Садистами бывают, конечно, не только шиваиты, но и вишнуиты. Первым насильно меняют людей. Вторые – не дают им меняться. Вторых тоже полно среди духовных целителей, но только это не психологи, а попы.

Шиваит вправе гордиться тем что его творчество реализуется в реальном мире, тогда как брахмаит наполняет воздушными замками виртуальное пространство. Но зато эти замки могут существовать в одиноком идеальном мирке вечно, участь же творений шиваита печальна. Как он создал своё разрушив чужое – так и его создания разрушат воздвигнув на их месте своё.

Кстати, возникшая в к. XX в. сфера "информационных технологий" являет собой необычайно интенсифицированную шиваитскую практику. Срок жизни харда и софта – всего несколько лет, после чего они выбрасываются на помойку и заменяются новыми. Таким образом, шиваит не успевает почить на лаврах. Он либо проигрывает конкурентную борьбу, либо спешно разрабатывает очередные версии, начиная это занятие ещё раньше чем до потребителя дойдут предыдущие. Это по-своему хорошо, ибо "не даёт засохнуть", поддерживает тонус. Но это выматывает и – при всей преемственности версий – несёт в себе момент саморазрушения. Создание новой версии равносильно убийству старой, твоими же руками сотворённой.

А ещё шиваиты из бизнесменов и топ-менеджеров любят доказывать что коммерческая и управленческая деятельность – такая же творческая как, скажем, литература или музыка. Доходит до того что к писателю приравнивают бухгалтера. Спорить эту тему мне регулярно доводится лет с шестнадцати. Опровержение состоит, естественно, в том что в деньгоделании творческий простор ограничивается методами решения поставленной задачи, а в искусстве сама задача есть продукт творческого озарения, спонтанный и непредсказуемый. Ну и имеющий, как бы между прочим, художественную ценность. Но разве ж поймут…

Самоанализ обречён увязнуть в сопротивлении. Натужные попытки сбросить с себя "ложное" сознательное Я дабы обнажить под ним "подлинное" скрытое суть мазохистическое самоотрицание, такое что практически нет героев готовых его потерпеть. В этом и состоит главная ущербность идеи самоанализа. С остальным – отсутствием эротики, мистики и обмена опытом – примириться можно. Сопротивление встречают, естественно, и интерпретации психоаналитика, особенно если тот пифийствует неумело, но у психоаналитика есть два преимущества. Во-первых, он проникает в бессознательное клиента как филиппинский хилер, не нарушая целостность сознательных пластов. Конфликт между сознательным и бессознательным возникает постфактум, когда бессознательное уже предъявлено клиенту. В случае же самоанализа сопротивление начинается уже на пути к бессознательному, вследствие чего этот путь не имеет ни малейших шансов быть пройденным до конца. Во-вторых, психоаналитик располагает энергией для преодоления сопротивления, тогда как занимающийся самоанализом вынужден вытаскивать себя за волосы, что противоречит законам физики.

Реально самоанализ сужает сознание – поскольку рефлексивный аппарат замыкается на самом себе, упуская из виду не только внешнюю, но и интропсихическую реальность. Образно говоря, гомункул начинает смотреть в зеркало, сперва удивлясь своей мизерности, а потом гневно протестуя против неё, и когда накипит – разбивая зеркало к чёртовой матери с решимостью никогда больше не возвращаться к этому бессмысленному занятию.

