Проснулся Джанко мрачнее тучи. Тело ломило и крутило. На душе было ещё хуже. Огляделся — в шатре было пусто. Вышел к костру. О его возвращении знали и встретили обыденно, словно и не покидал он табора на целый год. Накормили, напоили, работой какой-то заняли. Решил Джанко с отцом поговорить, отозвал в сторонку и как на духу ему всё выложил. Погрустнел отец, но бранить не стал. Посоветовал с бабушкой Шантой поговорить. Пошёл цыган к бабушке Шанте, да и рассказал всё ей. Погрустнела бабушка, да велела теперь всё тётке Баваль изложить. Испугался цыган. Ведь Баваль матерью Талэйте приходилась. А ну как выдаст она ему такой совет, что месяц потом с кровати не встанешь, а к девкам и вовсе интерес навеки пропадёт. Баваль-то она такая, она может… Но делать нечего, пришлось и Баваль всё рассказать. Никогда раньше цыган так осторожно слов не подбирал. Осерчала Баваль пуще всех остальных, но оно и понятно. Но браниться не стала, оценила цыганову откровенность.
— Покажешь мне свою Паулину, — говорит, — гадать ей буду.

И отправился Джанко в город. Последний день службы у него в театре оставался. По дороге нагнала его Талэйта.
— Слушай, Джанко!.. Если, твоя Паулина тебя и вправду любит, то ты знай, я помехой вам не стану. Только скажи мне, неужели ты хочешь в городе жить остаться?
— Нет, в городе я не останусь. Этот город с людьми странные вещи делает, да и не по мне жизнь оседлая. Скучаю я по дорогам и просторам.
— И что же, ты её с собой собираешься взять?
— Возьму, коли примет её табор.
— А сама-то она захочет?
— Я уверен, стоит ей вдохнуть воздух свободы, ни на что она его более не променяет.
— Ты прости, да только не будет нам с ней места в одном таборе.
Задумался Джанко. Решил, что раз так, надо без табора уходить. Ничего не сказал Талэйте, только пообещал, что разберётся со всем, и ушёл.

В театре Джанко встретил Паулину. Извинился перед ней за своё поспешное бегство, и попросил вернуться к разговору о подвиге. Паулина рассказала Джанко, как потеряла где-то свёрток с театральным реквизитом. И был этот реквизит рода весьма деликатного, а конкретно бельё женское. И надо бы этот свёрток найти, и желательно, со всей возможной деликатностью. Джанко пообещал помочь и принялся за свою основную работу. Чинил крышу в театре, музыкой скрашивал обед князя в ресторации, потом ещё в составе всего табора пел для душевнобольных в городской больнице. За всеми этими делами прошло полдня.

Вернувшись в театр, Джанко встретил какого-то важного господина, строго вопрошающего кого-то из служащих о местонахождении Паулины. Выяснилось, что это её дядюшка, и что Паулина сбежала из-под домашнего ареста. Служащий с хорошо поставленным сожалением в голосе объяснил, что Паулины здесь нет, и о её местонахождении тут никто не знает. Дядюшка поинтересовался у цыгана, кто он такой. Услышав имя Джанко, дядюшка изменился в лице, пристально на него посмотрел и покинул здание театра.

Джанко прошёл за кулисы и увидел Паулину. Они спрятались в каком-то закутке и Джанко горячо признавался ей в любви и звал за собой в дорогу. Паулина отнекивалась. Говорила, что у неё тут родня, что дядя её не отпустит. Выспрашивала, что мы будем есть и где будем спать, но окончательного ответа не давала. Джанко решил, что действовать надо по-другому, распрощался и махнул через окно.

Вечером в городе маскарад намечался. И знал цыган, что Паулина его не пропустит. А у цыгана как раз костюм новый был куплен. На те немногие деньги, что он успел заработать к свадьбе. Надел он на себя костюм, нашёл какую-то маску. Тут уже и время маскарада подошло. Отправился Джанко на маскарад, прошёл в зал и стал Паулину дожидаться. Та появилась в составе театральной труппы. А тут как раз танцы объявили. И стали высокородные господа в танце кружиться. Подсмотрел цыган, как господа своих дам приглашают, да к Паулине так же подошёл.
— Ой, сударь, а я танцевать-то не умею!
— Я тоже — ответил Джанко и притянул её к себе.
И давай за господами повторять. Да как-то всё неловко выходит. Вот они уже врезались в кого-то, вот Джанко кому-то ногу отдавил. Отчаянно пытаясь слиться с танцующими, Джанко в темпе вальса повёл Паулину к выходу. Ну, думает, коли воспротивится, взвалю её на спину, и пусть за мной хоть сам чёрт гонится. Но Паулина ничего, не артачилась. Даже улыбалась себе легонько из-под маски. Так миновали они городские ворота и ушли в леса.

