Это случится здесь примерно в полседьмого. Жалко, только 92 процента, это почти не видно, если специально не смотреть. Но мы будем смотреть специально. Наверное даже пораньше закончим работать.

О затмении можно почитать тут   



Current music: Soundgarden - Black Hole Sun

Снова повторяется то, что было у меня и раньше. Ехал в трамвае, вспоминал жителей планеты, у которых гравитация вбок и поэтому — посмейтесь — одна нога короткая. Да, это у Станислава Лема было. Не сказать, что Лем играл какую-то особую роль в моей жизни и я бы часто о нём думал. При этом особенно удивительно, что именно сегодня я его вспоминал, ещё не зная, что он ушёл от нас в мир лучший. Новости, как правило, не читаю, всё рассказывают друзья, коллеги, иногда, как и в этот раз, почёрпываю в журналзах.

Это не первый случай, когда взявшиеся как бы ниоткуда навязчивые или же лёгкие мысли о каком-то человеке или явлении оказываются связанными с реальными событиями. Надо бы фиксировать, для интереса, а то по-моему про это ни одной записи у меня нет.

А Лем… С его уходом словно рвётся последняя ниточка, связывавшая для меня фантастику старой школы с новомодной. Не знаю, почему так, вроде бы и Борис Стругацкий жив, доброго ему здоровья, и ещё кто-то, кого я наверняка не читал; но Лем, тот самый, который написал «Сумму технологии» и до последнего времени писавший актуальные статьи на своём сайте — казался каким-то незыблемым гигантом, ископаемым критическо-аналитической мысли царства грубого материализма. Он всегда был для меня чужим, несмотря на то, что были интересны и его «Сумма», и его повести-рассказы, которые составили некторую часть фундамента моего мировоззрения — он для меня непонятым и чужим и останется.



     — Пан Станислав, как вы считаете, должно ли человечество пытаться узнать правду о существовании жизни после смерти? Верите ли вы в такую жизнь сами, верите ли в то, что она вечна? Какую судьбу после смерти хотели бы вы лично для себя?

     — Несмотря на то, что некоторые считают меня писателем SF, я рационалист и страшный скептик, который не верит в бермудские треугольники, НЛО, телепатию, психокинез, духовную жизнь растений и тысячи других бредней, которыми питается эта литература. Если я когда-то писал об этом в своих книгах, то исключительно в абсурдно-юмористической манере. Я также не верю в жизнь после смерти, потому что этому нет ни малейших научных доказательств.   

Ещё про Лема   


 

Хотел бы я куда-нибудь с тобой выбраться. Может, даже вернее — вырваться. Чтобы пасмурно и слякоть, стылые грустные дали, и стелятся и стелятся, и можно брести спокойно, ни о чём не думая, и чтобы мысли приходили и уходили, и чтобы слов было мало и каждое звенело как колокольчик в седом тумане.

Или, ладно, пусть всё-таки будет солнечно. Ранний такой май, разгорающееся солнце, полысевший асфальт, уже совсем тепло, но ещё не жарко, и носятся лишь редкие сумасшедшие мушки да шлёпаются одинокие чёрные жучки из разряда насекомых. Чтобы выйти рано-рано, а солнце ещё низко, ещё чуть-чуть знобит после ночной прохлады, и никого, совсем никого, город спит, пригород спит, природа спит, человечество только-только готовится встать и начать делать зарядку.

Или, чёрт с ним, пусть будет ночь. Или нет, не надо, и так вся зима была одной сплошной ночью, чей дневной свет был похоронен то на работе, то долгим дообедним сном по выходным… Пусть лучше настанет светло.


     домны гимны поют на войне
     доктор, как бомж, подцепляет проказу
     дети рисуют крест на стене
     трудно и поздно
          раздвинуть их разум

     мне и тебе
          нашим огням
               нам всё равно
                    станет тепло
     мне и тебе
          нашим глазам
               станет легко
                    станет светло


Current music: Arrival Project - Мне и тебе

Не каждый может причислить себя к настоящим графоманам. Некоторым хочется, чтобы их писанину кто-то читал. Хотя ни один нормальный человек в здравом уме этого делать не будет. Другим очень хочется, чтобы их писаниной восторгались. Что прямо свидетельствует о психическом расстройстве в мозгу. У большинства обе потребности сочетаются, плюс они за свою писанину ещё и денег хотят. Таких людей называют журналистами.



