Питер - город с уникальным сочетанием столичного снобизма и провинциальной сущности. Здесь невыносимо жить, даже безотносительно вечносерого неба и двухнедельного лета. Его бесконечно склочная, нищая и в то же время претенциозная атмофера душит, убивает всё живое.

Город-пиздец, иначе не скажешь. Эх, было бы куда отсюда сбежать.

Главный смысл группы – экономический (от слова "экономить"). Просветляться вскладчину дешевле. Но если всё внимание группы сосредоточено на одном-двух участниках, а остальные скучают, экономическая выгода нивелируется резким ухудшением качества услуги. В этом основная проблема любых коллективных действ начиная от дней рождений и заканчивая заседаниями правительства.

Избирательность внимания имеет следствием не только скуку, но и конкуренцию. Люди неизбежно начинают соперничать за место на царь-горе, что превращает "доброжелательную" атмосферу в лицемерный муляж, а по сути происходящее принимает характер павлиньей ярмарки, даже более безжалостной чем "в жизни", потому что в жизни люди собираются по поводу чего-то, а у психологов делать больше нечего кроме как мериться павлиньими хвостами. Но к этому засранству от праздности добавляется засранство от идеологии. Личностный рост, которым якобы занимаются на группе, сводится к наращиванию и разукрашиванию павлиньего оперенья, т. е. это даже не личностный рост в гопницких понятиях (больше баб и бабла), а нечто бессмысленно-кукольное и при этом сверхценно-агрессивное. И вокруг этого построен весь процесс. Сперва вам предлагается предъявить свои перья, дабы присутствующие оценили их длину и пестроту, затем следуют критические комментарии о недостаточности того и другого, а в качестве логического завершения – советы по инладжменту или даже процедуры инладжмента. Выигрышных стратегий две: мохнатый павлин и голый павлин. Павлину нормальному на личностном росте делать нечего. По смыслу ролевой игры там присутствуют либо недопавлины с голыми хвостами, либо сверхпавлины с гламурным опереньем. Первые жалуются на то что голые. Вторые учат как отрастить пушистый и пёстрый хвост. И более того, нужно оказаться не просто голым, а самым голым, или не просто мохнатым, а самым мохнатым, павлином, потому что из каждой категории лицедействует в каждый момент времени только один участник: лечимый и лечащий.

По существу обе роли одинаково мерзки и дебильны. Поэтому нет ничего хуже таких ролевух. Вред их не только в напрягалове по поводу соперничества, и не только в том что победными стратегиями являются самые тупые и извратные, но также и в том что общение нивелируется кукольностью. Участники группы деградируют из людей (которые интересны) в павлинов (которые тупы, скучны и уродливы). И при всём этом на словах – призывы к любви и искренности, ведь людей-то завлекают как раз психологически комфортной средой.

Отсюда принцип шестой – все участники группы должны быть заняты. Набирать два десятка человек ради совместного пиздежа абсурдно. Пиздеть оптимально вдвоём. Либо группа должна быть занята общим делом, либо разбита на мелкие группы, а скорее всего – пары. В первом случае все участники должны быть не только заняты плотно, но и равноправны, потому что иначе всё равно возникает конкуренция и сопутствующие напряжения. Но мало таких общих дел, особенно осмысленных. Поэтому основным является вариант номер два.