Долго ли, коротко ли, шли они шли, да вдруг, откуда не возьмись, явилась перед ними фея. Красивая, платье на ней изумительное, сама вся в изумрудном сиянии. И давай вечную любовь воспевать, да путников восхвалять. Высокопарно так, Джанко аж заслушался. Но исчезла вскоре фея, будто и не было её. А вместо неё показались навстречу путникам пастух с пастушкой. Тут Джанко словно волна горячая накрыла. Лицо той пастушки так и застыло перед глазами. И ни о ком кроме неё думать сил нет. Покосился на Паулину, а та уже к пастуху бежит, люблю, мол, жизни без тебя нет. Ну Джанко давай пастушку тем же манером обхаживать. А пастух с пастушкой было решили, что над ними подшучивают. Но шутка затянулась, и заподозрили они неладное. Решили отвести своих внезапных воздыхателей в город, да врачам в клинике для душевнобольных сдать. Да только вот в городе воздыхатели внезапно себе новые пассии определили. Про пастуха с пастушкой забыли, словно и не встречали их никогда. Те постояли в недоумении, плечами пожали, да ушли себе восвояси.

Цыган как в город вошёл, сразу увидал даму в сером плаще. И там где только что в его сознании властвовала пастушка, в мгновение ока оказалась эта дама. А пастушки и след простыл. Ни следа той любви не осталось. Подошёл цыган к даме, да и говорит:
— Извините великодушно, позвольте поинтересоваться...
— Да — удостаивает его своим вниманием дама.
— Какой ваш любимый цвет, как ваше имя, как зовут ваших родителей, есть ли у вас домашние питомцы, я хочу знать о вас всё, ибо я люблю вас! Влюбился как только увидел, и теперь, кажется, жить без вас не могу!
— Это невозможно! — дама всплеснула руками — Дело в том, что я пациентка психиатрической лечебницы, к тому же мне сорок лет! Вы знаете, молодой человек, мне кажется — вас заколдовали! Я сама в своё время стала жертвой злого колдуна, и попала в психиатрическую лечебницу. Расскажите мне свою историю, а я расскажу вам свою. Возможно я смогу вам как-то помочь. Только проводите меня до дровницы.
И покуда Джанко рубил для дамы дрова, та рассказала ему историю про песочного человека. Оказалось, что даму зовут Федерика. Доктора ей доверяют и иногда выпускают в город, и ежели Джанко хочет, он может навещать Федерику в лечебнице. Пообещав Федерике, что непременно навестит её, а про себя решив, что найдёт и отомстит за неё песочному человеку, Джанко отправился в табор.

По дороге цыган задумался над словами Федерики. Может и правда околдовали его? То Пастушка эта, то вот Федерика. О Паулине он и думать забыл. А Талэйта вот как была самым близким человеком на земле, так и остаётся...

Пришёл в табор и рассказал всем о своих приключениях. Призадумались цыгане, что с непутёвым Джанко делать. Тут в табор Гудло вернулся. Как увидел Джанко, так сразу с кулаками на него и набросился. Куда мол, предатель, сбежал. Никому ничего не сказал, Талэйту вон всю извёл, так ещё и, наглец такой, новую девку себе нашёл, и в табор с этой вестью заявился. Завязалась драка. Кинулись цыгане их разнимать, а Талэйта, увидав их драку, наземь повалилась. Тут уж конечно не до драки. Бросились к ней. У Джанко аж что-то в груди ёкнуло. Сроду так не пугался. Но Талэйта уж в себя пришла. Джанко в глаза ей взглянул, и понял, что нет больше в сознании места для Федерики. Вот как давеча Пастушка забылась, так теперь и Федерика место своё Талэйте уступила. И понял Джанко, что любовь к невесте никуда за всё это время не пропадала, просто страсть, которой пылало молодое сердце цыгана к другим женщинам, застилала ему глаза и словно бы затмевала это чувство. А тут, когда страсть эта на Талэйту обратилась, всё сразу ясно стало. И чувство это, страстью подогретое, с новой силой зажглось в душе Джанко. Он кинулся целовать ей руки, горячо, но сбивчиво начал твердить о своих чувствах, а под конец предложил ей идти за него сегодня же! Талэйта только расплакалась. Ты, мол, околдован и надо тебя спасать. С этими словами отправилась она в город. Джанко отправился за ней. Но по дороге его перехватил господин цензор из театра и посетовал, что он, мол, крышу с утра починил плохо, и надо бы идти переделывать. Вздохнул Джанко и отправился вслед за цензором в театр.

Смотрит, а крыша вроде бы в порядке, по крайней мере, лучше уже не сделаешь.
— Слезай с крыши, цыган — сказал вдруг цензор. — Я тебя сюда для того позвал, чтобы ты мог с Паулиной встретиться.
— Зачем это? — Удивился цыган.
— Очень уж она хотела тебя видеть.
— Ну и где она?
— В лечебнице, от дядюшки прячется. Это рядом совсем, не согласишься ли ты туда проследовать?
— Ну пойдёмте в вашу лечебницу.