Как странно получается, или же это здоровая закономерность: продукт, который мне нравится производить больше всего — невостребован, и в то же время от меня постоянно требуют, просят, тянут — то, что делать труднее всего, и для чего я, казалось бы, не предназначен и чего совсем не желаю. Я всё время притворяюсь кем-то другим, и меня принимают за чистую монету. Я не то чтобы против этого… Да и Подводный что-то такое сказал, что быть самим собой означает именно быть в той роли, которая максимально адекватна ситуации.

Кто-то оценивает, кто-то хвалит в конце концов, но это всё человеческое, куда менее важное по сравнению с Похвалой с большой буквы. Раньше, очень долгое время эта Похвала исходила из одного Образа, и добрая улыбка, означающая намёк на одобрение, служила для меня оправданием и благословлением на все потуги. Но теперь этот образ, овеществлённый, потерял божественную природу и больше не карает и не милует, а просто застыл холодным идолом. А я по привычке простираюсь ниц и возвожу руки, как кот в очередной раз направляется к пустой миске и озадаченно её обнюхивает, если там вовремя не оказалось обычной пищи. Бог превратился в одного из вереницы людей, и затерялся меж ними. И конечно, настоящее божество всё там же, за синим небом, где оно и было всегда, но привычка тянет к знакомым чертам.

Которым всё что я делаю, совсем-совсем не нужно.

Я потерял Её в тот самый момент, когда, казалось, снова встретил.

Графоманствую в стол, так непривычно для привыкшего считать себя непризнанным гением, которого все (читай — Она) вот-вот признают и тооооооогдаааа-то, вот тогда-то они (Она) и поймут. Кажется, я начал разочаровываться в прозе, а жаль: ни стихи, ни песни писать толком не научился. А где этому учат? Неужели можно учить астрологии и эфирному массажу, а простому стихоплётству — нельзя? Или у нас теперь считается, что быть поэтом немудрено: умей скрестить две рифмы, подведи друг к другу две одинаково заканчивающиеся строчки, навставляв для складности полной бессмыслицы?…

Жить — трудно, помогать людям однократно — тяжело, проводить долгие программы помощи — совершенно невозможно. Каждый, находясь в своём маленьком убежище, не только считает одно его реальным, но и всех других видит так, как заблагорассудится, приписывая каждому нереальные внутренние побуждения, неожиданные мотивы, и непредсказуемо интерпретируя чужие мысли, согласуя с правилами своего маленького и великого мира.

Это вообще чудо, когда кто-то кого-то хотя бы очень приблизительно понимает.

А моё убежище старательно изрыто, перекопано и опустошено. Воздушный шарик оказывается розовым слоником и, будучи добродушно впущенным, извиняясь и смущаясь своей неповоротливости, выносит к чертям посудную лавку. А разве он виноват, в том, что он — слоник, а не шарик? Уж единственно кто тут причём, так это близорукий владелец магазинчика хрупких вещей. И поделом ему. Он свалит на курорт, отдохнёт, поматерившись всласть на закат и на море, а потом приедет и всё починит. Быть может, обнесёт своё последнее убежище колючей проволокой, а может быть перестанет доверять розовым предметам габаритами более кофейной чашечки.

Продолжая бесполезность никчёмности, продолжит делать чушь нидлякого. Или что-то в этом роде.


 

Current music: Katatonia - Last Resort

Забрал у Tati:

     Когда меня отправят под арест
     Без выкупа, залога и отсрочки,
     Не глыба камня, не могильный крест —
     Мне памятником будут эти строчки.

     Ты вновь и вновь найдешь в моих стихах
     Все, что во мне тебе принадлежало.
     Пускай земле достанется мой прах, —
     Ты, потеряв меня, утратишь мало.

