Амбразура Амброзии - Часть II - Ясав (глава 10)

Амбразура Амброзии - Часть II - Ясав (глава 8)

Амбразура Амброзии - Часть II - Ясав (глава 4-5)

Амбразура Амброзии - Часть II - Ясав (глава 2)

Амбразура Амброзии (глава 7)

Амбразура Амброзии (глава 5)

Амбразура Амброзии (глава 3)

- Далеко едешь? - спросил меня дальнобойщик. Я поймал его всего несколько минут назад. Стоял на трассе вытаращив большой палец. Рюкзак, висящий за спиной вечно драл волосы. Да, они отросли бесстыже далеко - практически до лопаток. Взять их в пучок и срезать острым ножём... Не хочу. Пусть растут.
Ну так вот, стою я на трассе. Осень, листья уже пожелтели, но всё ещё держатся на скелетах деревьях. Дожди не балуют обильностью и это хорошо. Ботинки дали течь и крысы бегут с корабля. Полундра!
- А как получится, - говорю я, - цель путешествия - само путешествие.
- Хе, - смеётся в не по возрасту пышные усы водитель, - философ!

Лицо у водителя молодое, но сам он стар. Те же усы - разгулялись по-гусарски. С размахом. Вот-вот послышится цыганский табор, да выстрелы пробок из бутылок шампанского. А там, глядишь и до дуэли не далеко. Возьмут стреляться из-за юбки, и нет кадетов и корнетов. Одни лишь секунданты пьют горькую за упокой.

- А сам-то, - продолжает мой перевозчик, перевозчик через омут расстояния. Пешком дойти - Ломоносовым надо быть. Вези меня, паромщик, - откуда будешь? - откуда?... откуда у него этот старый оборот речи. Такой только в пародийных сюжетах встретишь, где хотят показать деревенскую речь. И сам невольно подстраиваюсь под его манеру.

- Не сочти меня дерзким, но не люблю я эти вопросы - "откуда?", "С какого района?".
- Да я не то имел в виду, - не отнимая рук от руля, отмахнулся мой паромщик.
- Знаю, знаю, - без жестикуляцию машу я руками, - я хотел сказать, не в том суть - откуда. Суть - куда. Ты вот спроси меня лучше, куда я еду, а не откуда.
- Так я спрашивал.
- Нет, ты спрашивал - далеко ли я еду. Я ведь в одно и то же место можно разными путями попасть. Кто-то мигом попадает и для него дорога коротка. А для кого-то дорога растягивается серпантином изгибов и поворотов. И каждый поворот становится порой интересней цели. Но это не значит, что самой цели нет.
- Нет, братец, - усмехается паромщик, - ты и вправду философ!

Странный он, мой паромщик - обеими руками за руль держится. И ведь видно, что любит он при разговоре жестикулировать, но рук своих даже не пытается оторвать от резины руля. Даже одной не желает. Боишься, что машина из рук вывернется? Покажет норов, если почувствует слабину? Вырвется быком из-под наездника. Скинет ковбоя в шляпе с широкими полями. И станет упавший ковбой - тореадор. Вытащит красное полотенце, как флаг из под рубахи и давай быка дразнить. А бык шестнадцатиколёсный, красными глазами сверкает - габариты включает. Пар из ноздрей бензином пахнет. Вот бык начинает копать копытом пыль земли. Буксуют колёса! А тореадор с пышными усами и шляпой с широкими полями, трясёт красный флаг, в углу которого затёрто временем что-то жёлтое - крестик размытый только рассмотреть можно, не более. И снимает невидимая рука ручной тормоз в кабине. Бык рвётся вперёд, а тореадор ловко уходит из под флага, оставив бамперу-рогам быка бодать лишь красную ткань.

- Ну давай по твои правилам, - хитро щурится паромщик, - кода едешь?
- До конца, - отвечаю я.
- Нет, брат, так не честно, это ты меня морочишь.
- Хорошо, - киваю я, - до конца, каким бы он ни был.
- Не то, - цокая языком говорит паромщик.
- Ну извини, куда я еду - нет названия, а те что есть - ложь.
- Вот это уже ближе к правде. Если не сама истинна, - смеётся он.

А за усами-то и не видно улыбается он или нет. Одни глаза смеются, а усы скрывают всё остальное. Он плакать может, а в то же время язык показывать. Хитрый. Да не хочет. Не будет он хитрить. Если смеётся, то и глазами и под усами. Если плачет, то навзрыд. Водку с ним хорошо пить - да не может, не станет. За рулём он.

