У израильтян есть удивительная черта. Понятия не имею, как они это делают, но они всегда знают, где какая сторона света. Орен может договариваться по телефону с другом: "Я сейчас еду с северо-запада, в конце улицы сверну на север, ты на какой стороне стоишь - восточной или западной?" У него что, gps в голове, или он по солнцу ориентируется? Сегодня Оренская мама привезла Мишель в Тель Авив, и я шла по улице Короля Шауля их встречать. Звоню:
- Вы где?
- Мы в машине, на углу оперного театра.
- Я уже близко...
- А почему я тебя не вижу? Ты с какой стороны идешь - с востока, или с запада?
- Я? Иду... это...
Начинаю лихорадочно соображать, где море, попутно пытаясь представить карту Израиля. Море, допустим, там. Тогда где должна быть Хайфа? Ага, Хайфа у нас на севере... поворачиваюсь лицом к Хайфе, представляя уже карту мира: Америка на западе. Теперь ясно.
- Але, тебя не слышно!
- Я иду с востока... кажется.

У меня дома есть странное место, расположено оно на нашем длинном диване, как раз между двумя окнами. Там я сижу, когда работаю, вполне себе обычно сижу, ничего особенного. Но стоит мне там прилечь, как я просто не могу ни встать, ни сесть, ни рукой пошевелить, даже за пультом от телевизора лень тянуться. Проведя там пару-тройку вечеров в состоянии вареной улитки, я уже начала беспокоиться, не заболела ли, или, чего доброго, депрессия? Но на следующий день провела опыт и к дивану с той стороны не приближалась. Результат: бодра, весела, креативна. Интересно, что именно там любит валяться Орен, когда он с температурой, и Мишель, когда она не хочет спать и капризничает. Поделилась своими наблюдениями с Ореном. Он подтвердил, что стоит ему там прилечь, как через десять минут его уже невыносимо клонит в сон.

Пока я была в отъезде, Орену удалось меня сильно удивить: он поменял работу. Теперь он будет работать в фирме, которая разрабатывает чипы RFID, в частности наручники с их использованием. Не люблю я эти чипы, если честно. Прямо, око Большого Брата.

У японцев в моде русское, и не только чебурашка. Например, в клуб, где работают длинноногие белокурые русские хостесс может попасть далеко не каждый. За право просто поболтать и выпить бокальчик шампанского с ними японцы выкладывают большие суммы. Самым популярным русским поэтом у японцев оказался почему-то Маяковский. Мне попались два или три, которые даже называли его своим гуру. В компании с Маяковским часто оказывались Жорж Брассан, Камю и Джон Леннон.
Однажды вечером мы с Карен пришли к Норико и Такуйе домой. Квартира была богемной, интересной, только очень уж крошечной. В салоне целую стену занимали виниловые пластинки, а на длинной тумбе стояли два проигрывателя, усилитель и разные магнитофоны. Такуйя сказал, что один из его любимых певцов - Высоцкий и немедленно поставил пластинку. Высоцкий запел: "На братских могилах не ставят крестов, и вдовы на них не рыдают..."
- О чем он поет? - спросил Такуйя. - Такая энергетика! Я, прямо, чувствую...
Я перевела.
- Ну вот, - сказала Карен.
Такуйя переполошился и поставил другую песню.
"Мне этот бой не забыть нипочем,смертью пропитан воздух..." - запел Высоцкий. Видимо, это была пластинка спектакля.
- А это о чем? - с надеждой спросил Такуйя.
- Да так, - говорю, решив не вдаваться в подробности, чтобы не смущать Карен, - тоже про войну...
- У меня и другие пластинки есть, - сказал Такуйя и поставил Окуджаву. Потом Вертинского. Затем какую-то незнакомую мне русскую довоенную певицу. У него были десятки русских пластинок, и среди них - полное собрание Высоцкого. Для Карен он откопал песни 20-х годов на немецком. Потом поставил Яшу Хейфеца. Все это было очень странно, в сочетании с мексиканской едой, которую приготовила Норико и французским вином.
- Ты бы, - говорю, - что-нибудь японское поставил, для разнообразия.
- А, сейчас, - согласился Такуйя и поменял пластинку снова. Музыки не было. Мужской голос рассказывал по-японски какую-то историю, а аудитория смеялась.
- Это что?
- Это - известный японский комик 30-х годов. Очень смешной. Говорит о сексе...
Некоторое время я пыталась уловить знакомые слова, но потом махнула рукой.