     С тобою будет лучшее во мне.
     А смерть возьмет от жизни быстротечной
     Осадок, остающийся на дне,
     То, что похитить мог бродяга встречный.

     Ей — черепки разбитого ковша,
     Тебе — моё вино, моя душа.




 

Как я уже говорил, люблю всяческого рода Основы, Правила и Законы. Читал Конституцию Российской Федерации. Пребывал в блаженном экстазе от приятности и связности изложения. Приятная научная фантастика, по языку близкая к Лему и, местами — к Стругацким, без налёта лукьяненизма.



Про возрождение незыблемости демократической основы — это, конечно, перебор. Типа, всегда была демократия, только вот СССР подкачало, ну так давайте же возродим. Впрочем, придираюсь. В остальном — очень интересно и увлекательно. Читайте сами   

 

 





Current music: Dolphin - Кран

Помнится, обещал я как-то рассказать, что думаю по поводу КПРФ и обо всём таком. Скажу вот что: это всё-таки политика и власть. Несмотря на то, что в принципе коммунисты как партия мне нравятся, и Зюганов хороший, в общем, дядька, и то что они говорят и делают откликается чем-то приятным. Да и вообще, я рождён во времена советской власти, пусть уже загнивающей, но всё же это было очень другое время, чем сейчас. Детство вообще вспоминается как нечто очень яркое у большинства людей, и образы из детства, какова бы ни была их объективная суть, всё равно будут окрашены в небесно-голубое, будь оно на самом деле цвета рабоче-крестьянской крови, пролитой ради высокой, но вряд ли достижимой сейчас идеи. А какой-нибудь америкашка, поди, тоже пускает слезу, вспоминая бой-скаутское детство, политкорректные смешанные чёрно-белые классы школы, свой первый честный доллар и красно-бело-звёздный развевающийся стяг. И оба, и тот и другой, будут считать, что их политика лучше, и что весь мир насилья надо срочно окомуниздить и демократизировать. И европеец будет всерьёз считать, что у него там настоящая платоническая демократия, а наш советский пенсионер может говорить, что в Советском Союзе был почти что ленинский коммунизм — оба утверждения стоят друг друга в своей нелепости. Ни отдельная политическая «фракция», ни официальное название государственной формы правления не могут претендовать на то, чтобы иметь прямое влияние на то, что есть на самом деле сокровенная этика человеческой души. И коммунизм, и демократия — суть идеалы общества, состоящего из идеальных людей. Или, будем говорить точнее: из людей, придерживающихся высоконравственного образа жизни. В таком свете коммунизм и демократия понятия очень и очень близкие: они означают сообщество людей, основанное на взаимоподдержке и сотрудничестве; общество, управляемое коллективной волей, сфокусированной в органах власти, как в линзе; общество, в котором труд и стремление к деятельности займёт настолько важное место, что приоритетность общего блага перед личным не будет ущемлять интересов отдельного гражданина, но напротив, именно раскрывать человеческие склонности и способности в свете лучшего применения и общей пользы. Но каковыми должны быть эти люди! Как оптимист, я верю, что скорее рано чем поздно, время таких сообществ придёт, и каждый человек будет готов к самоотдаче как к единственному виду существования; и вот тогда-то мы и увидим коммунистическую демократию во всей красе. А пока мы видим только тоталитаризм и деспотию властвующих кругов над прочим смертным людом, и власть эта есть не столько сила подавления, сколько лесть, обман и дешёвая покупка человеческой души.

Демократия с коммунизмом начинаются не наверху, они начинаются прямо здесь, вот прямо от меня и прямо в этой комнате. Завтра с утра я могу стать коммунистом, демократом, республиканцем, либералистом или хоть глистом — не вступая ни в какую партию, а просто пытаясь жить по законам высокой этики, противопоставив её закону джунглей, вырвав последние с корнем и истребив в себе огнём.

Строить свой мир против мира насилья. Не получается у меня за, всегда получается против, я всегда буду против чего-то. И если вдруг настанет такой день, что кругом будут добрые люди, и они вдруг построят светлое братство — то я снова буду против, и буду лишним там; но, надеюсь, Господь ниспошлёт мне счастье никогда до этого дня не дожить.

