Вот, вам на растерзание...

Габриэль Гарсия Маркес. Другая сторона смерти


Неизвестно почему он вдруг проснулся, словно от толчка. Терпкий запах
фиалок и формальдегида шел из соседней комнаты широкой волной, смешиваясь с
ароматом только что раскрывшихся цветов, который посылал утренний сад. Он
попытался успокоиться и обрести присутствие духа, которого сон лишил его.
Должно быть, было уже раннее утро, потому что было слышно, как поливают
грядки огорода, а в открытое окно смотрело синее небо. Он оглядел полутемную
комнату, пытаясь как-то объяснить это резкое, тревожное пробуждение. У него
было ощущение, физическая уверенность, что кто-то вошел в комнату, пока он
спал. Однако он был один, и дверь, запертая изнутри, не была взломана.
Сквозь окно пролилось сияние. Какое-то время он лежал неподвижно, стараясь
унять нервное напряжение, которое возвращало его к пережитому во сне, и,
закрыв глаза, лежа на спине, пытался восстановить прерванную нить спокойных
размышлений. Ток крови резкими толчками отзывался в горле, а дальше, в
груди, отчаянно и сильно колотилось сердце, все отмеряя и отмеряя отрывистые
и короткие удары, как после изнурительного бега. Он заново мысленно пережил
прошедшие несколько минут. Возможно, ему приснился какой-то странный сон.
Должно быть, кошмар. Да нет, ничего особенного не было, никакого повода для
такого состояни.
Они ехали на поезде (сейчас я это помню) по какой-то местности (я это
часто вижу во сне) среди мертвой природы, среди искусственных, ненастоящих
деревьев, обвешанных бритвенными лезвиями, ножницами и прочими острыми
предметами вместо плодов (я вспоминаю: мне надо было причесаться) - в общем,
парикмахерскими принадлежностями. Он часто видел этот сон, но никогда не
просыпался от него так резко, как сегодня. За одним из деревьев стоял его
брат-близнец, тот, которого недавно похоронили, и знаками показывал ему -
однажды такое было в реальной жизни, - чтобы он остановил поезд. Убедившись
в бесполезности своих жестов, брат побежал за поездом и бежал до тех пор,
пока, задыхаясь, не упал с пеной у рта. Конечно, это было нелепое,
ирреальное видение, но в нем не было ничего, что могло бы вызвать такое
беспокойство. Он снова прикрыл глаза - в прожилках его век застучала кровь,
и удары ее становились все жестче, словно удары кулака. Поезд пересекал
скучный, унылый, бесплодный пейзаж, и тут боль, которую он почувствовал в
левой ноге, отвлекла его внимание от пейзажа. Он осмотрел ногу и увидел - не
надо надевать тесные ботинки - опухоль на среднем пальце. Самым естественным
образом, как будто всю жизнь только это и делал, он достал из кармана
отвертку и вывинтил головку фурункула. Потом аккуратно убрал отвертку в
синюю шкатулку - ведь сон был цветной, верно? - и увидел, что из опухоли
торчит конец грязной желтоватой веревки. Не испытывая никакого удивления,
будто ничего странного в этой веревке не было, он осторожно и ловко потянул
за ее конец. Это был длинный шнур, длиннющий, который все тянулся и тянулся,
не причиняя неудобства или боли. Через секунду он поднял взгляд и увидел,
что в вагоне никого нет, только в одном из купе едет его брат, переодетый
женщиной, и, стоя перед зеркалом, пытается ножницами вытащить свой левый
глаз.
Конечно, этот сон был неприятный, но он не мог объяснить, почему у него
поднялось давление, ведь в предыдущие ночи, когда он видел тяжелейшие
кошмары, ему удавалось сохранять спокойствие. Он почувствовал, что у него
холодные руки. Запах фиалок и формальдегида стал сильнее и был неприятен,
почти невыносим. Закрыв глаза и пытаясь выровнять дыхание, он попытался
подумать о чем-нибудь привычном, чтобы снова погрузиться в сон, прервавшийся
несколькими минутами раньше. Можно было, например, подумать: через несколько
часов мне надо идти в похоронное бюро платить по счетам. В углу запел
неугомонный сверчок и наполнил комнату сухим отрывистым стрекотанием.
Нервное напряжение начало ослабевать понемногу, но ощутимо, и он
почувствовал, как его отпустило, мускулы расслабились; он откинулся на
мягкую подушку, тело его, легкое и невесомое, испытывало благостную
усталость и теряло ощущение своей материальности, земной субстанции, имеющей
вес, которая определяла и устанавливала его в присущем ему на лестнице
зоологических видов месте, которое заключало в своей сложной архитектуре всю
сумму систем и геометрию органов, поднимало его на высшую ступень в иерархии
разумных животных. Веки послушно опустились на радужную оболочку так же
естественно, как соединяются члены, составляющие руки и ноги, которые
постепенно, впрочем, теряли свободу действий; как будто весь организм
превратился в единый большой, отдельный орган и он - человек - перестал быть