Вообще, единственный способ создать комфортную группу – сделать павлинство бессмысленным, не на словах, а на деле. Это лучше всего удавалось религиозным течениям. Их метод уравнять людей – сопоставить с Богом, который настолько выше больше, сильнее, умнее каждого что все различия между индивидуумами предстают ничтожными. Но это порочный путь, не только интеллектуально, но и экзистенциально. Бог отдаляет людей друг от друга. На фоне его величия ничтожные людишки перестают быть интересны друг другу. Бог убивает эротику. Где есть Бог – там нет любви. И хуже того, Бог убивает жизнь. Он существует (как, впрочем, и искусство) в трансцендентном пространстве, и туда же забирает своих адептов – вынимая их из жизни посюсторонней. Само по себе это скорее нейтрально чем плохо, но социализации не способствует, потому что коммуникация людей возможна только по эту сторону мира. Именно поэтому успешность всякой церкви (как социальной организации) определяется её безбожностью, разумеется, тщательно замаскированной. И отчасти поэтому самой успешной религией является христианство, обезбожившее Бога сильнее всего. Иегова и особенно Аллах строго трансцендентны. Их даже нельзя рисовать. Если они и являют себя в мир – исключительно ради демонстрации презренным иовам их ничтожества и бессилия. Но в Христе Бог принимает человеческий облик, и более того, испытывает все страдания человеческие. Отношения верующего с Христом глубоко интимные и эротические, а следовательно – равноправные. Он не Отец, наделённый деспотической властью, но Сын, гнетомый ею подобно любому из нас, и приходящийся каждому верующему Братом, как это слово понимали в не знающих семьи первобытных племенах. Вместе с верующим он бунтует против Отца, против его несправедливости, косности и сухости. Он несёт в себе жажду обновления и эротическую (в самом широком смысле слова) потенцию, которой Отец в силу возраста и статуса лишён. Нескончаемые раздоры внутри христианства по поводу отношения Сына к Отцу выражают, по существу, борьбу Отцов и Детей, а другими словами – клерикалов-иеговистов и близких к безбожию христиан. Кстати, в женской ипостаси аналогичная напряжённость проглядывается между Априори Непорочной Марией-Богоматерью и Глубоко Порочной Марией Магдалиной.

Бунт Детей не на шутку перепугал Отцов. Именно поэтому подлинный смысл христианства тотально замазывается, как гениталии на росписях Микеланджело. Христос изображается смиренным паинькой, аскетом, импотентом, а то и юродивым. Именно такому изувеченному Сыну предлагают поклоняться Отцы. Именно такого, истерзанного, умирающего на кресте Христа рисуют на всех картинах, иконах, фресках… Всеми средствами Отцовской пропаганды изгоняется якобы кощунственная мысль о том Христос мог быть сильным и здоровым, весёлым и энергичным, а тем более, упаси господи, трахающимся. Сын не только был распят по жестокости Отца (гнусно переложившего вину на возлюбленный еврейский народ). Истинный образ Сына был безжалостно вырезан из людской памяти и подменён жалкой карикатурой. Что-то подобное произошло, кстати, с акмеизмом, которому сперва Мандельштам отрезал яйца, а потом Кушнер с товарищами хуй. (Стареющая Анна Андреевна уже не возражала.)

Вообще удивительно что бунт Детей состоялся хотя бы однажды в истории. Во всяком обществе власть принадлежит Отцам, и эта проблема только усугубляется в наши дни в связи со старением населения. Именно поэтому иеговистская точка зрения силой одерживает верх над христианской. Но вместе с тем Отцы поняли что образ Сына можно эксплуатировать, что он гуманизирует, очеловечивает религию и этим привлекает к ней неофитов. Именно поэтому хитрожопая часть Отцов охраняет образ Сына от радикальных иеговистов, но вместе с тем безжалостно давит истинно христианские течения. И как раз утратой христианской человечности опасны попытки сконструировать единую надконфессиональную религию, даже если они исходят из благих побуждений рационализма.

Но и Христос ушёл в трансцендентное пространство две тысячи лет назад. Вернуть его в реальность можно единственным способом – признать присутствие Христа (но не Иеговы) в каждом из нас, причём не того к которому мы привыкли, убогого и искалеченного, а настоящего, живого и цветущего, чьи гениталии вырезаны иеговистской цензурой. Это, несомненно, дальнейшее обезбоживание, но тем самым – гуманизация.

Если уж строить психологию на вере – то только на такой (назовём её "антропохристианской"). Здесь люди равны, но совсем по-другому – равны не в ничтожестве, но в достоинстве, и не в трансцендентной разобщённости, но в имманентном взаимопритяжении. На шибко набожный контингент только так и можно (и нужно!) воздействовать. А контингент атеистический (в цивилизованных странах, к счастью, преобладающий и неуклонно растущий) просвещать в том отношении что религиозные идеи могут иметь позитивный этический и эстетический смысл, хотя в привычных формах являют собой нечто противоположное.