В то же время приобщение к бессознательному возможно только как расширение сознания, которое достигается только взаимодействием с внешней средой. Здесь возможны два варианта. В первом случае субъект интенсифицирует транзакции с окружающим миром и ускоренно усваивает жизненный опыт, новизна которого пробуждает доселе скрытые психические ресурсы. Во втором случае субъект, напротив, выражает себя во внешний мир. Самовыражение начинается с центра сознания, но по мере его исчерпания смещается к периферии, постепенно расширяющейся в дальнейшем за счёт "тёмной зоны". Оба способа в известной мере взаимосвязаны. Обогащение опытом стимулирует творческую активность и, наоборот, творческая активность может стимулировать новый опыт (к вопросу о том что импрессионизм и экспрессионизм – две стороны одной монеты). Однако зависимость далеко не линейная. Брахмаитское, направленное в виртуальное пространство, творчество не оказывает воздействия на окружающую среду и, соответственно, не получает от неё обратной связи, хотя освоенные брахмаитские методы могут быть перенесены и на решение шиваитских задач. Стяжание читателя, слушателя, зрителя во многом обусловлено именно потребностью в обратной связи как в опыте. В таком случае виртуальное пространство становится интерсубъективным, т. е. практически материализованным, оно реально принимает функции проводника между двумя материальными агентами (автором и читателем/слушателем/зрителем). С другой стороны, реакцией на опыт не обязательно является креативный порыв. Опыт может быть "принят к сведению" или отреагирован рассеянным образом, в качестве малозаметного корригирующего фактора к практической активности.

Опыт и самовыражение объединяет ещё одно обстоятельство – спонтанность. Приход эвристического переживания или озарения невозможно спрогнозировать и систематизировать. То и другое вкраплено в жизнь. Самоанализ же предлагает придать расширению сознания систематизированный сеансовый характер, как, собственно, и стандартная психоаналитическая процедура, но в последнем случае это хотя бы оправдано тем что психоаналитик и клиент вынуждены регламентировать свои (по сути деловые) отношения, а в случае самоанализа оправданий не имеет и является чистой воды глупостью.

Попытки удешевить психоанализ путём отказа от психоаналитика (помнится, за это пуще всех ратовала Хорни) ущербны вовсе не тем что оставленный наедине с собой клиент разобраться в самом себе якобы неспособен, ибо является профаном в психологии – это он сделает лучше любого аналитика – и даже не отсутствием эротики, хотя оно весьма огорчительно, но утратой мистического ореола. Когда начинаешь копаться в себе – получается заурядно и скучно. Поверхностные пласты в любом случае доминируют над глубинными. Даже если у вас получится высветить кусочек бессознательного, оно будет видеться сквозь призму стереотипных когниций, т. е. ему всегда будет недоставать трансцендентного привкуса.

Это как яму копать. Чтобы докопаться до нижних слоёв надо сперва снять верхние. При этом яма воронкообразна. Чтобы обнажить маленький фрагмент глубинного слоя надо раскопать многократно больший диаметр верхних пластов. Психоаналитик же выступает в роли медиума, имеющего способность непосредственного общения с вашим бессознательным. Метафорически говоря, он подобен бестелесному духу, беспрепятственно проникающему сквозь верхние слои грунта.

Отсюда мораль: успешный психолог должен изображать из себя пророка. Рациональный или формальный авторитет всегда уязвим для критики. Быть умнее и опытнее клиента безусловно полезно. Обладание этими качествами безусловно возвеличивает психолога в глазах клиента. Но предполагать что психолог сможет выступить экспертом во всех клиентских проблемах по меньшей мере самонадеянно. Специфическую ситуацию своей жизни клиент всегда понимает лучше. Предъявление статуса тоже полезно, даже в большей степени чем предъявление мозгов, ибо, во-первых, освящает любое суждение (неважно истинное или ложное) авторитетом классиков (у которых можно раскопать при желании любую истинную и любую ложную идею), во-вторых избавляет психолога от необходимости доказывать интеллектуальную состоятельность непосредственно клиенту, поскольку она уже доказана на экзамене при получении ксивы. Но рано или поздно до клиента доходит что ксива служит не более чем прикрытием для личных проекций психолога. Только в одном клиент не может и не хочет состязаться с психологом – в мистическом постижении своей души. В рациональном – может и хочет. А в мистическом – нет. От мистика же требуется буйная фантазия, самоуверенность и бессовестность, но в то же время чутьё и проницательность чтобы просечь какие интерпретации клиент схавает, а какие примет в штыки.

