Я плохо понимаю, о чем хочу писать. Слишком много всего сразу навалилось, хорошего и плохого. Я попробую по порядку, для себя, чтобы потом можно было вернуться и подумать. Правда, этому сначала надо научиться. В смысле – думать. Ну да ничего, будет запись, а потом можно учиться…

Аэропорт. Я люблю самолеты, я не люблю лабиринты. Огромное количество абсолютно бесполезных указателей, полное отсутствие указателей нужных лично мне. Ладно, прорвались, спрашивая на каждом шагу, врезаясь в стеклянные двери и катаясь туда-сюда на лифтах по десять раз. Регистрация, монотонная тревога – а вдруг что не так, – минутная проверка и дальнейшая свобода действий до начала посадки. Яркие магазины, пустые коридоры, неудобные кресла, терпеливые люди, музыка из наушников, ставшая пульсом. Неизбежная получасовая задержка. Короткий переход – из здания в самолет. Представительный капитан, улыбчивые стюардессы, послушные пассажиры. Мое место – у окна за крылом. Сердце выводит: «Легче стрелять, чем пытаться взлететь, синее небо, черная смерть…» Ухмыляюсь – песне, мыслям, своему нетерпеливому предчувствию радости. Жду. Я умею ждать, вернее для меня ожидание не является неприятным. Капитан общается с пассажирами и – неслышно для нас – с диспетчерами. Несколько раз начинают работать двигатели, мы куда-то едем, но это пока просто катание по территории аэропорта. Потом – рев турбин рвется сквозь меня и я удивляюсь: как можно было перепутать это с тем, что было раньше? Стальное тело готовиться к прыжку, разгоняется, пару раз подпрыгивает и отрывается от земли. За окошком темно, виден лишь ночной туман и вместо города – гирлянды лучистых огоньков под вуалью темноты. Восторг захлестывает как-то вдруг, полностью, до последнего звука, до последнего слова, до дрожащих рук, до кома в горле, до слез, до боли…
Ночь. Там, под нами – облака. Вокруг меня – музыка, люди, небо. Я слушаю, шепчу губами чужие строки, отгоняю воспоминания и видения. Я не умею предсказывать будущее, просто... иногда мне кажется, что я слишком хорошо себя знаю. Я проваливаюсь в сон, просыпаюсь, пытаюсь заснуть. На рассвете за окном – мир белых теней. Однажды я о нем напишу. Земля – снег и сиренево-голубые полосы. Небо – облака чистого, перисто-нежного молока. Все оттенки света. И люди здесь тоже белые. Им не дано других цветов. И вдруг в их мир врывается пришелец – меднокожий, черноволосый, зеленоглазый, радужно-пестрый… Либо его сделают Богом, либо сожгут на костре.
Прилетаем. Не чувствую ничего. Абсолютно. Промозглый, серый день. Мелкий полудождь-полуснег. Холодно. Скользко. Страшно. Среди встречающих – знакомое лицо. Он почти не изменился, хотя и отличается от того, каким я его помнила. Невысокий, худой, остролицый, с пытливо-черными глазами и вечной полу-улыбкой. От него пахнет сигаретами, а ведь всего пару месяцев назад бросал курить. Впрочем, не в первый раз.
Грязная белая машина, покрытое слякотью шоссе, рекламные щиты со всех сторон. Когда я уезжала, их было меньше. Сплошной поток машин. Их тоже было меньше.
Дом. Да, наверное, все же дом. Дверь, еще дверь, дверь с кодовым замком, лестница на третий этаж, дверь, последняя дверь и вот я уже внутри, и меня обнимают, и из кухни пахнет чем-то съедобным...
Сидели за столом, говорили. Я больше слушала, – я люблю слушать, – и каждое слово, сказанное в шутку или всерьез, оборачивалось болью. Кружилась голова, прыгали губы, сердце рвалось прочь, хотелось одного – убежать, вырваться, быть не здесь, где угодно, но не за этим столом, не с этими людьми, не слышать, не знать, не чувствовать… Мы смеялись все вместе несмешным шуткам, и когда смех перешел в плач, я вышла тихонько, пряча лицо, чтоб не заметили, и осела в ванной на кафельный пол, меня трясло, колотило, рвало болью и прошлым, я плакала и повторяла, повторяла, подвывая еле слышно: «Я хочу домой… Крылатый, за что?.. Я хочу домой… Заберите меня… За что?… Больно, больно… Не хочу, больно…» Потом просто пыталась успокоиться, говорила себе: «Это всего на две недели, это скоро кончится». Я думала, что не выдержу.