Мы, однако, ищем способ организовать психологическую группу, а не секту, и потому устанавливать демократию через религиозные догматы нам не с руки, тем более что сами по себе они малоэффективны. Можно сто раз объявить "каждый – Христос", а народ будет по-прежнему распускать павлиньи хвосты на тему "во мне больше от Христа чем в соседе". Преодолеть эту разрушительную тенденцию можно одним способом – организовать группу так чтобы все участники находились в равном положении (и при всём желании не могли паритет нарушить). А это значит что формат группового действа должен обеспечивать равномерное распределение внимание между всеми участниками, что, в свою очередь, требует соблюдения седьмого нашего принципа. Любое дробление группы должно быть повторено во всех сочетаниях (буквально как круговой турнир в шахматах), если же это невозможно в силу дефицита времени – народ следует делить СТРОГО СЛУЧАЙНЫМ образом – т. е. ни в коем случае не спонтанным группованием, которое как раз предопределено павлиньими рейтингами, а беспристрастным рандомайзингом. Только при таком раскладе стимулы выёбываться пропадают. Павлинья ярмарка сходит на нет, напряжение рассеивается и начинается конструктивная коммуникация между реальными личностями, а не между опереньями. Через пару циклов такой коммуникации к людям приходит катарсис. Они постигают что оперенья – хуйня.

Мораль, кстати, глубоко философская. Социализм оказывается эффективней либерализма. Те силы и средства, время и энергия которые тратятся при либерализме на конкуренцию, вражду и самооборону, социализм позволяет направить в позитивное русло благожелательной коммуникации.

Необходимо, впрочем, заявить здесь же восьмой принцип. Нельзя просто комбинировать людей в пространстве группы, надо занимать их простыми, понятными и не-напрягающими (т. е. не требующими креативных изысков и не нарушающими прайвеси) экзерсисами. Люди не должны думать и выбирать что им делать, потому что это, во-первых, забивает им голову, во-вторых, вносит расслоение между ними. Люди должны делать то что им говорят, причём легко и непринуждённо. Не надо устраивать арт-терапию для не умеющих рисовать, ораторские упражнения – для косноязычных и стриптиз – для пуритан. При этом экзерсисы должны быть, естественно, коммуникативными и интересными в эксгибиционистско-вуайеристском смысле. По-хорошему, надо надёргать из всех существующих методик необременительных развлекательных фишек и составить из них письменный канон. Туда же – записать на первой странице большими буквами все перечисленные ранее принципы. Затем отработать на практике круговое и случайное группование (тут, наверно, тоже потребуется зафиксировать некоторые рекомендации технического характера). После этого в системе сможет работать любой мало-мальски соображающий человек. И разнообразить её конкретными фишками можно будет бесконечно.

А коротко говоря - надо убить сраную групповую динамику. И других способов это сделать я не вижу.

Психотренингов не существует и не может существовать. Само слово "психотрениг" подразумевает наебалово и должно быть выведено из употребления приличными людьми. Потому что нельзя тренироваться в жизни, можно только жить.

А придумано это словечко в оправдание бездарных ведущих. Если людям хреново на развлекалове – это означает что развлекалово говно, а тот кто его устроил (на бабки желающих развлечься) мудак и козёл. Если же развлекалово названо психотренингом –можно отбрехаться тем что тяжело, мол, в учении, чем мудаки и козлы исправно пользуются.

Итак, предложение третье: организовывать не тренинги, но жизнь в формате группы, потому что ничего другого получиться не может. Естественно, с психокоррекцией ака личностным ростом это несовместимо. Если мы строим программу на них – мы первым делом должны спрашивать "а в чём ты мудак?" и натаскивать человека в его мудачестве, чтобы из мудака и лузера он превратился в успешного и уважаемого члена общества.

Ничего хорошего из такого натаскивания получиться в принципе не может. Скорее всего, человек получит очередных пиздюлей, а группа – очередную тошноту и скуку, что, кстати, взаимосвязано, поскольку тошнота и скука вызывают желание надавать пиздюлей, а пиздюли демотивируют стремление нравиться людям. Предполагается, конечно, что группа, сознавая ответственность перед корректируемым ака личностно растущим, воздержится от выражения негатива и, наоборот, будет поощрять товарища в его попытках преодолеть мудачество. Систематические напоминания о такой ответственности могут даже привести к тому что группа будет честно пытаться сдержать негатив. Идея психотренинга зиждится на вере в такое сдерживание, т. е. в то что людей можно превратить в роботов, автоматов, статистов, способных по команде отключить негативное реагирование и удесятерить позитивное. Но люди не являются роботами. Их естественные эмоциональные реакции невозможно подавить. Негатив всё равно будет выпирать: через невербалку, через оговорки, через натянутость улыбок и неспонтанность реплик. Объективно всем будет скучно и тошно, результат же страдальчества будет нулевой, если не контрпродуктивный. Мудачество продолжит накатываться по привычной колее, при этом сопутствующая тревожность, с одной стороны, обострится очередными пиздюлями, а с другой стороны будут искажены ожидания корректируемого ака лично растущего относительно социальных реакций на его мудаческие действия.