Так я думал, когда ходил за дисками на оптовый склад. Болванки имеют тенденцию кончаться быстро и тихо, независимо от купленного количества. Шёл снег, тёплыми рыхлыми хлопьями. На двери хозяйственного увидел мельком надпись «точила, зубила» и тут же пришла легкомысленная рифма: «упало-прибило».

Помню, что сказал мне деда Коля, теперь давно уже ушедший на тот свет. А я был маленький тогда. А деда Коля — интеллигент, один из последних советских, физик-ядерщик, он сказал мне так в ответ на вопрос чем отличается поэт от писателя: «подрастёшь — узнаешь». И так он мне это хорошо сказал, что запечатлилось, и всё думал, почему же нельзя ответить просто, ведь вроде вопрос простой? Или нет? И тогда даже думал, когда узнал, чем отличается, потому что понял, что нет, не тем, что один — стихи, а другой — прозу… А потом всё-таки понял, совсем недавно понял, что хотел сказать деда Коля.

Помню настроение ранней весны, оно берёт начало где-то в мои шестнадцать, в период, когда я затесался в компанию гопников, подстригся почти под ноль и ходил с независимым видом. Может быть оттого помню, что курил тогда травку и однажды попался — просидел трое суток в маленькой мрачной и сырой камере. И слушал я тогда музыку противленческую, мой любимый исполнитель пел, конечно, политические песни, но для меня они таковыми не были, я их по-другому понимал, на свой лад, находил разнооборазные отражения своей агрессии к миру и меня им неприятия. Это Егор Летов, «Гражданская оборона». Сейчас, этой весной, отчего-то опять переслушиваю скворчащие записи, которые подходят для его песен куда лучше судийных CD. Надрывное, искреннее противостояние, выстраданный мат, праведный гнев, злое бессилие. «Я всегда буду против». Не против совка, как можно было бы подумать, ведь нет, ведь сейчас-то он поёт про злых буржуев, он просто хочет быть против. Этим мне он бесконечно созвучен и мил.

Купил болванки, возвращался на работу с как бы обеда, вдоль улицы — агитпроп. Серия плакатов, на одном — гудок и надпись: «Шумят соседи? Участковый — от слова “участие”». На другом — разбитая кружка: «Семейная ссора?…». Вот так, значит. Конечно, в идеале, участковый — добрый и всепонимающий дядя-модератор, и это всё клёво, и коммунизм, и демократия, и свободная Европа в придачу. Но представить, что выйдет из такого подхода на нашей почве… Хочется надеятся — ничего, просто проигнорируют. Но может быть всякое.

Вечером стою на остановке, жду трамвая, народу не очень много, среди прочих стоит паренёк лет осьмнадцати, а то и двадцати, пьёт пиво. А вообще прохладно пиво пить, хоть и минус пять всего, а ветер дует. Вот он пьёт себе, и никто внимания не обращает, а подъезжает ментовская машина, вылезает довольный мент с автоматом, что-то заясняет пареньку и увозит с собой. Мол, пиво-то нельзя в общественном месте. А менты — они везде, всё государство наше ментовское. Менты в ЖЭКе, менты в поликлинике, в некоторых магазинах ещё остались и в дремучих складах, суды и районные администрации кишат ментами, а Путин — о, это Главный Мент. Граждане! Никогда не связывайтесь с ментами! Будьте честны, просты и кротки в общении с властью. Не угрожайте им — они сильнее, не качайте права — у них их больше, не уподобляйтесь им. Не лезьте в политику, начните царство света с себя самого, ведь государство — это мы. Не лезьте в ментовскую систему… Если, конечно, вы сами не мент.

* * *

     проваливаясь в ямы, чуя трупную вонь
     проблемы мирового гуманизма решать
     в потёмках круг за кругом — коммунисты вперёд
     источник возражений запечатал совдеп

          я всегда буду против!

