Выбрасывая всяческий хлам перед ремонтом, наткнулся на две рукописи. С ностальгически тревожным чувством перечитал.
Вот одна из них ("Как молоды мы были!")

МЕЧУЩИЙСЯ

Он вышел на небольшой пустырь, покинув фонари и спешивших под ними домой последних прохожих. Люди перестали отвлекать его, и он задумался, всё более возбуждаясь и теряя от волнения связность мыслей. "Ведь я уже дважды разрывал с ней за этот год, зачем же меня снова тянет в этот омут? Зачем я вообще позволил разворошить свои старые, почти забытые чувства? И это после поездки туда…"

Ещё раз мучительно вспомнил, как он говорил там, далеко, заветные слова; говорил, обещал – и предал. Это сжало ему зубы и выдавило полустон, полурычанье. Замотал головой, но разве это отгонишь! Прожитый год остался в памяти разочарованием. Идол, лелеянный когда-то, едва он его достиг, оказался вздорным, избалованным существом. Поклонение исчезло; оно уступило место спорам и ссорам. Так исчезают миражи, чуть подойдёшь поближе. Идол обижался, идол капризничал. Часто это было. А когда и обиды идола обесценились, осталось только пустое равнодушие и раздражение.

Но почему было так мерзко на душе после разрыва? – так хотелось снова сшить расползающееся чувство? Что такое любовь, он уже не понимал. "Я же помню, ведь я её любил. Мучился, но любил. Во всём искал ответа, согласия в ней со своим чувством; разочаровывался, едва думал, что нашёл, но – любил. А что сейчас?" Его мысли снова возвращались туда, в столь далёкий теперь город, к славной, милой, столь земной, душевной девушке. "Чёрт возьми, нельзя же любить двоих сразу! Так – значит, никого! И потом же решил, решил, что бы ни было, остаться здесь, лишь бы не метаться, написал об этом летом в письме. Странно, хочется сказать: письмо в Несбывшееся".

Стояла тихая ночь. Её, взглянув на календарь, можно было бы назвать зимней: 30 декабря. Но вокруг – ни снежинки, асфальт светлый, сухой. Из-за этого не хватало мягкости в окружающем мире, всё было геометрическим и холодным от газового света фонарей: улицы, дома, парк, даже люди.

Только на пустыре, где было темно, геометрическая ясность уступала место призрачности. Глаза, привыкая, выхватывали из тьмы корявые пальцы кустов, тени чуть колышущихся деревьев волновали воображение. Нервы былинапряжены, он пытался себя успокоить: "Всё объективно, виновный должен быть наказан, натворил – отвечай! Никто тебя не просил делать предложение, а раз сделал – не ропщи на судьбу!" Он представил себе, как в марте, на свадьбе, он будет недовольным и все это отметят. "А может, наоборот? – может старое вернее… нет, надо, чтобы всё было хорошо… да-да, любить двух – так не бывает, выход – ведь надо же что-то решить! – свадьба в марте, тьфу, голова раскалывается." Он поймал себя на мысли, что опять думает о Несбывшемся. Сегодня прошло семь дней, как он отправил последнее письмо, должен был прийти ответ: ответ всегда приходил через семь дней.

Он вспомнил, как он несколько раз сбегал вниз, смотреть почту, и поднимался с холодом в груди – ящик был пустым. "Может, сегодня послеобеденную почту позже принесут, бывает так, в четыре, даже в пять приносят", - и в четыре, и в пять – снова пусто. И тогда он пошёл к идолу, пошёл, чтобы снова уйти усталым и раздражённым. Он давно уже не искал желанных чувств в своей теперешней невесте, она любила его по-своему, непонятно, нерадостно; он хотел только покоя. "Я б хотел свободы и покоя, я б хотел забыться и уснуть…" – это не Лермонтов придумал, это тщетное желание всякого усталого духом человека. А вслух это сказал Лермонтов, может быть, даже и не первый.

Пустырь остался позади. Перейдя мертвенно-бледную ленту ночного проспекта ("предо мной кремнистый путь блестит!"), он вошел во двор – чёрный колодец. Дома, казалось, нависли над ним, грозя падением. "Ночь темна, пустыня внемлет Богу, и звезда с звездою говорит", - он вдруг вспомнил, что дни стоят ясные и, должно быть, небо в звёздах – и посмотрел вверх.

Дома будто слегка качнулись на него, удивившись смелости маленького человека, и, дав взгляду взлететь ввысь, он подумал: "Вот вы стоите, думаете, что большие, полнеба загораживаете, а взлетишь, посмотришь на вас с высоты, выше, выше, ещё выше – вот вы уже мельче песчинок и ничего не заслоняете… вы, на самом деле, пигмеи, пигмеи, и я – пигмей, жду ответа из Несбывшегося, которое создал сам, живу, качаясь от любого ветра, неизвестно зачем и для кого. За что мне это?" – спросил он уже вслух и оглянулся, испугавшись: но никто его не слышал. Двор был пуст, мир был глух. Он снова рванулся взглядом вверх.

Чёрная пустота Вселенной охватила его мозг. Огромные немигающие звёзды холодно и бесстрастно кололи ему глаза, звёзды были повсюду, и от них нельзя было скрыться. "Ты виноват; ты, слабый человек, сам создал свои мучения; но ты губишь не только свою радость – и пусть участь твоя будет жестокой…" Он хриплым голосом заорал в небо: "За что-о-о?" На глазах выступили слёзы, какой-то озноб прошёл по коже, он пошёл неровной походкой, широко раскрыв свои почти безумные глаза.

1972 г.

Не стал исправлять стилистику и ошибки в цитировании Лермонтова - пусть буит в копилке, как было