Почему так будет – стоит разъяснить отдельно, потому что непонимание этого принципиального момента является обычным делом не только среди клиентуры, но и среди психологов. Всякое мудачество складывается из трёх аспектов: бихевиорального, глубинного и социального. Бихевиоральный аспект состоит в отсутствии тех или иных навыков и преодолевается научением. Глубинный аспект состоит в наличии тех или иных установок тормозящих осуществление проблемной программы действий и, соответственно, реализацию стремлений которые данная программа призвана удовлетворить. За этим чаще всего стоят конкурирующие стремления и конкурирующие программы действий. Заниматься их коррекцией, а по существу подавлением, абсолютно бессмысленно. Во-первых, эффект от таких действий нулевой. В лучшем (а вернее худшем) случае клиент будет формально подчиняться психологу и саботировать его требования по существу. В худшем психолог и клиент упрутся рогами. Во-вторых, победившие стремления всегда актуальней, значимей для клиента нежели проигравшие, даже если для психолога дело обстоит противоположным образом. Чрезвычайно глупо и деструктивно со стороны психолога пытаться перестроить иерархию глубинных установок на основании своих личных предпочтений или "общепринятых" социальных воззрений. Но, к сожалению, большинство психологов регулярно совершает такие глупые и деструктивные действия. Столь же глупа и деструктивна – и столь же, к сожалению, распространена – слепота к социальным трудностям препятствующим реализации проблемных стремлений. Обычной позицией является игнорирование социальных обстоятельств с одной стороны (типа, мы занимаемся "чистой психологией", а не социально-экономическим консульированием) и шапкозакидательское отношение к ним с другой (типа, всё в твоих руках и все проблемы можно решить если очень захотеть). В первом случае психолог де-факто расписывается в своей некомпетентности, ибо никакой "чистой психологии" не существует и любые "психологические" проблемы завязаны на социально-экономический контекст, а следовательно любые действия психолога по их разрешению должны учитывать возможности и запреты этим контекстом налагаемые. Второй аспект вообще морально омерзителен. Он перекладывает ответственность за все социальные пороки, в которых, как правило, и заключена основная проблема, на якобы неполноценную личность невротика и, хуже того, его якобы безволие и лень. Квазирациональным основание шапкозакидательской позиции является, опять же, игнорирование глубинных установок. Лозунг "ты всё сможешь если сильно захочешь и очень постараешься" предполагает что человек минимизирует все свои желания кроме одного, на котором и сосредоточивает все усилия. Столь радикальное насилие над глубинными установками, разумеется, невозможно. Иерархия глубинных стремлений вообще не поддаётся коррекции, даже по мелочам. Лучшее что можно сделать – способствовать насыщению наиболее актуальных из них, и тем самым освободить энергию для проблемных. Отсюда парадоксальный (с точки зрения психологов) вывод. Целесообразней помогать человеку в том что получается у него хорошо, нежели в том что получается у него плохо. И ни в коем случае не следует отбирать (точнее, пытаться отобрать) ресурсы у благополучно реализуемых стремлений ради проблемных.

Итак, что мы имеем? Бихевиоральный аспект мудачества теоретически корректируем. С другой стороны, на социальные трудности клиента психолог повлиять никак не может, если только не является по совместительству благотворительной организацией. О глубинных стремлениях мы также написали что коррекции они не подлежат. Но здесь уместна одна поправка. Глубинные установки состоят не только из стремлений, но также из представлений о стратегии и перспективах их реализации. Такие представления могут быть отчасти ошибочны, и их коррекция в принципе позволяет улучшить осуществление проблемных программ действий без ущерба для всех остальных.