- У каждого, - говорит он, - есть свои истории. С кем-то что-то да случалось интересное. Расскажи свою...
- Хорошо, - говорю я...


Мне было лет 10, наверное. Лето, никакой школы. Те, кого по пионерским лагерям не развезли в городе остались. И был среди нас один мальчуган. Никто с ним играть не хотел, потому что заставляли. Он всегда жаловался своим родителям, что с ним никто играть не хочет и в игру его никто не принимает. И взрослые проходили воспитывать нас: как так можно? почему? Разве он плохой?
Мы пытались объяснить, сказать, но слов не хватало. Сейчас бы мы сказали простой фразой: "насильно мил не будешь". А тогда слова как-будто стороной нас обходили, как мы того мальчика.
Но против взрослых не попрёшь и приходилось впускать его в игру. Вот только игр не получалось. Даже самые яркие из нас потухали и не могли ничего из себя выдавить. Не было в нас игр. Мы становились взрослыми.
И так продолжалось всё лето.
Как-то мы пытались вспомнить, а какой была та самая первая игра, в которой мы не захотели с ним играть? Та игра из-за которой он в первый раз побежал жаловаться. Не мог же он жаловаться до игр?

На следующее лето этого мальчика не было. Был и сплыл.

Странное дело - летом одни друзья, а зимой другие.

- Приехали, - вдруг, говорит мой паромщик, - тебе пора выходить.
И я вижу - впереди дорога проваливается обратно. Нет, не поворачивает, а именно проваливается. Уходит обратно по своей же колее. Это как вывернуть носок наизнанку.

Стоим, мотор ещё работает, пыхтит паром с запахом бензина. Но бык не двигается с места. Приручённый бык. Послушный.

- Тебе не понравилась моя история? - спрашиваю я.
- Ты первый рассказал мне интересную историю. Не о пьянках и глупых ситуациях. Но как бы мне ни было жаль, твоя история не изменит твоей цели. Цели до которой я тебя вёз.
- Что ж, - почему-то не сильно печалясь отвечаю я, - пусть будет так. Кстати, я так и не спросил, как тебя зовут.
- Харон, - ответил мой паромщик...

Скорее, скорее. Мы ещё можем успеть. До леса рукой подать. Ну же, родная! Не можешь? Спотыкаешься? Подхватываю и несу тебя на руках. В груди жжёт мокрым пламенем. В боку колит. Но мы уже близко, там нам помогут, там нас укроют. В лесу не дадут в обиду.
Добегаю до первого дерева леса и падаю в его тень. Тень от луны, ведь сейчас ночь.
И вот мы лежим под сводами древнего леса, жадно хватая ртом воздух, будто рыба на суше. Только для неё это смерть, а для нас - жизнь.
Над нами склоняется тёмная фигура. Сначала мы испугались, решив что нас догнали, но потом я узнаю её. Это Волчица - мать леса. Лес намного старше её, но она мать всех, кто прячется в лесу. Она не настоящая волчица, хотя у неё длинная волчья морда. Она ходит прямо, как человек и у неё нет нижней челюсти. А ещё она чуть-чуть прозрачная. Иногда сквозь неё можно увидеть свет звёзд или луны.
Она провожает нас по ведомым лишь ей одной тропинкам в глубину леса. Там, в кругу костра сидят другие беглецы. На костре кипит котёл с аппетитным варевом. Никто из беглецов не знает нас, и мы никого не знаем. Но все ждут нас. И когда мы садимся в круг - нам наливают похлёбку.
Без слов, все начинают есть и мы тоже. Лишь звук деревянных ложек скребущих по глиняным мискам.
Здесь спокойно. Здесь все свои и нет никого чужого. А мать-Волчица, стоит на крае света от костра и доброй тени леса. Она ждёт. Ждёт, когда начнёт свой рассказ первый из нас.


- Я убежал, - начал кто-то с той стороны костра, чьего лица не видно из-за дыма и искр несущихся от нашего очага, - убежал как каждый из нас. Хотя нет. Я не прав, - я не убежал, я вырвался...
Я вырвался из цепких когтей и вернулся сюда - в свой дом, хотя я здесь никогда раньше не был. Я был чужим там, хоть я там и родился...

- Я был изгнан, - начал свою историю без имён и деталей другой беглец, - ими, или собою был изгнан из них - не спрашивайте.