А потом я сидела в таком привычном кресле и звонила друзьям. Странно, оказалось так много людей, которым хотелось позвонить… Две девочки вышли замуж, у одной ребенок, большинство ребят учатся и работают, кто-то уже только работает. Жизнь идет своим чередом, и я, кажется, этому рада. Но пока говорила с ними, казалось, что все вернулось. Казалось, что вот сейчас услышу «Небо голубое, солнце желтое, жизнь продолжается» в ответ на свое неизменное «Расскажи мне что-нибудь». Не услышала – на том конце провода заплакал ребенок.
А потом вихрь дней – встречи со старыми друзьями, разговоры с новыми, чужие праздники и свои, перемены и общее ощущение путешествия во времени.
Notre Dame на видео, ахи-охи-вздохи «Какой он красивый! Какой же у него голос!» Для сравнения – несколько песен из русской версии, для развлечения – бесчисленные пародии на «Belle».
Вечер и песни под гитару: сначала «Очи черные», потом – Окуджава. «Молитва» и несуразная мысль: «А почему, все-таки, “Господи, мой Боже, зеленоглазый мой…”, а? Почему “зеленоглазый”?»
Дедушка в инвалидном кресле, моя причина для пребывания в России – то ли оправдание, то ли предлог. Он не может ходить, он не может говорить, мне так стыдно и страшно рядом с ним… Я хочу умереть до, я хочу умереть тогда, когда я еще в состоянии буду это сделать сама, по собственному желанию. Пережить смерть любимого человеку легче, чем вот так день за днем ухаживать за ним. Боль ожесточает людей, тем более – чужая боль. Так сложно не понимать, что он хочет, так горько видеть, как он пытается улыбнуться. Да еще все остальное… Болезни, болезни… «Инвалиды ухаживают за главным инвалидом», – чья-то страшная шутка.
Ребята – друзья еще со времен совместных игр и поездок в Питер и Муром. Мишута с гитарой, он у нас музыкант, лидер в своей группе, учится на звукорежиссера. Он – фанат Стинга, – играл, как всегда, «Звезду по имени Солнце» и «Я хочу быть с тобой». Несколько месяцев назад он распорол себе запястье осколком фары и перерезал центральный нерв, а теперь на спор сует руку в кипяток и тушит об ладонь окурки – все равно ничего не чувствует. Димка, мой близнец – мы родились в один день, – хакер и программист, спец по технике и видео играм. Он редко появляется в институте и с легкостью сдает экзамены. Ребята притащили бутылку «Киндзмараули», коробку конфет и кучу смешных историй. Нам было весело.
Кинотеатр, ВКВК. Мне понравился полупустой зал, огромный экран, отсутствие поп корна. Меня смутили голоса – то слишком высокие, то слишком низкие – и некоторые фразы. «Это – за Фродо. Это – за меня. А это – за моего папашу!» «На смерть! – На смерть! – Ура!» «Похорони меня, Пипин!» Меня тронули особенности перевода, в оригинале многое чувствовалось по-другому. «…но этот день – не сегодня!» Меня насмешили (снова – даже больше, чем в первый раз) объятия и прощания: что-то режиссер не то сделал, мне было очень весело, а совсем даже не грустно. Впрочем, фильм обожаю, все остальное меня не волнует.
Переплетение ветвей за моим окном. Я рисовала эти деревья, я помню каждый изгиб, мне не мешает темнота. Я думаю о непривычно дорогом интернете и о том, что могла бы здесь жить. Квадратно-рыжая таблетка в день – небольшая цена за воскрешение прошлого. Я могла бы здесь жить. Я хотела бы здесь… Нет, не так. Я хочу здесь жить. Несмотря на беспредел. Несмотря на бедность. Несмотря на преступность. Несмотря на очень сомнительное будущее. Несмотря на. Я хочу жить именно здесь. Встречаться с друзьями, работать не по специальности, платить кое-как за еду и крышу над головой, волноваться за детей, которые у меня когда-нибудь будут. Наверное, я даже могла бы здесь остаться. Наверное. Я никогда не узнаю. Ведь я не останусь. Уж лучше сытая предопределенность, чем неизвестность. Что ж, видно не судьба. Или наоборот именно она.