Любые формы психоаналитического диалога направлены интуитивно на то чтобы влезть в эту лазейку, даже если номинально методика провозглашает нечто иное. Наличие в башке у психолога-консультанта глупых теорий не так страшно, но если нет соответствующей подсознательной интенции – тогда его надо гнать с работы даже не раздумывая. Однако этой интенции мало. Она необходима, но недостаточна. Консультант должен разобраться в структуре глубинных стремлений и социальных обстоятельств, способствующих или препятствующих реализации каждого из них. Кроме того, он должен выявить глубинные представления, которые отличаются, естественно, от сознательных представлений, а те, в свою очередь, от того что клиент декларирует. И в этих глубинных представлениях следует выявить моменты несоответствия реальности.

Сама по себе эта задача чрезвычайно сложна, она требует чрезвычайно много времени и чрезвычайно тонких изворотов ума консультанта, на которые способно ничтожное меньшинство практикующих психологов. По одной этой причине психоаналитические методы априори неэффективны и не имеют другой ценности кроме развлекательной. Но есть и другая, ещё более веская, причина. Мало выявить ошибки в глубинных представлениях. Нужно их откорректировать. И здесь психолог бессилен, потому что глубинные представления, в отличие от поверхностных (сознательных, рассудочных) формируются только реальным опытом, но не словесными уверениями.

Итак, мы выяснили что в лучшем случае психокоррекция может затронуть бихевиоральный аспект мудачества. Но и здесь возникает принципиальная трудность. Если проблема исчерпывается бихевиоральным аспектом – она решается без всяких психологов. Благоприятная глубинная и социальная конъюнктура сама по себе являтся мощнейшим стимулом к реализации задуманных действий. При этом, наверно, будут набиты некоторые шишки, но отсутствующие навыки будут быстро освоены. Наоборот, при плохой конъюнктуре набивать шишки бессмысленно. Шишки набьются, а навыки не сформируются. К психологам же попадают как раз люди с плохой конъюнктурой. Уже по этой причине натаскивать их в навыках контрпродуктивно.

Есть и другая причина. Навыки привязаны к тем или иным социальным ситуациям, которые в большинстве случаев невозможно воспроизвести на группе. Тем не менее, занимаются этим сплошь и рядом. События которые нельзя воспроизвести вживую воспроизводятся в театральной форме. Получается из этого полная фигня. Допустим, жалуется человек на сложные отношения с отцом. Ему предлагается "разыграть" конфликтную ситуацию с кем-то из участников группы, который, во-первых, по характеру не имеет с реальным отцом ничего общего, во-вторых, не отягощён многолетней историей отношений, в третьих, ведёт себя, в отличие от домашней обстановки, сообразно приличиям вообще и приличиям психологической группы в частности, в четвёртых старше воображаемого сына всего на три года. Или разыгрывается психодрама, в которой, по сюжету доброй сказки, герои сперва ругаются насмерть, а потом слёзно обнимаются и прощают друг друга. На реальные отношения с отцом это, естественно, никак не влияет. Вернувшись с группы человек попадает в тот же самый семейный ад. С какого, вообще, перепоя психодрама считается в некоторых кругах передовым и продвинутым методом выше моего понимания. И даже если, вопреки обыкновению, на ковёр удаётся вызвать обоих участников конфликта (в данном случае отца и сына) – получается всё равно бесполезный цирк, потому что никто не станет выносить сор из избы и все будут блюсти приличия.

Но хуже того, театрализованные ролевухи принимают на некоторых группах характер чумы. Их используют не ради воспроизведения проблемных ситуаций, а просто как способ (иногда основной) заполнить групповое время. Притом практическая бесполезность и содержательная нелепость ролевух считается даже достоинством, потому что стимулирует, как полагается верить, фантазию (а на самом деле дебилизм и отсутствие самокритики). Только дебил и психопат может лепить экспромтом красочную чушь не имея к тому никакой реальной мотивации. Предлагается, например, потренироваться с в общении с виртуальным гаишником, желающим оштрафовать Вас за проезд на красный свет. Ваша задача – от штрафа отбрыкаться, а лучше доказать что правила дорожного движения нарушил сам гаишник. При этом машину водят трое участников группы из двадцати, но даже остальные семнадцать прекрасно знают что спорить с гаишниками бесполезно будь вы хоть сам Остап Бендер.

