Я плохо понимаю, о чем хочу писать. Слишком много всего сразу навалилось, хорошего и плохого. Я попробую по порядку, для себя, чтобы потом можно было вернуться и подумать. Правда, этому сначала надо научиться. В смысле – думать. Ну да ничего, будет запись, а потом можно учиться…

Аэропорт. Я люблю самолеты, я не люблю лабиринты. Огромное количество абсолютно бесполезных указателей, полное отсутствие указателей нужных лично мне. Ладно, прорвались, спрашивая на каждом шагу, врезаясь в стеклянные двери и катаясь туда-сюда на лифтах по десять раз. Регистрация, монотонная тревога – а вдруг что не так, – минутная проверка и дальнейшая свобода действий до начала посадки. Яркие магазины, пустые коридоры, неудобные кресла, терпеливые люди, музыка из наушников, ставшая пульсом. Неизбежная получасовая задержка. Короткий переход – из здания в самолет. Представительный капитан, улыбчивые стюардессы, послушные пассажиры. Мое место – у окна за крылом. Сердце выводит: «Легче стрелять, чем пытаться взлететь, синее небо, черная смерть…» Ухмыляюсь – песне, мыслям, своему нетерпеливому предчувствию радости. Жду. Я умею ждать, вернее для меня ожидание не является неприятным. Капитан общается с пассажирами и – неслышно для нас – с диспетчерами. Несколько раз начинают работать двигатели, мы куда-то едем, но это пока просто катание по территории аэропорта. Потом – рев турбин рвется сквозь меня и я удивляюсь: как можно было перепутать это с тем, что было раньше? Стальное тело готовиться к прыжку, разгоняется, пару раз подпрыгивает и отрывается от земли. За окошком темно, виден лишь ночной туман и вместо города – гирлянды лучистых огоньков под вуалью темноты. Восторг захлестывает как-то вдруг, полностью, до последнего звука, до последнего слова, до дрожащих рук, до кома в горле, до слез, до боли…
Ночь. Там, под нами – облака. Вокруг меня – музыка, люди, небо. Я слушаю, шепчу губами чужие строки, отгоняю воспоминания и видения. Я не умею предсказывать будущее, просто... иногда мне кажется, что я слишком хорошо себя знаю. Я проваливаюсь в сон, просыпаюсь, пытаюсь заснуть. На рассвете за окном – мир белых теней. Однажды я о нем напишу. Земля – снег и сиренево-голубые полосы. Небо – облака чистого, перисто-нежного молока. Все оттенки света. И люди здесь тоже белые. Им не дано других цветов. И вдруг в их мир врывается пришелец – меднокожий, черноволосый, зеленоглазый, радужно-пестрый… Либо его сделают Богом, либо сожгут на костре.
Прилетаем. Не чувствую ничего. Абсолютно. Промозглый, серый день. Мелкий полудождь-полуснег. Холодно. Скользко. Страшно. Среди встречающих – знакомое лицо. Он почти не изменился, хотя и отличается от того, каким я его помнила. Невысокий, худой, остролицый, с пытливо-черными глазами и вечной полу-улыбкой. От него пахнет сигаретами, а ведь всего пару месяцев назад бросал курить. Впрочем, не в первый раз.
Грязная белая машина, покрытое слякотью шоссе, рекламные щиты со всех сторон. Когда я уезжала, их было меньше. Сплошной поток машин. Их тоже было меньше.
Дом. Да, наверное, все же дом. Дверь, еще дверь, дверь с кодовым замком, лестница на третий этаж, дверь, последняя дверь и вот я уже внутри, и меня обнимают, и из кухни пахнет чем-то съедобным...
Сидели за столом, говорили. Я больше слушала, – я люблю слушать, – и каждое слово, сказанное в шутку или всерьез, оборачивалось болью. Кружилась голова, прыгали губы, сердце рвалось прочь, хотелось одного – убежать, вырваться, быть не здесь, где угодно, но не за этим столом, не с этими людьми, не слышать, не знать, не чувствовать… Мы смеялись все вместе несмешным шуткам, и когда смех перешел в плач, я вышла тихонько, пряча лицо, чтоб не заметили, и осела в ванной на кафельный пол, меня трясло, колотило, рвало болью и прошлым, я плакала и повторяла, повторяла, подвывая еле слышно: «Я хочу домой… Крылатый, за что?.. Я хочу домой… Заберите меня… За что?… Больно, больно… Не хочу, больно…» Потом просто пыталась успокоиться, говорила себе: «Это всего на две недели, это скоро кончится». Я думала, что не выдержу.