Вот. Кажется, пока все. Не знаю, зачем, и не знаю, о чем. Так. Для себя. Чтобы помнить.

Век крестоносцев в бронежилетах,
грешных святых, нераспятых поэтов,
а впрочем – с какой стороны посмотреть…
Синее небо, черная смерть.
(с) Элхе

Лечу...
Стальными крыльями вспарываю бетонную гладь океана времени и пространства, обрекаю себя на боль и страх. Сердце бьется гулко, неровно. Ожидание разъедает разум или то, что от него осталось. Мысли гонятся за тенью не исполнившегося еще будущего, предрекают безумие и агонию, но я справлюсь.
Шагну за борт, зная, что встретят, и обнимут, и повезут домой. Шагну через порог, ожидая увидеть, но все равно никогда не буду готова к тому, что меня встретит. К тому, кто. Слова не помогут, знания окажутся бесполезны. Будет страшно и жалко.

Не жалейте меня! Что мне в вашей жалости? Она липнет к коже, как кислотная паутина.

Мне горько, и не могу дождаться, когда, наконец, оторвется от земли грузное тело, и стальные крылья отточенными клинками пробьют скорлупу защиты, окружавшей и оберегавшей меня всю эту недолгую жизнь.
Я ухожу, чтобы никогда не вернуться, ведь "все всегда уходят навсегда, вместо нас всегда возвращается кто-то другой". Так что я уйду, чтобы через четырнадцатидневную вечность мое тело вернулось туда, где ему полагается находиться, неся в себе измененное сознание и изменившуюся душу. Я буду полна свеже-жгучих воспоминаний, и опустошающего сожаления, и еще, наверное, стыдливого облегчения. Я буду проклинать свою рутинную жизнь, которая потребует внимания и времени во имя спасения меня от очередного приступа направленной внутрь ненависти.

Когда день за днем говоришь неправду, в правду уже никто не поверит, а даже если поверит, не поймет, чем эта правда отличается от всех предыдущих.

Стальные крылья скальпелем пройдутся по давним шрамам, рассекая казавшиеся прочными швы, и из открывшихся ран хлестнет тугой струей багровый, густо замешанный на страдании гнев, и весь мир окутает немое облако седой тоски, и ветер будет биться в неразрывно-темное стекло, и слово за словом будут рождаться строки новой стены, призванной защитить меня от обреченности внешнего мира. Не знаю, сколько мне понадобится на этот раз – дней? недель? месяцев? – чтобы притупить саднящую терпкую горечь, оставленную разницей между воспоминаниями и действительностью; чтобы забыть то, о чем не хочется помнить.
Но это все будет потом. А пока...
Меня ждет полет, такой короткий по сравнению с ожиданием, меня ждут любимые люди, с которыми меня не было вот уже целую жизнь, меня ждет город... Мой город, просто "мой", потому что я там родилась, потому что там живут мои друзья, потому что я туда возвращаюсь. Москва, ты слышишь? – я лечу к тебе, вспарывая стальными крыльями морозный воздух и бетонную воду, вырываясь из уютно-теплого кокона защиты, воскрешая в памяти слова и лица... Я лечу к тебе!
Лечу.

Это все февраль, слякоть, рыжие лучи фонарей в вечерней темноте...

