам корабли. Рожа в бритвенном креме. Как края полыньи во льду сонно движутся губы, выдыхая "уже иду". Ноги как злые лайки накинулись на одного вдвоем, и тянут на кухню, глотнуть nescaжу чего. Язык примерзает к нёбу, как тюлень к ледяной плите. Еще одно утро в Арктике. Еще один день в пустоте.

Растворимый я вообще-то не пью. Это художественное преуменьшение.

уже не вскрикнуть не всхлипнуть не лечь на пол
не наложить на себя грязные лапы
не верить в светлое прошлое
не ляпнуть пошлое
ничего
не хочется
окромя своего
как тень своего одиночества