Парадоксальность ситуации в том что клиент приходит к психологу не ради мистики, а ради решения проблем. Соответственно, психолог должен вести ролевую игру с двойным содержанием. На внешнем плане – рациональный дискурс о том что клиенту надо сделать во имя преодоления его жизненных трудностей. На скрытом же – пифийство. Мастер психоанализа должен владеть обоими этими искусствами, а кроме того – умением вплетать одно в другое. Профанство же заключается не только в неспособности дать дельный совет, но также в непонимании самоценности мистики, в идее-фикс откопать в бессознательном ключ к разрешению проблемы.

Дружеские разговоры "за жизнь" тоже страдают отсутствием мистического компонента. Поверхностный план разрешения проблем является в данном случае единственным. Сам формат "дружеских" отношений предполагает осязаемую и преимущественно утилитарную рациональность (помощь в беде, вместе по бабам и т. п.), во что мистика, естественно, не вписывается. Впрочем, дружеские беседы всё же лучше самоанализа возможностью обмена жизненным опытом.

Наоборот, в эротике мистика занимает важное место. "Настоящей" любовью считается любовь "ни за что", любовь "просто так". Под такой любовью на практике подразумеваются две вещи. Во-первых, нежелание сообщить человеку за что мы любим его на самом деле. Во-вторых, любовь к трансцендентному Я этого человека, которое может соответствовать его бессознательным пластам, а может быть продуктом нашего воображения, в типичном же случае представляет смесь того и другого. Не-сексуальная часть эротического отношения содержит в себе не только мистику, но также приязнь к вполне реальным и перцептабельным качествам, как то особенностям внешности, характера, ума. Последние, строго говоря, весомей, но мистическое отношение катализирует чувства, без него они представляются слишком сухими, рациональными, недостаточно пылкими и горячими, одним словом "ненастоящими".

Мистика в эротике и мистика в психоанализе значительно отличаются друг от друга. В первом случае мистическое ищется в партнёре. Во втором – в самом себе, но при посредстве партнёра (т. е. психолога). Собственное бессознательное психолог клиенту никогда не откроет, потому что это подорвёт его статус и сделает уязвимым, да клиенту это и не надо, он интересуется собой и своими проблемами.

Способов постижения мистического в эротике два: диалог и ебля (а лучше сочетание того и другого). Первый долгий, но общедоступный. Второй – быстрый, но табуированый. В диалоге объект эротико-мистического отношения побуждается вопросами к рассказыванию, раскрытию себя. Ебля же эксплуатирует то обстоятельство что неуловимая мистическая сущность партнёра заключена таки в его телесную оболочку, а посему познание этой сущности логично осуществлять через познание последней. В этом случае демистификация объекта начинается снятием с него одежды и заканчивается проникновением в него (или его поглощением). При этом взаимодействующие в когнитивном процессе органы являются не просто проводниками в мистическое, но, судя по всему, содержат его в себе, поскольку их-то больше всего прячут от посторонних глаз.

Осуществление эротического сближения имеет двоякий результат. С одной стороны, мистическая личность партнёра частью растворяется, а частью становится обыденной. Отсюда возникают пресыщение и разочарование. С другой стороны, какая-то часть этой личности остаётся непостижимой и затягивающей несмотря на все когнитивные процедуры. В этом предельном проявлении эротический импульс становится мортидным. Единственный шанс познать объект до конца, добраться таки до его мистической квинтэссенции – подвергнуть этот объект деструкции и поглощению, т. е. совершить в отношении него акт каннибализма. Об этом весьма красочно рассказал Зюскинд в "Парфюмере", нам же остаётся добавить только ту банальность что столь разрушительное влечение, естественно, табуируется и вытесняется. Существует даже природный механизм его сдерживания – оргазм, благодаря которому когнитивная недоудовлетворённость сводится на нет нарастающей сонливостью.