Девушка сидит, откинув голову на высокую спинку, и задумчиво смотрит в окно. Автобус плавно покачивает, и мир за стеклом скользит по светлым внимательным глазам. За окном идет дождь, и это кажется правильным. Люди привыкли связывать дождь со смертью. Девушке, впрочем, нет дела до стереотипов. Ее губы изогнуты в отстраненной улыбке, пальцы рассеянно поглаживают тонкий сверток, запакованный в оберточную бумагу.
Автобус останавливается, вдыхает клуб холодного, напоенного водяной пылью воздуха и с шипением отправляется дальше, но вскоре замирает в очереди ждущих у перекрестка машин. Девушка не против, она никуда не спешит.
Над землей висят разбухшие облака, по улице спешат темные купола зонтов, изредка мелькают непокрытые головы. Проплывают мимо поблекшие стены домов, мокрые голые палисадники. Перебирают негнущимися ветвями черные деревья. Потом однообразно-кирпичные домики сменяются прутьями высокой ограды, увитой искусственным плющом. Над зеленью виднеются серые каменные шишечки надгробий. Девушка на миг закрывает глаза и направляется к дверям автобуса, как раз повернувшего к очередной остановке.
Мутные брызги разлетаются из-под резиновой подошвы кроссовок. Девушка поднимает воротник кожаной куртки и быстро идет в сторону гостеприимно открытых ворот. Кладбище встречает ее пронзительным порывом дождя и безлюдностью, нормальной для утра рабочего дня. Девушка уверенно проходит мимо гранитных башенок и угрюмых могил, скользит равнодушным взглядом по заплаканному лицу женщины, стоящей на коленях перед надгробным камнем. Ей нет дела до чужой боли.
Из плотной завесы дождя выступает бетонная стена, разделенная на небольшие квадраты для урн с прахом. "Общежитие для покойников", мельком думает девушка с холодной усмешкой. Поворот, несколько каменных ступеней и девушка медленно опускается на корточки у подножия стены. С размытой фотографии на нее смотрит, смеясь, молодая женщина — лучисто-зеленые глаза, толстая коса до пояса, устало-ласковая улыбка. Окажись кто рядом, непременно сказал бы, что девушка и женщина на фотографии похожи, как две капли воды.
Дождь, успевший превратиться в самый настоящий ливень, обрушивается с неба на притихший город. Мокнут опустевшие улицы, мокнут безлюдные дворы, мокнут несущиеся сквозь ранние сумерки машины, которым нет дела до царящей снаружи непогоды. Уютно и призывно светятся окна домов.
Девушка улыбается, и на этот раз ее улыбка полна грустной нежности. Несколько мгновений она изучает принесенный сверток, потом разворачивает бумагу и сжимает осторожными пальцами твердый, украшенный шипами стебель. Нераскрывшийся еще бутон излучает тяжелое багровое тепло. Девушка любуется цветком и протягивает его вперед, будто вручая подарок. По ее лицу, по смеющейся фотографии, по камню надгробий стекают прозрачные капли. Шорох дождя скрадывает слова, но девушка уверенна, что ее услышат: «Привет, мам. Знаешь, я по тебе скучаю...»

"Триптих"

Вопрос: кто он?

"Звездные врата"

Лето, тепло, небо огромное, воздух звенит от наполняющей его жизни. Поют комары, стрекозы, листья, птицы…
Зима, неба нет вообще, серая пелена, сон связал по рукам и ногам. Есть ли тут кто живой? Хоть бы чирикнул в ответ!
Купите себе птичку – яркую, заморскую. Она оттуда, из вечного лета, из сказок Андерсена и Уайльда. Почаще ставьте ей хороший джаз и ни в коем случае не учите ее разговаривать. Пусть чирикает, каркает, свистит, щелкает. Словом, пусть поет.
(с) тест

Смешно и горько.
Что-то задело. Коснулось шелковым пером жар-птицы.
Две жизни всегда на грани лезвия – одна моя, другая настоящая. За окном то сказка, мною придуманная, рассказанная и выслушанная, то мир – без прикрас, без налета слов, без наброшенного воображением узора. Мороз, грязный тающий снег, бесконечное ожидание ставшего вдруг близким чуда, еще одна ночь течет электричеством по проводам.
Радужный диск хранит два десятка песен, ради которых я готова включить плеер. Три полки книг, серебряное колечко да дюжина фотографий – вот и все мои сокровища.
Когти реальности превращают в лохмотья теплое покрывало моих фантазий.
Все тесты хором твердят, что у меня все хорошо, что я идеальна и что меня любят. Что ж, осталось только им поверить.

