Я выпил бутылочку антидепрессанта
Моё состояние не изменилось
Ведь у меня нет депрессии

На сцене стоял наглухо запаянный цинковый ящек, в котором сидел Гуддини и курил папироску. До пришествия Христа оставалось ещё шесть тысяч лет.

______________________________

В первом ряду сидел Симпсонов и жевал резинку. Тут он вспомнил рисунок из журнала, где был воинственно изображён какой-то его родственник - тоже Симпсонов - разрывающий пасть льву. Симпсонов собственноручно исправел опечатку в подписи к рисунку, надев огромные роговые очки. С его пера стекла огромная капля синих чернил. Симпсонов стал наливать в чернильницу оранжовый сок, но сок не вытекал из пакета. Он поднёс его к глазу и посмотрел внутрь. На дне росла плесень. Симпсонов встал и пошёл домой за палочками.

______________________________

Гуддини вылез из ящика. В зале никого не было, и свет был потушон. Гуддини залез обратно в ящик и умер.


ps Опечатки сделаны преднамеренно.

Рот зевает. Вроде бы утро. Уже и Клавдия Александровна за стенкой перестала храпеть. Я ставлю чайник и, сосредоточив внимание, в ерунде утренних желаний, приступаю к насыпанию Монблана. Песок струится волнами, растёт подножие горы. Сбоку начинает вырастать Эверест. Тонким отточенным пальцем я тычу в его вершину и превращаю в ущелье. Монблан радуется и постепенно становится ровным местом. Сахарница заполнена. Чайник всё так же холоден. Я ухожу на работу пустым, потому что забыл зажечь газ

Петрович принёс из канцелярского магазина такой специальный, огромный альбом для фотографий. Он наполнил кухню особым, таким резиновым духом. На передней стороне даже было какой-то тиснение, типа ростральной колонны. Сергеич открыл его, пощупал вечно неудобные уголки и закурил беломорину.
- Пора уже обзавестись семейным альбомом, - сказал Петрович. - Надо же кому-то начинать, чтобы потом что-то осталось. Для поколений. Или вот тоже сказать - на посмертную фотографию что-то скопить. А то потом ведь так и возьмут - любую, какую найдут, выберут из двух - для паспорта и пропуска...
- И то правда. Хватит уже хранить фотографии в этих пакетиках, всё равно туда никто не залазит, посмотреть, значит. Так и валяются у тебя в шкафу, в разных ящиках.
Старики пошли в комнату и вытащили на свет всё фотокарточное добро, намеренно небрежно раскидав его по дивану.
- Вишь, Сергеич, это я, сразу после школы. Вот тут и надпись - родному брату Васе от Лёши, 1963 год, я, значит, и подписывал. А вот армейские. Видишь, присяга, автомат, знамя - как у всех. А вот свадьба. Моя тут... молодая совсем. А вот похороны деда. А там и бабки. Их не хоронили до моего приезда. Они вон на фотках уже почерневшие все... рты открытые, этак вот неприятно... ну да что ж тут поделаешь. А вот и женин батька, примерно в те же годы и он отдал богу душу. Время тогда такое было - словно смерть выкашивала всех не очень здоровых. Ну и брат жены, вот, буквально через пару лет помер..
- Пили, небось? - хмурясь, спросил Сергеич. - Что, не хочешь сказать?
- Ээээх... Ну, а вот и свадьба моей дочки, старшей. Ох и не хотел я ей такого муженька. Вон какой сижу, весь напряжённый. А там и мамка женина померла, вроде, сердце не выдержало. Да ей и было уже больше восьмидесяти. Везли её тогда на кладбище на машине через весь посёлок. Веточки кидали еловые. Эх, благодать... Вон тут внучата, сидят, слюни пускают. А это вот я жену хоронил... Я, Сергеич, знаешь, ей выбрал на памятник какую фотографию? А вот эту вот, где она молодая. Году в 70-м это было. И ты, Сергеич, проследи, пожалуйста, чтобы мне тоже из тех времён карточку подобрали, ладно? Не хочу быть такой вот, седой, морщинистый. Ладно?
- Да я что, я детям твоим скажу, а дальше уж они сами выберут.
- Ну так они ж выберут! - горестно сказал Петрович и покачал головой.
Вставляли фотографии на положенные места. Где-то подклеивали картоном, где-то обрезали ножницами.
- И смотрю я, Петрович, что всё сплошь у тебя одни похороны-то получились, - крякнул Сергеич. - Видать, больше и не было времени пофотографировать-то. И ты помрёшь - понаедут дети, понащёлкают тебя мёртвого, да крупным планом, значит, чтобы на память потом не полагаться...