     а кто не обломался, тем ещё предстоит
     патронами набейте непокорному грудь
     икая изнурённо про советский пиздёж
     в здоровом государстве будет здравый покой

          я всегда буду против!…

 

Current music: Гражданская оборона - Против

…она протащила его ещё немного, потом без сил сама повалилась рядом. Тяжёлое, чёрное, металлическое, совершенно неподъёмное тело лежало пластом, на спине, густая чёрная жидкость вытекала на траву. Солнечные блики сначала просто играли на чёрной поверхности, а затем тихо началось плавление: металл начал блестеть сильнее и изгибаться, но не гореть, а оставался таким же смоляным. Пошёл едкий дым.

Она с трудом села, положила его тяжёлую голову себе на колени, гладила, приговаривала и шептала: «потерпи, так надо, потерпи…»

Чёрный Рыцарь вздрогнул и, кажется, очнулся от боли. Он только тихо захрипел, сжал кулаки в два огромных кома, и, наконец, выдавил из себя:

— Зачем!… Зачем… Что ты наделала… Солнце… Слишком яркое…

— Всё хорошо будет, — сказала она, почти плача, — Ты потерпи, немножко, м?…

Стальная кожа изогнулась и местами лопнула, чёрная кровь пролилась из рваных ран. «Неужели я не права… Не может быть, всё должно быть так, всё правильно, не может быть… Да что же такое!…» — бормотала рыжеволосая девушка, она склонилась над самой его грудью, и слезы капнули на металл, немного облегчая страдания. Она прижалась к раскалённому железу, но её не жёг тот огонь, который мог пробраться через самую неуязвимую броню — он жёг только инородную этому миру оболочку Чёрного Рыцаря.

— Вытащи… — попросил Рыцарь, его голос был совсем тихим и глухим.

— А вдруг… ты… умрёшь… — её голос стал совсем неразборчивым из-за плача. И Рыцарь ответил:

— Я уже давно мёртв. Пожалуй, — прибавил он с едва уловимой усмешкой, — я могу теперь только ожить.

Из его груди всё ещё торчала стрела: золотистая, тонкая, ярко блестящая. Девушка кивнула, как будто обречённо, лишь длинные её жёлто-рыжие волосы встряхнулись, словно львиная грива. Она взялась за древко и легко вытащила стрелу, потом вдруг резко взяла её за оба конца и с удивительной силой переломила пополам. Едва уловимая тень пробежала по земле. В этот же момент Чёрный Рыцарь тяжело вздохнул, запрокинул голову и лицо его, чёрная маска с двумя адскими глазами и вертикальными прорезями вместо рта, обернулось к небу. Трещины на его броне соединились в одну сеть и кевларовый покров лопнул, разваливаясь на части…


…Ярко-зелёная равнина раскинулась во все стороны, с редкими порослями небольших коренастых деревьев, переходя вдали в разнорадужные поля цветов; не было тропинок, но она словно знала направление. Небо, отсвечивающее ванилью на западе, переходило в светло-перламутровое на востоке, ветерок был слаб и невероятно свеж. Далеко, у горизонта, куда они шли, синела горная гряда, и самая вершина отсвечивала снегами, сливаясь с небом.

Она — шла немного опустив голову, едва не путаясь в оборках длинного платья, жёлтого, с полосами пурпура и морской волны, в её непослушные волосы были вплетены мелкие бусинки и голубые рюшечки непонятного происхождения. Она, немного робко, держала за руку его.

Он — бледный и худощавый, в тесно-чёрном, так, что горловина наполовину скрывала шею, тонкая кожа обтягивала угловатыую кость и придавала лицу резкость, а длинные пальцы его были почти синие. Его волосы были очень коротко стриженые, скорее обозначались жёсткой щетиной на черепе. Глаза, с красным отливом, с тёмными кругами на коже под ними, остро глядели вниз, под ноги, и трава от его взгляда завядала и жухла. На черных штанах, на правом бедре был изображён оранжевый скорпион, изловчающийся ужалить себя в голову. И чем более пейзаж был сочным, и чем более солнце было ярким, тем более он казался бледным.