Завести дневник, чтобы сделать одну-единственную запись. И уже не важно, что там будет написано – "Здравствуй, это я" или "Я ухожу, прощай". Просто оставить несколько слов – память о том, чего никогда не было. Сцена из чужой пьесы – не увидеть начала и уж тем более не досмотреть до конца. Обрывок чужой жизни, состоящий из одной-единственной записи.
И что там, за этими словами? Кого приветствует неведомый, невидимый чужак, с кем прощается? Ищет собеседника или ведет беседу с собственным отражением? Жалуется, играет, делится впечатлениями, пытается разобраться в себе?
Не понять. Всего одна запись – крошки электронной информации.
Что получит чужак в ответ на приветствие – улыбку или пустоту? Что значит его прощание – конец пути или начало? Что там, за этими словами?
Не узнать. Только гудит тихонько компьютер, да вьются гладкие полосы строк.
Завести дневник, чтобы сделать одну-единственную запись. И пусть кто-нибудь бьется над ней, пытаясь разгадать, какой смысл был вложен в эти несколько слов. Что мне до этого? Я сделала свою запись. Бросила равнодушное "Здравствуй", чтобы забыть о нем сразу и навсегда. Оставила безличное "Прощай" черным росчерком на экране, чтобы больше никогда не возвращаться.
Завести дневник...

Живу в ожидании. Наверное, жду чуда. Чуда не будет, да и не обещал никто.
Будет снег – известью белой над зеленой травой, мягким ковром из сверкающих кристаллов, иглами ледяных капель на коже. Будет ветер – со всего размаху, в лицо, крыльями вихренными за спиной, пальцами требовательными в развевающихся волосах, зябкими щупальцами под одеждой. Будет звук – криком радостным из горла, далеким эхом от обрывистых склонов, смехом звонким сквозь кисею снежинок. Будет тепло – замерзшими ладонями в моих руках, колючей лаской шерстяного одеяла, струящимся волокном воды из-под крана. Будет небо – синью бескрайней до горизонта, ослепительным солнцем в горящих окнах, звездами светлыми за двойным стеклом. Будет людно и звонко, будет мокро и холодно, будет уютно и радостно. Будет.
Жду чуда.

Я снова делаю не то, вернее не делаю то. Я снова глотаю слова, взахлеб, взапой, лишь бы погасла реальность, лишь бы осталась только звенящая медь чужого мира да чужая любовь, море любви и сухой песок скуки. Впрочем, нет, скуки не надо, скуки и мне хватает с лихвой. И любви чужой не надо тоже, от своей тошно. А вот медь возьму с радостью, ведь она, эта медь, бьется гулким набатом беды, заходится детским смехом от радости, гремит вокруг, эхом витает вдали... Медь чужого гонга, я возьму тебя в свой мир, я стану твоей частью, только не забудь отозваться звонким билом, когда мой мир станут разрушать. Смогу ли предотвратить? Нужно ли? Может, перемены и впрямь к лучшему? Может, перестать сопротивляться и отдаться течению? Может... Кто-то может, но этот кто-то не я. Я просто живу.
Мы все мечтаем быть героями, но я стала все отчетливее понимать – нет, даже не понимать, а чувствовать, – что больше этого не хочу. Не хочу быть героем. Не хочу спасать мир. Не хочу жить, сражаться и умирать в одиночестве. Хочу стать человеком. Хочу научиться жить человеком. Умирать не хочу вовсе, да и сражаться тоже не очень, но это второстепенно... Сначала надо научиться жить.
Слова, слова... Волны, ветер, небо, зеленая звезда над коньком крыши... Рыжие завитки, младенец в колыбели, солнечный лук... Синеокая богиня и крепостные стены... Это все не для меня. А что – для меня?
Поживем – увидим.

«Ты сделаешь все, что понадобится. Если нужно будет убить – убьешь. Если нужно будет обмануть – обманешь. Если нужно будет предать – предашь. Номос важнее предрассудков. Ты справишься.»
<...>
Я вернусь.
(c) Г.Л. Олди "Одиссей, сын Лаэрта"