- А мы бежали, - сказали две девушки близнецы, чьих лиц не разобрать в танце света от языков пламени костра, - от не нашей судьбы. Наш отец хотел женить нас, не спрашивая нас. Так не спрашивают скотину, когда ведут её на убой.

- А мы, - начал я свою историю, - бежали в другую сторону, хотя в итоге пришли сюда же. Мы бежали от тех, кто был против нас. Не против каждого в отдельности, а против именно - Нас.

И каждый сидящий в кругу продолжил свой рассказ, не слушая других. И все говорили одновременно, не пытаясь перекричать друг-друга. И каждый слушал лишь себя.

Послушай и ты, родная, нашу историю. Я расскажу тебе сказку про нас. Но это сказка будет реальней самой реальности, потому, что ты веришь в неё.
Сказка про то, как нам говорили, что мы не можем быть вместе. И когда мы сказали - "мы будем!", нам стали мешать. Нас попытались разлучить. Нам строили козни, нас пытались поссорить. Нас пытались свести с другими, но мы остались верны друг-другу.

Ты слушаешь меня, моя родная?

Ты помнишь наши тайные встречи?
А наши открытые встречи всем наперекор?

И как отчаявшись нас разлучить, они решили нас уничтожить.

И как мы бежали от них в спасительный лес. Лес матери-Волчицы.




Ты помнишь... и это реальность, реальней которой нет и самой правды.





Мы лежим с тобой на мятой простыне, в комнате, чьи стены покрывают пожелтевшие от времени обои. Я здесь живу. Один, с редкими вдохами не-одиночества. И ты мой вдох. Та, что слушает мою сказку и верит в неё, превращая её в нечто большее, чем правду. Ты превращаешь её в реальность. Для тебя и меня.
Как тебя зовут - не знаю, но я буду звать тебя - родная. И мы будем вместе, пока смерть не разлучить нас... твоя смерть. Но я не буду об этом думать сейчас, ведь Сейчас мы счастливы. И ты любишь меня.



А на стене, прямо по пожелтевшим обоям, чёрным углём нарисована кривыми линиями человеческая фигура с волчьим черепом на голове...

Я скрывался дворами, я удирал через людные супермаркеты, я искал способ затеряться в толпе. Я убегал.
От кого, спросите вы? Я отвечу - не знаю. Я только знаю что меня преследуют. Что ж, давайте по порядку, с самого начала.

Ясное небо, над головой, к солнцу тянется зелень земли. Идиллия. Тишина. Покой. Я выглядываю из окна своей квартиры и вдыхаю свежий аромат лета. Ночью прошёл дождь и жара ещё не успела стать духотой. Кажется что она и не станет ею. Я смотрю на улицы внизу - и там редкие прохожие. Кто-то пьёт газировку из старых советских автоматов с гранёными стаканчиками в выемках. Два старика играют в шахматы сидя на скамейке. А улицы утопают в зелени. Деревья раскинули свои кроны охватив невысокие здания. Они бросают свои уютные тени на скамейки и беседки. А на тех участках чистой травы, где нет теней, расстелив одеяла загорают соседи. Да, я знаю их, хоть и не помню как их зовут. Они далеко не молоды и их заплывшие жирком тела вряд ли могут доставить эстетическое удовольствие, но тем не менее это выглядит мило.
Я выхожу из своего окна, даже не обращая внимания, на то, что я живу на восьмом этаже. Какая разница? Ведь до земли не высоко, спрыгни - и ты уже внизу. И я шагаю через подоконник на встречу свежей траве.
Легко приземляясь на обе ноги, а иду под кронами яблони, растущей под моими окнами. Яблоки пока ещё не созрели, но скоро, очень скоро, я смогу забраться на ветви этого дерева и нарвать столько яблок, до скольки я смогу дотянуться. А пока я прохожу мимо.
Я огибаю свой дом и выхожу на асфальтированную дорогу. Мимо едет поливальная машина (как на самом деле называется эта моющая дороги техника? Не может же она называться так по-детски - поливальная), брызги долетают до меня, опадая свежей росой на моём лице.
Я замечаю над кабиной синюю мигалку - никогда не обращал на это внимание. Зачем она нужна на поливальной машине? И в тот же миг мой слух режет вой сирены. Машина разворачивается и пока она делает этот разворот, она превращается в снегоуборочный комбайн. То штука, будто с эскалатором ведущим снег в едущий следом самосвал.