Она изредка поглядывала на него и улыбалась. Иногда они останавливались и просто смотрели друг на друга. Одна и та же мелодия слышалась им тогда, двум совсем разным парам ушей, и два таких разных носа — длинный и тощий и маленький и курносый — чуяли одни и те же дивные ароматы. Она погладила его по голове, чуть картинно скривила губы, потом говорила, как бы сама себе:

— Ну ничего, это мы отрастим, будут длинные и вьющиеся. И одежду тебе другую, тебе эта не идёт… Нет, совсем не твоя, — смеялась она. И указывала на скропиона:
— Нет, ну что это такое!

— Я… Трава, она… — он кивнул себе под ноги, и, обернувшись, они видели след со скукожившейся травой и чёрными следами, тянувшийся от того самого места вдалеке, где что-то неуместно чернело в зелени травы. Он посмотрел в сторону, на дерево — и тот час же оно засохло. О снова обречённо опустил взгляд.

— Да это ничего, ничего, — сказала она озадаченно и несколько растерянно, поджав губу.

— Повязку, — сказал он тихо но твёрдо. Некоторое время она колебалась, но потом оторвала край платья и повязала ему вокруг головы, покрыв глаза.

— Это со временем должно пройти, — сказал он, скорее чтобы хоть что-то сказать, и разрядить неловкость, — Хорошо у тебя тут, слишком хорошо… Веди меня.

Она улыбнулась и взяла его за руку:
— Пойдём… Чёрный мой Рыцарь!

И не слышал ещё он слов теплее.

Так они шли ещё. Долго. Потом они пришли.

На горном склоне, у водопада, был виден затерявшийся в розовой поросли весенней вишни домик, с квадратной выгнутой крышей, на японский манер.

— Вот, — сказала она, и, с надеждой взглянув на него, добавила:
— Ты видишь?

Он повернул голову с повязкой в ту сторону, где едва слышно шумела падающая вода.

— Да, — сказал он наконец, — Да, моя маленькая, моя Маленькая Инь… Теперь я вижу.

Она смущённо улыбнулась и глаза её блестнули, и потом она обняла его и прошептала в самое ухо:

— Здесь наш новый дом.


 

Current music: Yeong Wook Jo - The Last Waltz (‘Old Boy’ soundtrack)

Если в моём лексиконе пришлось бы оставить только три слова, то я бы выбрал «никогда» и «навсегда». Всё, что я думаю, весь мой мир можно объяснить этими словами.

Одной из первых зарубежных пластинок была такая синяя с двадцатью картинками в четыре ряда. Мне почему-то казалось, что поют негры, мне трудно было представить, что белый человек может петь не по-русски. Это было давно, когда я был маленький и у нас был, по-моему, ещё старый проигрыватель, тот, который я разобрал и, конечно же, не смог собрать.

Полюбил я их позже, много позже. Любимой и грустной считаю именно песню в конце этой пластинки, хотя эти ребята написали очень много разных песен. Но эта — мощная и грохочущая, но тихая, и тяжёлые по звучанию но сладкие по духу песни никогда не станут с ней рядом.

Никогда — не исполнится моя мечта. Никогда — я не стану снова ребёнком. Никогда — я никогда не повзрослею. Никогда — не закончится война, никогда.

Всё остальное — навсегда.

Нет-нет, о, мой внимательный читатель, я ничего не забыл, я всё помню: и что весна настала, и про третье слово. «Никогда», «навсегда», и «вернусь».

Два года назад мы тоже встречали весну, если это можно назвать встречей, но это был пир в лохмотьях и Князь Страха на утро. А так — всегда один, откупорив балконную дверь, встречая хоровод тёмных туч с того берега. Теперь — снова вдвоём, за тридцать километров, но вдвоём, голос кодируется чёрной трубкой в ADPCM, передаётся пакетами на частоте 1800 мегагерц, потом декодируется, отправляется в провод, модулируется, доходит до Академгородка, демодулируется, кодируется, передаётся снова по воздуху, декодируется в серебристой трубке. Мы почти вместе.

* * *

     you know
          if you break my heart I'll go
          but I'll be back again
     'cause I
          told you once before goodbye
          but I came back again

     you
          could find better things to do
          than to break my heart again
     this time
          I will try to show that I'm
          not trying to pretend


Current music: The Beatles - I'll Be Back