Подлинная причина этой заразы – херовые ведущие. Структурировать процесс в рамках здесь-и-теперь гораздо сложнее нежели придумывать (а чаще воровать) сценки на вольные темы. Поэтому формулируем четвёртый методический принцип. Все транзакции на группе должны происходить между реальными субъектами, а не виртуальными образами. В пользу этого есть ещё один веский аргумент. Реальный человек, даже самый никудышный, интересней самого яркого образа. Транзакции между образами скучны и тошнотворны, а потому лишены смысла.

Итак, натаскивать человека в мудачестве с целью избавить от оного бесполезно. Но тогда нуждается в ревизии догмат исповедальности, который зиждится на идее психокоррекции. Человек должен поведать перед группой, как перед Богом, в чём он мудачней всего, иначе коррекция пройдёт мимо цели. Но если никакой коррекции не происходит – зачем подставлять себя под град пиздюлей по больным местам?

Вообще говоря, откровенность – штука амбивалентная. Хорошая она в меру и в избирательном употреблении. С одной стороны, психологические защиты напрягаю,. жить искренне проще. Кроме того, человек имеет потребность в самодемонстрации и "понимании" окружающих, что в принципе гармонирует с вуайеристской потребностью последних. Но с другой стороны – риск пиздюлей. Поэтому, очевидно, эксгибиционизм должен быть умеренным, и уязвимые места следует открывать в последнюю очередь, а лучше не открывать вообще. Эксгибиционистская потребность существует и в их отношении, но удовлетворяться она должна гарантировано безопасным способом – в кабинете психолога, а не на группе.

Психологические тусовки проходят обычно под лозунгом открытости. "Сними панцирь, будь собой, потому что у нас безопасно" – это в принципе завлекательный для народа (отдохнуть от брони) и выгодный для организаторов (потому что подразумевает комфортную атмосферу на группе) лозунг. Более того, известную степень комфорта волей-неволей приходится поддерживать, иначе люди на группу не пойдут и другим не посоветуют. Но мотивация здесь шаткая. В какой-то момент может оказаться выгодней выбрать козла отпущения, которого дружно опускать остальным составом. В краткосрочной перспективе козлу будет херово, зато остальные получат океан удовольствия. А в долгосрочной херово будет всем, потому что ощущение безопасности будет подорвано. Следовательно, таких издержек лучше не допускать и первым делом вычеркнуть из идеологии культ исповедальности. Если верить в психокоррекцию ака личностный рост – сделать это затруднительно. А если не верить, потому что по факту их нет, тогда и проблем не возникает. Во-вторых, из методик следует убрать любые конкретные формы обязательной и полуобязательной откровенности. В третьих, заявить об уважении к тому кусочку прайвеси который тот или иной участник группы желает сохранить в качестве такового. С другой стороны, с водой нельзя выплеснуть ребёнка. Запрет на откровенность, очевидно, самоубийствен для сообществ построенных на эксбиционистско-вуайеристских удовольствиях. Правильная политика состоит в следующем. Про откровенность надо молчать, потому что люди и так за ней идут, если же о ней говорить открыто – они испугаются. Говорить надо по безопасность и психологический комфорт, чем убивать сразу двух зайцев. С одной стороны, давать понять что обстановка спокойствует открытости, расслаблению и снятию защит. С другой стороны, обещать что из людей не будут вытаскивать клещами их тараканов. Главная трудность состоит в том что мера допустимой откровенности субъективна, избирательна в разных аспектах и непредсказуема извне (на то и тараканы чтобы их скрывать). Программы, конечно, должны быть взвешенными, а сомневающиеся следует выдавать мессиджи относительно возможных нарушений их безопасности. Но идеал в этом смысле недостижим, поэтому всякое действие внутри группы должно быть принципиально добровольным – в том смысле что отказ от него не рассматривается как трусость или бестактность, и не ухудшает прямо или косвенно репутацию участника, но искренне считается вариантом нормального поведения. Принятие этих мер выражает наш пятый принцип – принцип безопасности в противоположность принципу исповедальности.