Я просыпаюсь. Голосит мой будильник. Вы скажете анахронизм? Кто сейчас пользуется будильником? Сейчас есть телевизор с таймером, сотовый с любой музыкой какую ты сумел стащить из интернета (какой дурак её покупает?); но мне нравится мой будильник. Хотя именно в этот момент я готов разбить его о стену. Вместо этого я протягиваю руку и нащупываю старый металлический рычажок на задней стенке этого механического монстра.
- Умри, мой clockwork-jabberwocky, - произношу я свою каждодневную утреннюю фразу.
А на стекле окна - изморозь. Матовым светом комнату озаряет то, что должно было бы быть лучами утреннего солнца, если бы не толстый слой зимних облаков и пресловутая изморозь на окне, сложившаяся в осточертевший узор холода.

Кто-то находит радость в зиме - я таких людей не понимаю. Зима - время вечных пасмурных дней и отвратительного холода. Зимой больше праздников, но для меня это только попытки скрасить унылое однообразие этого мёртвого сезона.

Шаркая тапками по линолеуму, я направляюсь в ванную. Нахожу в стакене, средь частокола зубных щёток, свою - изгрызенную и растрёпанную. Я выглядел бы так же, если бы не длинные волосы. А так, я выглажу как обычный австралопитек, держащий в руках зубную щётку. Осталось только за угугать и попрыгать на месте.

- У, у. - тупо и без выражения произношу я, пустым взглядом смотря на своё отражение в зеркале.
Да, если бы немного экспрессии, было бы очень похоже.

И тут у меня темнеет в глазах... Нет, это просто стало темнее в ванной. Лампочка стала тускнеть? Нет, это на улице стало светлее и по сравнению с этим гнусный свет энергосберегающих ламп кажется теменью, полумраком. Я оборачиваюсь - по стене, что напротив ванной комнаты, ползёт яркий солнечный след бьющий горячим напором из окна на кухне.
Я выхожу из ванной с зубной щёткой в руке (хорошо хоть ещё пасту не выдавил на неё) и иду на кухню. Из окна на меня смотрит Лето. И Лето не просто смотрит, она врывается в мою квартиру через, почему-то, настежь открытое окно. Свежий ветер доносит до меня звуки... Шелест листвы, щебетание птиц. Голоса. Белый шум брызг воды...
...полевальной машины?

Внезапно мне в лицо бьёт острыми иглами обжигающий снег. Я стою в одних трусах перед настежь открытым окном из которого на кухню летит холодный снег, обжигая мою кожу.