А потом я сидела в таком привычном кресле и звонила друзьям. Странно, оказалось так много людей, которым хотелось позвонить… Две девочки вышли замуж, у одной ребенок, большинство ребят учатся и работают, кто-то уже только работает. Жизнь идет своим чередом, и я, кажется, этому рада. Но пока говорила с ними, казалось, что все вернулось. Казалось, что вот сейчас услышу «Небо голубое, солнце желтое, жизнь продолжается» в ответ на свое неизменное «Расскажи мне что-нибудь». Не услышала – на том конце провода заплакал ребенок.
А потом вихрь дней – встречи со старыми друзьями, разговоры с новыми, чужие праздники и свои, перемены и общее ощущение путешествия во времени.
Notre Dame на видео, ахи-охи-вздохи «Какой он красивый! Какой же у него голос!» Для сравнения – несколько песен из русской версии, для развлечения – бесчисленные пародии на «Belle».
Вечер и песни под гитару: сначала «Очи черные», потом – Окуджава. «Молитва» и несуразная мысль: «А почему, все-таки, “Господи, мой Боже, зеленоглазый мой…”, а? Почему “зеленоглазый”?»
Дедушка в инвалидном кресле, моя причина для пребывания в России – то ли оправдание, то ли предлог. Он не может ходить, он не может говорить, мне так стыдно и страшно рядом с ним… Я хочу умереть до, я хочу умереть тогда, когда я еще в состоянии буду это сделать сама, по собственному желанию. Пережить смерть любимого человеку легче, чем вот так день за днем ухаживать за ним. Боль ожесточает людей, тем более – чужая боль. Так сложно не понимать, что он хочет, так горько видеть, как он пытается улыбнуться. Да еще все остальное… Болезни, болезни… «Инвалиды ухаживают за главным инвалидом», – чья-то страшная шутка.
Ребята – друзья еще со времен совместных игр и поездок в Питер и Муром. Мишута с гитарой, он у нас музыкант, лидер в своей группе, учится на звукорежиссера. Он – фанат Стинга, – играл, как всегда, «Звезду по имени Солнце» и «Я хочу быть с тобой». Несколько месяцев назад он распорол себе запястье осколком фары и перерезал центральный нерв, а теперь на спор сует руку в кипяток и тушит об ладонь окурки – все равно ничего не чувствует. Димка, мой близнец – мы родились в один день, – хакер и программист, спец по технике и видео играм. Он редко появляется в институте и с легкостью сдает экзамены. Ребята притащили бутылку «Киндзмараули», коробку конфет и кучу смешных историй. Нам было весело.
Кинотеатр, ВКВК. Мне понравился полупустой зал, огромный экран, отсутствие поп корна. Меня смутили голоса – то слишком высокие, то слишком низкие – и некоторые фразы. «Это – за Фродо. Это – за меня. А это – за моего папашу!» «На смерть! – На смерть! – Ура!» «Похорони меня, Пипин!» Меня тронули особенности перевода, в оригинале многое чувствовалось по-другому. «…но этот день – не сегодня!» Меня насмешили (снова – даже больше, чем в первый раз) объятия и прощания: что-то режиссер не то сделал, мне было очень весело, а совсем даже не грустно. Впрочем, фильм обожаю, все остальное меня не волнует.
Переплетение ветвей за моим окном. Я рисовала эти деревья, я помню каждый изгиб, мне не мешает темнота. Я думаю о непривычно дорогом интернете и о том, что могла бы здесь жить. Квадратно-рыжая таблетка в день – небольшая цена за воскрешение прошлого. Я могла бы здесь жить. Я хотела бы здесь… Нет, не так. Я хочу здесь жить. Несмотря на беспредел. Несмотря на бедность. Несмотря на преступность. Несмотря на очень сомнительное будущее. Несмотря на. Я хочу жить именно здесь. Встречаться с друзьями, работать не по специальности, платить кое-как за еду и крышу над головой, волноваться за детей, которые у меня когда-нибудь будут. Наверное, я даже могла бы здесь остаться. Наверное. Я никогда не узнаю. Ведь я не останусь. Уж лучше сытая предопределенность, чем неизвестность. Что ж, видно не судьба. Или наоборот именно она.

Вот. Кажется, пока все. Не знаю, зачем, и не знаю, о чем. Так. Для себя. Чтобы помнить.

Век крестоносцев в бронежилетах,
грешных святых, нераспятых поэтов,
а впрочем – с какой стороны посмотреть…
Синее небо, черная смерть.
(с) Элхе