Метри­ческие книги были введены Петром I в 1722 году, с них начался повсе­местный учет населения. В этих книгах записывались акты гражданского состояния — рождение, брак и смерть. Они заполнялись священником, кото­рый венчал, крестил и отпевал прихожан своего прихода.

При Екатерине II были узаконены разные формы отчества. В вышедшей при ее правлении «Чиновной росписи», составленной в соответ­ствии с пет­ров­ской Табелью о рангах, указыва­лось, что особ первых пяти клас­сов (от действитель­ного тайного советника до статского советника) следовало писать с отче­ством на -вич; с шестого по восьмой (от коллеж­ского советника до коллежского асес­сора — своего рода средний класс) — именовать полуотчествами, напри­мер, Иван Петров Кукушкин; всех же остальных — только по именам. Таким обра­зом, отчество стало знаком социального статуса: по отче­ству можно было су­дить, к какому слою населения относится человек.

Фамилии как указание на принад­леж­ность семье, роду в разных социальных слоях появляются в разное время. Начиная с XVI века их приобретают пред­ста­вители высших слоев — бояре и дворяне. В XVII–XVIII веках фамилии появля­ются у служивых и торговых людей. Духовенство стало наделяться фами­лиями лишь с середины XVIII века. В середине XIX века и особенно в пореформенное время фамилии получают крестьяне. В 1888 году был издан сенатский указ об обязатель­ном наличии фамилии и необходи­мо­сти ее указа­ния в документах, но и через десять лет, по данным переписи 1897 года, лишь около 25 % населе­ния России имели фамилии.

Вместе с фамилией "документная реальность" получила еще одну свою спе­цифиче­скую черту, которая скоро выйдет за рамки доку­ментов, но сохранит память о своем начальном контексте: называние человека по фамилии в повсе­дневном общении и сейчас нередко отсылает к официаль­ному регистру.

Фамилии чаще всего образовывались от крестильных имен (например, Денисов от имени Денис, Парфенов от Парфен); от прозвищ (Тучков — жирный, Тара­тор­кин — болтливый), от профессий (Ключников, Свечни­ков, Масленников), от географи­ческих и топогра­фи­ческих названий (Вяземский от «Вязьма», Шуй­­ский от «Шуя», Дубровский от «дубрава») и так далее.

Для незаконнорожденных нередко использовалась особая фамилия — Богданов. Иногда вместо этой фамилии им давалось имя Богдан (это имя не было крестиль­ным). Считается, что у но­сителей фамилии Богданов был в роду кто-то незаконнорожденный. Неза­кон­но­рожденным детям аристократов давались обычно усеченные фамилии. Например, Бецкой от фамилии Трубецкой, Лицын от Голицын.

При выдаче первых советских удостоверений личности оказалось, что, несмо­тря на почти двухвековую традицию существования официального полного имени, далеко не все граждане СССР обладают таковым. В инструкции № 370 «Об удо­стоверениях личности и прописке граждан в городских поселениях» от 6 июля 1925 года говорится: «В графе „фамилия, имя и отчество получателя“ может быть обозначено и прозвище гражданина, если у него не имеется опре­де­ленной фамилии».

С введением паспортов и регистра­ции в метрических книгах перемена офи­ци­ального имени практически не допускалась, ибо только под зареги­стрирован­ным именем человек «известен» властным органам. Между тем антропонимический фонд, исторически основанный на прозвищах, требовал своего рода чистки. В 1825 году вышел указ «О замене непристойных фамилий у нижних чинов». Многочисленные Пердуновы, Жопкины и Худосра­ковы получили возможность заменить свои «фамильные прозвища» на более пристойные. На крестиль­ные имена указ, естественно, не распространялся. Да и фамилии дворян, почетных граждан и высшего купечества могли быть изме­­нены лишь с высочайшего позволения. Известна почти анекдотическая история о том, что, когда купец Синебрюхов обратился к государю с просьбой изменить свою фамилию, тот издевательски ответил: «Разре­шаю поменять на лю­бой другой цвет». Исключение делалось только для инородцев, прини­маю­­­щих православие: в таком случае они могли менять имена и фамилии на рус­ские. Однако законом 1850 года было запрещено изменение фамилии даже в случае крещения (в частности, евреев).

Не иначе как в пику прежним порядкам советская власть одним из первых декретов предо­ставила гражданам право «изменять свои фамилии и прозвища». Обращает на себя внимание тот факт, что этим декретом разрешалось менять фамилии и прозвища, но никак не имена. Насколько было сложно поменять наслед­ствен­ную фамилию в прежнее время, настолько просто это стало в новых условиях (и это притом что не все к этому времени обзавелись фамилиями). И многие воспользовались наступившей свободой.

В 1924 году специальным постанов­лением ВЦИК и СНК РСФСР было разре­шено менять не только фамилии и родовые прозвища, но и имена. По времени это поста­новление совпало с началом движения за новый революционный имен­ник, которое стало важнейшей составной частью борьбы с Церковью за но­вого человека. Новыми и даже «идеологически правильными» стали древ­нерусские имена, запрещавшиеся прежде православной церковью (Рюрик, Святослав, Лада, Руслана и другие).

Разрешение менять имена и фамилии вовсе не означало отмену контроля в этой сфере. НКВД тут же издает подробную «Инструкцию о порядке пере­мены фамилий (родовых прозвищ) и имен», где содержится форма заявления о перемене фами­лии и/или имени, устанавливается уголовная ответственность за дачу ложных сведений, предписывается публикация в местной официальной газете объявления о перемене.

