Когда её мысли, наконец-то, превращались в булочки, она кремом набрасывала поверху узоры текста. Разрезы на юбке пролетали мимо дороги и критика совместного ожидания уже не так задевала. А если…. А если бы она жила в легком и невесомом контейнере, то каждое утро не превращалось бы в килограммы утопии и литры клубничного синдрома.
Фобии в обед, синдромы по вечерам – именно такая диета была предписана ей уборщиком. И все последнее самосознание она не соответствовала. Много жалоб гладила она своими руками, но чужие свечи не могли согреть маленького упитанного демона окучивающего всезнательство и волеизъявление. Будем! – мурлыкала юность. Уходи - плакало детство. Откуда? - изумлялась зрелость. А ее дочерна выцветшие крики, забавляясь, метало по волнам радиоэфира Чудовище.
Отмирание вкусовых рецепторов принесло с собой пустоту. Пустота зацепила нежность, скромность и всех сестер амбивалентности. Мир как бы не рухнул. Некорректно было бы объявлять рухнувшей плавучую структуру. Можно сказать, что мир утонул, но ведь он никогда и не плавал на поверхности. Что-то конечно случилось, мы это почувствовали. Плакать уже не получалось, радоваться оказалось некому.
И вот тут ее мысли начали превращаться в булочки.

-Какие странные смеси…
-Ты прав, смешать можно самые неожиданные вещи.

Пирожное и ситро при отмирании вкусовых рецепторов и переброске ощущений например на тактильную сферу дадут ощущение сгнившего в слизь сыра в хрустальной пепельнице.
Ее булочки никогда не пробовались на вкус - вкус давно исчез, но знание о существовании иногда приводило к феерическому выбросу конфетти вместо крема. Ей всерьез было интересно: заметят ли разницу. Если бы временами у нас исчезало зрение, она наверняка расстроилась бы: все же милые плюшевые загогулины были красивы, пусть и не съедобны.
Мы их и не ели никогда. Ели мы по-другому. Чье-то дыхание рождало голод, мы наполнялись желанием провалиться, раствориться в горячих потоках-реках. Ожидание скукоживало наши мысли-ручки, мы стискивали в пальчиках отчаяние и потребность.
А потом был Вдох…. И звуки… Звуки ветра, вой свергаемой в тартар души, судорога, не дающая захлебнуться. Конечно странный способ питания, но ничто другое здесь нам не подходило. Воспоминания о других, внешних трапезах иногда прорывались и сюда, но лишь как повод пошутить. Когда один из нас принялся всерьез ностальгировать мы даже смутились: нам не хотелось понимать этот грохот затихающего вдали зова, этот плеск и шуршание горизонта. Мы были здесь. Они были не-здесь. Как-то это соотносилось, где-то пролегала плоскость пересечения. Нам хотелось верить, что переход возможен, что при желании лишь миг-вздох-шаг отделяют нас от вхождения. Опровержений не было. Мы же здесь откуда-то появлялись! Это казалось нам доказательством. И исчезали, время от времени мы все исчезали отсюда. Возможно она засыпала? Или наоборот просыпалась? Мы что-то знали о ее мире, о не-нашем мире. Она догадывалась кое о чем относительно нас.
Каждый из нас хотя бы однажды становился тревожным и ждущим, начинал метаться между потребностями и загадками, изучал песни светил и восторженно встречал любые названия. Это были по настоящему радостные моменты, дороже этого были только клубки пористых возлияний иногда проносившиеся вместо и вместе. Мы не успокаивали мятущегося. Зачем? Пусть все идет, как идет. Пусть он или успокоится сам, или получит нечто, от чего расслоится и как бы исчезнет на время. Исчезнуть отсюда навсегда могла только она. Но чтобы тогда было с нами?