Началось в колхозе утро...

... Председатель, Осип Иосифович Шлагбаум, почесав в ж..., и смачно сплюнув во вчерашнюю борозду, испорченную сегодня каурым жеребенком Кешей, протянул осипшим голосом:
-Да-а-а...
Все молчали.
Председатель снова протянул:
-Да-а-а...
По собравшейся толпе прошел шелест.
-Да-а-авайте знакомится,- наконец разродился председатель колхоза и уселся почесанной задницей на перевернутое ведро.
Все закурили. В задних рядах послышался приглушенный звон стекла и не внятные ругательства аборигенов. Все ждали.
-Ну-у-у...,- снова начал тянуть председатель, но тут новичок шагнул вперед и выпалил:
-Падайте, кто что может - сами-то мы не местные.
Осип Иосифович даже поперхнулся от неожиданности - неожиданность была шоколадно-эбенового цвета и говорила на чистом русском языке. Такого, в колхозе «Заветы Ильича», не видела даже баба Марья. А баба Марья видела и знала всё…
Баба Марья была, как говорится, «всевидящее око», «всеслышащее ухо» и «всезнающее…», тут народная молва всегда понижала голос, а наиболее пугливые писали это слова на бумаге, после прочтения, которая сразу же уничтожалась. Так же народная молва приписывала такой бумажке целебные свойства. По клятвенному уверению, многим она помогала от запоров. Другие же утверждали, что при поносе сия бумаженция - самый то. Но абсолютно все сходились во мнении, что бабке Марьи лучше не перечить. Ругать и проклинать можно, и даже нужно, но перечить - ни-ни. И примеров тому, жители деревни Осиповки, приводили великое множество.
Когда самый крутой колхозный гармонист Дрынов превращал танцы в мордобой, то утихомирить народ могла только баба Марья. Если в сельпо опять не привезли хлеб, и собравшиеся бабы требовали зрелищ, то и здесь, баба Марья, парой слов, могла подавить бунт в самом зародыше лучше любого гинеколога-акушера, кем, к слову, и была по совместительству. А уж любое веселье вообще было не мыслимо без её патроната и чуткого руководства.
Баба Марья была продавцом-грузчиком-заведующим колхозного магазина, где основным, а иногда и единственным, товаром были Водка и Сахар. Это «трехголовое» чудовище в возрасте Кощея Бессмертного и теле Соловья Разбойника, являлось монополистом в сфере продажи и изготовления алкоголя, а так же сопутствующих продуктов, как то: брага, первачок, вторячок и водка. Её восседание на троне местной бизнес-вумен, многим виделось неизбежным злом, вроде утреннего похмелья или вечернего «намаза», когда не хочешь, а вмажешь…
…Поперхнувшийся Осип Иосифович достаточно быстро сориентировался в ситуации. Проплевавшись в соседнюю, не испорченную борозду, он мрачно изрек:
- Ты тут не умничай,- и, не много поразмыслив, добавил, - Маугли.
Перед народом, откинув закрывавший до этого лицо капюшон, стоял негритенок.
Толпа разом выдохнула и загалдела. Вперед вышел Василий Алибабаевич. Прочмокав по антрацитовой грязюке кирзачами с фартово подвернутыми голенищами, он молча удалился в сторону леса.
- Бог дал, бог взял,- баба Марья истово перекрестилась. Все тут же последовали её примеру, памятуя первое правили общения с бизнесвумен – не перечить. Змей Горыныч, как всегда, оказался прав - больше в деревне Василия Алибабаевича не видели. Кое-кто потом говорил, что бывший сиделец принял схиму и ушел в скиты, но, под единственным на весь осиповский лес дубом, кто-то стал, периодически, класть букетик полевых цветов.
Народ начал медленно рассасываться.
В колхозе «Заветы Ильича» наступило очередное утро.
Через полчаса, на краю колхозного поля, остались лишь баба Марья, Осип Иосифович и давешний негритенок. Бабины нукеры Зита и Гита, в миру Зиновий и Геннадий Волины, были не в счет – они отошли к дороге и составили компанию столбу с указателем поворота на Лондон. Подобные знаки, они, кстати, указывали точное направление и расстояние, расставлял местный художник-самоучка Спирин. Ещё он снабжал вывесками сколь либо значимые места общественного и личного пользования, оформлял свадьбы, похороны, поминки, рисовал рекламные плакаты и афиши в клубе, где и проживал, пользуясь тем, что числился его директором. Делом все своей жизни Спирин считал внедрение достижений мировой культуры в народные массы. Внедрения проходили постоянно, но не всегда гладко, что, в прочем, не останавливало упертого заведующего, и как только с его лица сходили не заслуженные синяки, Сан Саныч Спирин вновь начинал осуществлять очередную культурную идею.
Нукеры углубились в изучение щербинок на фанерном указателе. Бабка Марья глядела на негритенка, негритенок рассматривал Осипа Иосифовича. Последний созерцал железнодорожный переезд, расположенный на горизонте. В голове председателя колом торчал чисто риторический вопрос: «откуда у меня, блядь, такая фамилия – Шлагбаум?»
Второй вопрос, возникшей в голове Осипа Иосифовича, был тоже риторический: «откуда у этой подъемной палки моя фамилия – Шлагбаум, мы что родственники?». Ответ на второй вопрос пришел сам собой, то есть без усилий со стороны председателя: «Нет, однако, не родственники», после чего Осип Иосифович наконец-то поднялся с перевернутого ведра и бросил негритенку:
- Ну, что, пойдем в деревню – по дороге все расскажешь.
Всё оказалось до безобразия просто. Председатель долго еще материл всех и вся, приговаривая, как заклинание: «мыться, блядь, чаще надо», но изменить уже ничего не мог – народ рассосался с поля кто куда, и собрать его уже не было ни какой возможности.
-Да ну и хрен с вами,- изрек Осип Иосифович, - Вам жить.
……………………………………
……………………………………
……………………………………