По узенькой дорожке среди кустов идёт пьянющий задрипанный панк. Ботинки-гавноступы, картофельный мешочек "Алиса", косуха, чёрные джинсы, футболке "The Cure". Ирокез.
В руках у панка обычный брикетик мороженого. 200 грамм. Крем-брюле. Он прижимает его к груди. Остановившись и немного зайдя в кусты, он разворачивает упаковку и начинает пожирать белую субстанцию. Постепенно увлекаясь процессом, присаживается на корточки. На траву сплевывает попавшие в рот кусочки бумаги. Ест, судорожно глотая, кося глазами по сторонам - как бы кто-нибудь не прошёл, не увидел. Запихивая в рот последний кусок, не в силах контролировать себя, падает на колени. Пару минут сидит и смотрит на руки, потом вытирает рот ладонью, встаёт и неуверенным шагом уходит

Мне дали телефонный номер и сказали, что там решат все мои проблемы. Будем политкорректны - у меня есть маленькие проблемы, и я, конечно, должен от них избавиться.
Я пришёл домой и стал набирать. В трубке немного пощёлкало, и запикало. "Занято", - подумал я. Весь вечер я продолжал дозваниваться, а так же всю ночь. Утром я сказался больным и не пошёл на работу. Ещё бы!
Днём я потратил 10 минут на то, чтобы сбегать в магазин купить телефонный аппарат с автодозвоном. Мне некогда было умыться. Я не смог оторваться на футбол. Пиво замёрзло в холодильнике.
Меня выгнали с работы. Каждый день я охотился вечером на коллег. Меня вызвали в суд по искам соседей. На следующее утро соседи умерли от отравления углекислым газом. Ко мне приходила хозяйка квартиры и недовольно потребовала объяснений. Я ловко задушил её. Хозяин магазина, не желавший дать мне несчастный батон хлеба, был утоплен в мешке в ближайшем пожарном водоёме.
Но однажды в трубке раздался голос.
- Алло! Здравствуйте! Ну, что у вас плохого?
Я рассмеялся и повесил трубку

Вечер. Уютная кухня. Свет погашен. По таймеру включается микроволновая печь. Видно, как внутри неё на стеклянном блюде крутится чья-то окровавленная голова. Через пару минут выпученные глаза взрываются

Лил дождь. Да какое там - ливень! Я высунул руку из-под крыши - дождь ощупал ладонь и прижал её сверху. "Как жаль, что я не могу с тобой поздороваться, дождь", - подумал я. Но дождь не был препятствием для сигаретного дыма. Дым поднялся выше и влетел в неосмотрительно открытое окно. Собака, спавшая в коридоре, мгновенно почуяла резкий запах, потянулась, поднялась и пошла к миске с водой. "Вон какой дождь. А хозяев нет", - она лениво тявкнула в окно, и я вздрогнул

То же, крупный вариант

- Мама! А мы когда-нибудь полетаем на вертолёте? - задрав голову, спросил Ванька.
- Нет, мой дорогой Иванэ, - так, с ударением на последний слог, звала его мама - ведь вертолёт живёт очень далеко. Нам не дойти туда , даже если мы будем идти целый год.
- Мам, а правда, что в вертолёте внутри обязательно должна быть маленькая такая птичка, ну, чтобы он летал? Иначе как же он вскарабкивается в небо? - с непоколебимой любознательностью продолжал расспросы Ванька.
- Конечно, нет. Ведь он летает под действием силы машины. Такой машины, что в сотни раз сильнее нашей Сивки. А может, и тысячи..
Ольга припомнила свою молодость, свой роман с моложавым вертолётчиком, с маленькими усиками, в блестящих сапогах и с портсигаром. Он привычно принимал ухаживания девочек, утомлёнными глазами посматривая на часы, и лишь многозначительно улыбался, предлагая прогуляться поздним вечерком:
- О, мадмуазель! Вы когда-нибудь видели вертолёт изнутри? Вечером я легко проведу вас.
Вечером, в условном месте, он встречал её. Они украдкой шли к вертолёту, поднимались по лесенке. Она садилась на место пилота, с трудом, упёршись всеми силами, шевелила руль и нежно притрагивалась к мерцающим циферблатам.
- Мадмуазель, из вас наверняка бы получился отличный пилот, - говорил он ей страстным голосом, обнажая её грудь.

- Мам, а звезды колючие? На них можно жить? - вечером спросил её Ванька