На научную конференцию приняли доклад, написанный генератором случайных текстов.

http://lenta.ru/news/2005/04/16/hoax/

Вот этот плакат был запрещён демократической юстицией Италии и Франции.

http://news.bbc.co.uk/1/hi/world/europe/4337031.stm

http://www.livejournal.com/communit...ent/308852.html

http://www.livejournal.com/users/mrparker/4190065.html

"Лидер КПРФ Геннадий Зюганов призвал "защитить правду истории и восстановить доброе имя Сталина". Выступая на 33-м съезде Союза коммунистических партий бывшего СССР, он предложил коммунистам пересмотреть решение ХХ съезда КПСС 1956 года о преодолении культа личности и его последствий."

http://www.rambler.ru/db/news/msg.html?mid=5855740


Оно, конечно, к лучшему что так откровенно, но окончательный позор крупнейшей левой партии - удар по всему левому движению.

Кстати, тот гуманист который на снимке справа "активно выступал против презервативов в католической Африке в самый разгар эпидемии спида и виновен в не знаю уж скольких тысячах смертей. "

http://www.livejournal.com/users/galerist/179171.html

Поэты бывают обычные, а бывают невъебенно продвинутые. Как отличить первых от вторых? Очень просто. Спросите у них что такое поэзия. Невъебенно продвинутый поэт стопроцентно ответит вам что, в отличие от презренного графоманства, настоящая поэзия является Дихтунгом, т. е. максимально плотным средоточием "смыслов". Чем больше собрано "смыслов" – тем невъебенней поэт.

На самом деле как раз этим людям на "смыслы" плевать. Иначе бы их волновало не количество "смыслов", а их качество. Один интересный "смысл" стоит тысячи скучных. И все хорошие стихотворения (как, впрочем, и большинство плохих) построены ровно на одном смысле (который в старомодные времена называли "идеей"), даже у тех кто громче всех за Дихтунг агитирует. Можно только завалить этот единственной смысл двухметровой семантической кучей. Другое дело – что смысл не атомарен. Смысл надлежит "раскрыть", и так чтоб "торкнуло". Сделать это куда сложнее чем напихать по принципам Дихтунга тысячу аллюзий, потому что структура иерархии накладывает гораздо больше императивов чем структура свалки.

Надо ли напоминать что идеальным Дихтунгом признаются как раз такие тексты в которых на трезвую голову ни одного смысла не сыщешь. Способность обнаружить тысячу смыслов в двенадцати строчках текста является исключительным дарованием невъебенных поэтов, ценителей и мастеров Дихтунга (и притом поразительным образом вариьрует в зависимости от принадлежности интерпретируемого автора к избранному невъебенному сообществу Дихтеров). Текст со смыслом имеет только один смысл, в т. ч. и текст метафорический, потому что метафора суть сжатое суждение об аналогии. Тысячу смыслов можно высосать только из пустоты, бессвязности и мути. Это и есть Дихт-субстанция, витающая в мистико-трансцендентном пространстве Кёнигсбергов и Бреславлей, и объемлющая, кстати говоря, не только поэзию, но широкий спектр духовных продуктов немецкого производства вплоть до инструкций к бытовой технике, так что этимологический аргумент апологетов Дихтунга выражает лишь половину правды. Дихт-субстанция аккумулирует немецкую национальную гордость, в противовес сугубо посюсторонней рациональности англичан и столь же посюсторонней галантности французов. Для русского же интеллигента, с его православно-жмеринским простодушием, Дихт-субстанция является предметом желчной зависти и трепетного культа. Есть и такие, обычно женского полу, которые - требуя тысячи смыслов - сливаются обнаружив хотя бы один со словами "ой, не буду же я в этом разбираться".

Но самый убийственный аргумент невъебенных поэтов – онанистический. В отличие от графоманов, невъебенные поэты никогда не занимаются прилюдным рукоблудием, каковым является, по общему мнению, акт лирического письма. Интеллектуальное и социальное достоинство невъебенного поэта не позволяет ему практиковать подобную низость. Вместо этого невъебенный поэт служит медиумом Дихт-субстанции – надо же изобразить какое-то содержание после подтирания спермы.

Вообще все попытки высмотреть особую сущность поэзию по отношению к прозе кроме особенностей задаваемых размером, рифмованием и (как следствие) малым форматом являются несусветной глупостью. Самую здравую мысль по этому поводу высказал прозаик Горчев. Поэтический талант состоит, подобно шахматному, в умении просчитывать комбинации в которые могут складываться фигуры или слова. Остальное есть добродетель литературы-вообще.