Я пытаюсь закрыть окно, но снег уже лёг на раму и мешает мне закрыть до конца. Я вновь открываю окно, что бы счистить снег. Я ковыряю пальцами белую массу, которую я же и утрамбовал, когда пытался закрыть окно.
По всех кухне мокрым грязным плевком лежит снег, а я вожусь с этим дурацким окном растаптывая эту белёсую жижу. Когда же я, наконец, сумел повернуть ручку, то обнаружил, что где-то потерял зубную щётку. И хуже того, в ванной я не нашёл и зубной пасты, видимо, когда я шёл на кухню, а нёс не только щётку, но и этот дурацкий тюбик.
Поиски не увенчались успехом. Наверное, когда я боролся с окном, я выронил их из окна. Вот ведь скотство! Окидываю взглядом кухню и со вздохом иду в туалет за веником и совком - надо собрать снег с пола.
Завтракать не тянет совсем - ещё бы. До выхода ещё два часа. Иду к компу - а тот лишь пищит и более не подаёт никаких иных признаков жизни. Тварь не благодарная!
Минут 15 походил из угла в угол. Оделся и вышел на улицу - буду раньше, но может там будет что-то интереснее.
Стою в шарфе, в колючей шапке и жму на кнопку лифта. Долго жму. Долго жду. Палец уже болеть начал. Плюю и иду по лестнице, решая, что если встречу ту скотину, что держит лифт - обматерю за всё! И за лифт, и за компьютер и за зубную щётку с тюбиком, а так же за окно, за снег на кухне и за пропавший аппетит. Не говоря уже о критинской поливальной машине.
Перелёт за перелётом и моя голова начинает кружиться. Не могли они спроектировать лестницы, которые чередовались бы поворотами - влево-вправо. Надо будет подумать, как это вообще возможно сделать?
Фу! Уже противно стало. Надо остановиться, а то на голодный желудок голову кружить - ну его нафиг!
Пару раз повернулся в обратную сторону - лучше не стало. Стою жду, когда вестибулярка отойдёт от шока лестничных спиралей.
"Попеллер-лох" - читаю я автоматом зацепившись на надпись на стене. Ну и кличка - Пропеллер. Они бы его ещё Вертолётом обозвали. Читаю дальше - "Хочешь секса - звони", телефон тщательно замазан маркером. А дальше - "Антон и Лена - жених и невеста!", это что за дразнилка? "Здесь был Женя" что-то совсем уже как-то... не Женёк, а именно Женя. Да как давно вы видели надпись "Здесь был...". И тут до моего слуха доносится щебет птиц. Не гундосое бульканье летающих крыс - символов мира, а именно щебетание летних пернатых. Я мигом спускаюсь вниз и выбегаю на улицу.
Да, там лето. А на мне футболка, джинсы и лёгкие красавки вместо зимнего обмундирования. В карманах - ничего. Сотового - нет. Чувствуешь себя голым... голым в одежде. И свободным. Знаешь, что ты на улице - и тебя никто не будет срочно искать, что бы сказать какую-то глупость. Глупость, важность - всё подождёт до возвращения домой, когда кто-то из семьи тебе скажет: тебе звонили, просили передать...
Какие же это тёплые слова.
И вдруг в пустом кармане завибрировало, а из-за соседнего дома вырулила поливальная машина. Я уже не стал ждать, я рванул в другую сторону. Я бежал изо всех сил, лишь бы убежать подальше. Не хочу! Не хочу возвращаться!
И вдруг я поскальзываюсь и падаю на жёсткий лёд. Я снова в зиме. На мне снова шарф и колючая шапка, а в кармане сотовый... молчит - не трезвонит. Смотрю на него - нет не отвеченных звонков.
Вот дурак... вы когда-нибудь видели человека подскользнувшегося на льду и прежде чем встать - решившего проверить, телефон? Пихаю трубку обратно в карман и встаю на ноги. Оглядываюсь по сторонам и так грязно выражаюсь, что впору книгу издавать, жаль не запомнил.
Жду какое-то время, всё-равно спешить не куда, я же на полтора часа раньше вышел. Лето так и не наступает. А вот нос начинает замерзать. Зараза!
Иду на остановку.
Мимо проезжает снегоуборочная машина. Эх ты, железяка ржавая!
Не успели последние мысль отзвучать у меня в голове, как "железяка ржавая" как-то совсем по-дурацки, неуклюже разворачивается и обдаёт меня снегом. Я инстинктивно закрываюсь руками...
И чувствую на коже капли воды. Открываю глаза - мимо меня проезжает поливальная машина. Какое время года вокруг, думаю, не стоит озвучивать.
Нет, не поймите меня не правильно, я люблю лето и ненавижу зиму... Я бы хотел быть подобным медведю впадающим в спячку на это невзрачное время года. Но тут. Уж лучше зима, чем это мельтешение между двумя крайностями. Я уже свыкся с тусклостью и серостью зимы и мне совсем не нравится, когда меня дразнят летом, а потом опять кидают в холодные объятия холода. Это как дать показать стакан воды умирающему от жажды в пустыне. Это как... ну вот, опять - эта наглая поливальная машина идёт на разворот.
Само-собой я убегаю.
И вновь проваливаюсь в зиму - летом эта механическая дрянь куда шустрее.
А зимой меня ждёт снегоуборщик и он хочет опрокинуть меня в лето. И я убегаю от него, потому как не могу так больше. Уж лучше где-то быть, чем не быть нигде. И зимой мне как назло удаётся продержаться дольше - снегоуборщик намного медлительней и не такой поворотливый. Однако и от него мне не удаётся удирать бесконечно.

Кто вы?

Ты поливальная машина - лето, не желающее меня видеть и ты снегоуборочная с теми же чувствами ко мне?

Или ты - снегоуборочная машина, которая часть лета - счищаешь снег и жаждешь тепла, а тянешь меня к себе... а что тогда твой антагонист-поливальная машина? Она хочет разбрызгивать не воду, а снег?

Кто я для вас - тот кого вы жаждете или тот кого вы гоните?

В обоих случаях, я бегу от вас - через дворы, через людные супермаркеты, скрываясь в толпе. Оставьте меня в покое.