Бюрократический контроль над име­нем коснулся даже того, в какой последо­вательности должны фикси­ро­ваться три части именной формулы. При рас­смотрении советских документов это не может не бросаться в глаза. Прежняя устойчивая последовательность «имя — отчество — фамилия» меня­ется на но­вую: «фамилия — имя — отчество» (ФИО). В документах 1920–30-х годов встре­­­чаются оба варианта. Но начиная с Положения о паспортах 1940 года последова­тельность становится неизменной: ФИО одержало безоговорочную победу.

Как известно, паспорта в 1918 году отменили, ибо они считались символом «про­клятого прошлого», но в них и фотографий не было, была графа «Приме­ты». Паспортная система была благополучно возвра­щена в 1932 году, но фото­гра­фии введены только в 1937 году. До этого времени фотографирова­ние для документов не было распростра­нено, точнее не было обязательным. Един­ст­венным документом, на котором требовалась фотография, был так называе­мый заграничный паспорт. Логично было бы видеть в этой фотографии своего рода прообраз фотографии на внутренний паспорт, но, видимо, это не так, посколь­ку никаких специальных требований не было и в заграничные паспорта наклеивались фотографии самой разной формы и размеров (не говоря уже о том, что загранич­ный паспорт могли получить буквально единицы).

Формальных требований к паспорт­ной фотографии, введенной в 1937 году, было совсем немного: она должна быть размером 3 на 3,5 см, четкой и анфас. В ин­струкции «О введении фотографических карточек» есть только одно при­ме­чание: «В местностях, где по сохра­нив­шимся обычаям не принято фото­гра­фи­рование без головного убора, разрешается в порядке исключения прием для пас­портов фотографических карточек с изображением получателя паспор­та в головном уборе». При этом характер прически, выраже­ние лица, направле­ние взгляда, цвет одежды и прочие детали никак не регла­ментировались.

Ближайшим аналогом были, видимо, требования к фотографиям объявленных в розыск и осужденных, сформулированные еще в царское время: фотографи­руемый должен быть без головного убора, волосы не должны закрывать лоб и уши. Однако фотографировать их полага­лось не только в фас, но и в про­филь, да и размер фотографии был гораздо крупнее.

Так или иначе, отчетливого прото­типа советской паспортной фотографии не было, и традиция формировалась практически на пустом месте, особенно если учесть беспрецедентный масштаб нововведения: за два года, 1937-й и 1938-й, сфотографироваться должны были около 50 миллионов человек, и для многих это была первая и единственная фотография. Наклейка фотогра­фий в паспорта имела характер всесоюзной кампании. В связи с проведением этой работы в совхозах и новострой­ках, удаленных от райцентров, было ре­шено предоставить право районным отделам милиции иметь дубликат гербо­вой печати для использования на выездах. Поскольку фотографов было мало, организовы­ва­лись выездные бригады. Кампания шла не очень гладко. Было даже выпущено специальное Постановле­ние СНК СССР от 5 сентября 1939 года «О взыскании за уклонение от наклеивания фотографических карточек на пас­пор­тах». На лиц, уклоняющихся от вклеивания фотографий, следовало «состав­лять протоколы и налагать штраф».

Отсутствие официальных требований к внешнему виду и правилам фотогра­фи­рования расценивалось, видимо, как результат недостаточной осведомлен­ности, чреватый возможными неприятностями. Естественно, никто не знал какими, но бюрократическая машина приучила остерегаться малейшего несо­блюдения ее предписаний. Следует иметь в виду, что отсутствие необхо­димой официальной информации — привычное состояние советского чело­века. Доста­­точно сказать, что ни одно из положений о паспортах, принятых в совет­ское время, не было полностью опубликовано в открытой печати, но в то же время предполагалось их неукоснительное соблюдение. В СССР не было закона «О государ­ственной тайне» (он был введен только в 1993 году). Вся информа­ция делилась на «открытую» и «закры­тую» на основе подзаконных норматив­ных актов, то есть секретных инструкций, разработан­ных разными ведомства­ми. Их нигде не публиковали, а потому понятие государственной, или военной, тайны трактовалось абсолютно произволь­но. В результате появился огромный массив ничем не мотивированной секретности, как это и случилось с паспорт­ными документами.

Воображаемый пробел в знаниях компенсировался на ходу создавае­мыми не­пи­­саными правилами, которым придавался характер полуофициальных ин­струкций. Необходимость каких-то требований объяснялась, видимо, тем, что паспорт­ная фотография имеет особый статус, определяемый значением самого паспор­та. Другими словами, считалось, что такая важная процедура, как фото­графи­ро­вание на паспорт, просто не может не регу­лироваться. Здесь нужно иметь в виду, что, поскольку паспорт выдавался далеко не всем (вплоть до вве­дения Положения о паспортах 1974 года), он являлся своего рода символом привиле­гированного положения, подтверждением социальной полноценности, а для 16-летних еще и своего рода сертификатом взрослости. Кроме того, пас­портная фотография стала образцом для всех других докумен­тов — от ком­со­мольского билета до партийного и военного. Как паспорт был «главным доку­ментом» советского человека, так и паспорт­ная фотография — «главной фото­графией».

и т.д.

шесть лекций с расшифровкой на арзамазе - https://arzamas.academy/courses/54/3