смертным и обрел другую судьбу, более глубокую и прочную: вечный сон,
нерушимый и окончательный. Он слышал, как снаружи, на другом конце света,
стрекотание сверчка становится все тише, пока совсем не смолкло; как время и
расстояние входят внутрь его существа, вырастая в нем в новые и простые
понятия, вычеркивая из сознания материальный мир, физический и мучительный,
заполненный насекомыми и терпким запахом фиалок и формальдегида.
Спокойно, обласканный теплом каждодневного покоя, он почувствовал, как
легка его выдуманная дневная смерть. Он погрузился в мир отрадных
путешествий, в призрачный идеальный мир - мир, будто нарисованный ребенком,
без алгебраических уравнений, любовных прощаний и силы притяжения.
Он не мог сказать, сколько времени провел так, на зыбкой грани сна и
реальности, но вспомнил, что рывком, будто ему ножом полоснули по горлу,
подскочил на кровати и почувствовал: брат-близнец, его умерший брат, сидит в
ногах кровати.
Снова, как раньше, сердце сжалось в кулак и ударило его в горло так
сильно, что он подскочил. Нарождающийся свет, сверчок, который нарушал
тишину своим расстроенным органчиком, прохладный ветерок, долетавший из мира
цветов в саду, - все это вместе вернуло его к реальной жизни; но в этот раз
он понимал, отчего вздрогнул. В короткие минуты бессонницы и - сейчас я
отдаю себе в этом отчет - в течение всей ночи, когда он думал, что видит
спокойный, мирный сон без мыслей, его сознание занимал только один образ,
постоянный, неизменный,- образ, существующий отдельно от всего,
утвердившийся в мозгу помимо его воли и несмотря на сопротивление его
сознания. Да. Некая мысль - так, что он почти не заметил этого - овладела
им, заполнила, охватила все его существо, будто появился занавес,
представляющий неподвижный фон для всех остальных мыслей; она составляла
опору и главный позвонок мысленной драмы его дней и ночей. Мысль о мертвом
теле брата-близнеца гвоздем застряла в мозгу и стала центром жизни. И
сейчас, когда его оставили там, на крохотном клочке земли, и веки его
вздрагивают от дождевых капель, сейчас он боялся его.
Он никогда не думал, что удар будет таким сильным. В открытое окно
снова проник аромат, смешанный теперь с запахом влажной земли, погребенных
костей; его обоняние обострилось, и его охватила ужасающая животная радость.
Уже много часов прошло с тех пор, когда он видел, как тот корчится под
простынями, словно раненый пес, и стонет, и этот задавленный последний крик
заполняет его пересохшее горло; как пытается ногтями разодрать боль, которая
ползет по его спине, забираясь в самую сердцевину опухоли. Он не мог забыть,
как тот бился, будто агонизирующее животное, восстав против правды, которая
была перед ним, во власти которой находилось его тело, с непреодолимым
постоянством, окончательным, как сама смерть. Он видел его в последние
минуты ужасной агонии. Когда он обломал ногти о стену, раздирая последнюю
крупицу жизни, что уходила у него между пальцев и обагрилась его кровью, а в
это время гангрена сжирала его плоть, как ненасытно-жестокая женщина. Потом
он увидел, как он откинулся на смятую постель, даже не успев устать,
покрытый испариной и смирившийся, и его губы, увлажненные пеной, сложились в
жуткую улыбку, и смерть потекла по его телу, будто поток пепла.
Так было, когда я вспомнил об опухоли в животе, которая его мучила. Я
представлял себе ее круглой - теперь у него было то же самое ощущение,-
разбухающей внутри, будто маленькое солнце, невыносимой, будто желтое
насекомое, которое протягивает свою вредоносную нить до самой глубины
внутренностей. (Он почувствовал, что в организме у него все разладилось,
словно уже от философского понимания необходимости неизбежного.) Возможно, и
у меня будет такая же опухоль, какая была у него. Сначала это будет
маленькое вздутие, которое будет расти, разветвляясь, увеличиваясь у меня
внутри, будто плод. Возможно, я почувствую опухоль, когда она начнет
двигаться, перемещаться внутри меня с неистовством ребенка-лунатика,
переходя по моим внутренностям, как слепая,- он прижал руки к животу, чтобы
унять острую боль, затем с тревогой вытянул их в темноту, в поисках матки,
гостеприимного теплого убежища, которое ему не суждено найти; и сотни лапок
этого фантастического существа, перепутавшись, станут длинной желтоватой
пуповиной. Да. Возможно, и у меня в желудке - как у брата, который только
что умер, - будет опухоль. Запах из сада стал очень сильным, неприятным,
превращаясь в тошнотворную вонь. Время, казалось, застыло на пороге
рассвета. Через окно сияние утра было похоже на свернувшееся молоко, и
казалось, что именно поэтому из соседней комнаты, там, где всю

Current music: The 69 Eyes-The Chair
Состояние: истерика