Пришли. В приёмной народу — тьма! Стоило Джанко войти, все как давай шептаться. Джанко, Джанко мол. Цыган аж опешил. Тут перед ним дверь в палату открылась, и его мягко, но настойчиво пропихнули внутрь. Паулина сидела в мягком кресле, одна во всей комнате. Обрадовалась Джанко.
— А помнишь ли, господина Фридриха, актёра из нашего театра? Право же он гениален? — Паулина вздохнула и мечтательно закатила глаза.
— Помню — осторожно ответил цыган.
И тут словно плотину прорвало. Поток хвалебных воспеваний Фридриха накрыл Джанко с головой. Цыган осторожно подошёл к двери, толкнул — заперто! Н-да, кажется влип... Мало того, что его опять с Талэйтой разлучили, так ведь скоро между ними с Паулиной вспыхнет страсть взаимная. Устоит ли цыган перед такой напастью? Да как они вообще посмели запереть цыгана!? Ну уж дудки, не на того напали! Начал он браниться, да дверь ломать. А цыгану из-за двери отвечают, мол потерпите, по нашим подсчётам ваше заклятие снова сработает через 10 минут. Ну нет, подопытным быть Джанко не хотел. Так бы и своротил он дверь, если бы с чёрного хода не пустили в комнату даму в бежевом платье. Та зачем-то завязала глаза Паулине. А Джанко вдруг понял, что страсть его теперь на эту даму в платье направлена. О чём Джанко и не помедлил ей сообщить. Дама же сухо ответствовала, что, мол, убеждена в неестественной магической природе этого явления, и что вообще-то сама она имеет нечеловеческое происхождение, так что нечего тебе, милый Джанко, в этом омуте ловить. А Джанко уж и рад, что на его страсть глупую не ведутся. Так-то оно проще себя в руках-то держать.

И вновь цыган отправился в табор. А в таборе его уж Талэйта дожидалась. Как увидала Джанко, сразу бросилась к нему, взяла за руку и увела в место укромное. Знаю, говорит, как тебе помочь, ты только посиди тут со мной, да по сторонам не гляди. Сидели они так до тех пор, пока страсть гулящая вновь на Талэйту не переключилась.
— Ну что, Джанко, возьмёшь меня в жёны?
— Возьму, как не взять, кого если не тебя... Да только вытерпишь ли ты меня такого?
— Не думай об этом, пойдём со мной, прямо сейчас в кирхе и обвенчаемся.
Пошли в город. Насилу отыскали пастора, оторвали его от дел, со двора княжьего вытащили. Святой человек. Ради простых цыган не пожалел дел своих бросить, пошёл с нами в кирху, начал обряд венчания. И вот дошёл святой отец до вопроса сокровенного. Мол, клянётесь ли вы быть друг другу верными и в делах и в помыслах. Задумался Джанко. Как же это можно так клясться, когда сердце глупое к тому страстью пылать начинает, кого перед собой видит? Как оградить свой брак от предательства, заведомо зная, что никуда ему от этого предательства не деться? Как невесте дать понять, что любит он её всей душой, несмотря на страсть его глупую гулящую? И пришло Джанко в голову решение. Непростое, но деваться некуда. Решился он и как в омут с головой: клянусь! — говорит.
— Теперь обменяйтесь кольцами.
Тут-то новобрачные и сконфузились. Хорошо Талэйта смекнула, что у них обоих серьги в ушах кольцами. Тем и обменялись.

Вышли из кирхи. Джанко быстрей-быстрей потянул Талэйту в табор. Хотел успеть, покуда время их страсти не закончилось. Успел. Ни слова не говоря, подошёл к костру, выхватил из него две головешки, да и выжег себе глаза. Сотворив такое над собой, упал без чувств. Очнулся от боли. Кругом тьма непроглядная. А там где глаза его были, словно кто-то копается. И голоса вокруг тревожные, незнакомые. Дёрнулся — бесполезно. Чует цыган, что тело его к чему-то твёрдому привязано. А боль только нарастает. И голоса тревожные всё громче и громче вокруг звучат. Стал биться цыган, да только бесполезно всё. Опять потерял сознание. Второй раз очнулся от света яркого. Попробовал глаза закрыть, да не вышло ничего. Пошевелил руками — вроде свободны. Поднёс руки к лицу и увидел их силуэты. Потрогал лицо, а на месте глаза предмет какой-то из стекла и железа. И такое отчаяние его охватило! Начал цыган предмет этот с себя срывать, кричать, да браниться. Снимите, мол, а не то любовь мою и клятву брачную погубите! Снова связали его доктора, да отволокли в место укромное. И только там цыган смекнул, что среди докторов были и женщины. И что хоть он их и видел, не воспылало страстью сердце глупое ни к одной из них. И вообще пропала страсть жгучая, словно бы и не было. А вместо неё живёт теперь в душе только любовь к Талэйте чистая и ясная. И нет теперь важнее цели в жизни, чем жену свою счастливой делать. Извинился он перед докторами за своё буйство, объяснил им всё как есть. Отец с докторами золотой монетой расплатился (и откуда достал её, спрашивается?). Доктора оказались людьми добрыми, с пониманием. Освободили цыгана да отпустили с богом.

Много ещё что с цыганами в ту ночь приключилось. Но только об этом пусть другие рассказывают. А Джанко же вернулся в табор и проспал там до следующего вечера. И всё то время, что он спал, рядом с ним сидела Талэйта. И я не знаю как вам, а мне вот кажется, что всё у них потом было хо-ро-шо.