У меня, по сравнению с другими странами, Новый Год наступает поздно. Да и вообще... по-моему, уж лучше отдавать долги в Последний День Года, чем ждать боя курантов с бокалом шампанского в руках. Впрочем, если в шампанском плавают кусочки консервированных ананасов, я согласна и на Новый Год со всеми его глупостями.
Это я вас так всех поздравляю. Просто вдруг захотелось поделиться. Как будто я стала младше, и мне снова есть дело до цифры на календаре, особенно если эта цифра - 31 да еще в левом верхнем углу написано большими ровными буквами - декабрь. Я всегда любила Новый Год, постараюсь любить и дальше. Пусть это всего лишь глупая традиция, пусть с каждым годом все ближе то неотвратимое, о чем не хочется вспоминать во время веселого праздника, пусть и праздник-то для меня не особо веселый... Пусть. Но я буду любить Новый Год, как всегда любила за то, что он дарит надежду.
Все будет хорошо. Несомненно. Непременно. О-бя-за-тель-но.
С Новым Годом, мои дорогие и любимые Писатели и Читатели! С наступившим для тех, у кого он уже наступил, и с наступающим для тех, у кого он еще только должен начаться. С Праздником!

"Город ангелов"

"Скоро весна"

Крылатый... Мой крылатый бог.

Мельдо...

Мне хватило первых двух слов, даже еще не осознания, а ощущения-ожидания-воспоминания, чтобы почувствовать себя так, как бывает только со мной, только в отсутствие людей и только когда строчки перед глазами начинают расплываться и дрожать...
То ли боль, то ли счастье — пафосно и неловко, вот только ничего больше в голову не приходит, да и не должно — все мое существо сейчас сидит, прижав колени к груди и положив на них гудящую голову, в заснеженном лесу под зорким оком ухмыляющейся луны и безутешно ревет, кутаясь в дареный серый плащ на меху, пахнущий дымом, меченый неистребимыми пятнышками крови и насквозь прошитый черными следами искр, вылетевших из давно погасшего костра...
Запутано и наиграно, слова ради слов, но я знаю, что, вернувшись через день или тысячу жизней, я вспомню это странное чувство, похожее на солнечный луч сквозь стену последнего осеннего дождя, и растеряно улыбнусь своему заплаканному отражению, искаженному временем и холодными каплями, ползущими по стеклу зеркала-экрана: как, и ты тоже?..

Мне нельзя читать книги. Я не могу жить с ними. Только в.

Придумала обрывок чего-то неясного... Все, кому нужен смысл, могут смело идти искать его где-нибудь в другом месте...

"Привидение"

Своих демонов мы всегда носим с собой. И моя ли вина, что демоны мне милее ангелов?

...и странно, и грустно, но не больно-грустно, а светло-грустно, — так бывает, когда впускаешь в себя волшебство. Так бывает на закате, когда ветер с океана ласкает лицо и зажигает фонари. Так бывает по утру, когда солнце уже подбирается к полудню, но по внутренним часам только что произошло пробуждение и кажется, что первые лучи должны робко заглядывать в окно. Так бывает после обеда, когда выходишь на улицу и мир вдруг сбивает тебя с ног своим бестолковым разнообразием, суетливым шумом и бесконечно-неостановимым потоком жизни. Так бывает в сумерках, неважно в какое время суток, когда землю кутает прозрачно-призрачная дымка, облака обтягивают небо, точно пуховая шаль, и откуда-то из зыбких щелей, из приоткрытых окон, из невидимых дыр льется серебристо-жемчужный, тревожно-мерцающий ровный свет. В общем, так бывает.

"Чорные"

"Men of Honour"

"Notre-Dame de Paris"

Ярко, смешно, немного стыдно...
Человек я, человек! не трогайте, мне больно...
Да о чем вы вообще, посмотрите лучше какой снег...
Родной, любимый, забытый, ненужный....
Ты не имеешь права! но тебя это не остановит...
Ломко под тонкими пальцами капли росы на цветах...
Воздух пронзен косыми лучами до самой земли...
Зачем тебе глаза? будь слепым, так легче...
Твердая, шероховатая ладонь, перечеркнутая темными линиями...
Чужой язык звучит забавно и почти понятно...
Ты веришь в любовь? браслетик с подвеской-сердечком...
Глупости! прекрати и иди работать...
По скользким от плесени стенам ползут капли амброзии...
Я, наверное, умираю? тепло и радостно, как ребенку...
Свет в глаза – фары и ветер под ночным небом...
Жемчуг! пластмассовые бусы на столе...
Огнистый город пахнет рыбьей чешуей...
Я не лгу! но ты мне все равно не верь...
Падаю – сквозь, без направления, беспомощно и бестрепетно...
Стоит ли? смотря сколько...
В зеркале отражается улыбка... вот только не моя...