Дмитрий, седоватый уже мужчина, худой, высокий, сутулящийся, в черном свитере и в отвисших немного на коленях брюках, расхаживает по скудно освещенной комнате. Вспышки (видимо, рекламные) обжигают стены, чередуясь: красный-желтый-синий, красный-желтый-синий.
На стене приглушенно горит бра, одна лампочка из двух вывернута.
В глубине комнаты - небрежно застеленная постель, на переднем плане - стол, на нем - початая бутылка, стакан, пепельница, окурки, по всему столу разбросаны кассеты.
Видно, что ему уж под 40, хотя возможно он старше. Лица почти не разглядеть.
Он подходит к столу, берет в руки диктофон, слушает. Слушает внимательно, немного наклонив голову:
"..улыбаясь - хрупко так! в уголках губ подпрыгивал маленький пузырек слюны..Рисовала - маленьким пальчиком, а я задыхался просто.."
Щелкает, перематывает.
".. кинулся, никого ведь не было тогда, а не испугалась же, Мартинка моя, радость! Хрипел просто.. " -
щелкает кассетой, вынимает. Шарит по столу.
Вставляет другую. Щелчок кнопкой.
"..сяцев, сколько дней и ночей я говорю с тобой, говорю непрерывно. (Пауза). Луна украла тебя, твой отец, твоя жизнь, они украли всё. (Пауза, на заднем фоне слышны шум машин и голоса.). Подожди, я сверну за угол, здесь шумно. (пауза). Всё. Ночью тут всё ускоряется, время без тебя летит, как чертова тележка со скалы, мне кажется, я старею без тебя.. Катастрофически. (Пауза, грустно). С жуткой скоростью.. Так не бывает. Я стал пить, я, вернее, почти перестал пить - после тебя, а потом снова, ну это уже все равно.. Зато я вот сколько говорю с тобой (шум вновь нарастает), и в конце концов ..(Слышен неразборчивый мягкий женский голос, фраза непонятна).
голос Дмитрия (слабый, вежливо) Нет, спасибо. В другой раз. (вновь женский). Хорошо, сигаретой - могу. (громкий щелчок зажигалки, видимо, рядом с микрофоном.). До свиданья.(пауза). Нет. (пауза.)
Извини, отвлекли. Русских много тут, в Праге. Так на чем я? Да, всё время - с тобой. Удержаться трудно, хотя мне.. Ну, ты знаешь, это как в вате, в тума."
Дмитрий щелкает кнопкой. В тишине, освещаемый попеременными вспышками, подходит к столу, наливает половину стакана. Темно-желтое, прозрачное. Отпивает треть. Молчит, поворачивается к нам лицом, глядит поверх голов, поднимает стакан, замирает - и, кивнув, отпивает еще треть.
Помолчав, встряхивает головой, быстро подходит к столу вновь, заряжает новую кассету, нажимает кнопку.
Чуть накреняет голову ( микрофон пристегнут к вороту), начинает:
"А помнишь, нашла янтарь с непонятным чем-то внутри? Никогда, до конца дней.. (Пауза).. до конца не забуду, как радовалась-то там, среди дюн, носилась, подпрыгивая.. Ты все еще ребенок, ну, сейчас вряд ли, может, и дети уже.. Детей хочу. (Пауза.) Нянчить. Твоих. Наших. Пусть от кого хоть. (пауза). Я пишу тебе, и ничего не записываю. И не знаю, где ты. Уехала - и всё. Всё."
Снова - к столу, отворачивается. Стакан. Звук стекла о стекло, и льющейся жидкости - громко.
Вдруг бросается к столу, перезаряжает кассету, перематывает, слушает.
"..синее небо, как ты любишь, любила, то есть. Сосны качали его, как только у нас, на побережье такое. Ну пусть штамп, но качали-то как! И ты рисовала облака, лежа на спине, улыбаясь - хрупко так! в уголках губ подпрыгивал маленький пузырек слюны..Рисовала - маленьким пальчиком, а я задыхался просто от этой бешеной любви. Так не бывает, я уже почти вдвое старше.. Но не боялась же, не боялась! Глаза твои, глаза - я сойду с ума без них.. как мне без них! И никого, и кузнечики цвиркают, и лодка перевернутая рядом, запах соли с Балтики, бог ты мой! какие ласковые пальцы рисуют облака.. я кинулся, да, я кинулся, никого ведь не было тогда, а не испугалась же, Мартинка моя, радость!
Хрипел просто, катался на тебе, дикий, рвал, гладил, срывал, мял, впивался, эти грудки, этот сок от них - сладкий, девичий! бог мой, что же я делал! было страшно, что оттолкнешь, что кончится это всё - лето, море, ветер с дюн, твой рот ласковый, детский.. детский.. Потом уже, потом ты всё мне сказала, потом. Об отце, и о Марко твоём, и про этих скотов, сволочи, я приеду в Москву, я убью всех, всех.. Но твои пальцы не переставали рисовать, уже на мне, уже везде, везде, а потом, потом.. потом.. (Пауза). Потом. (пауза). "Я люблю тебя" - сказала. Посмотрела прямо в глаза. "всё твоё люблю." И поцеловала - глаза мне. Думал, что сойду с ума. Море заколыхалось, зашумело, сзади, сбоку. Тихо стало, только море. "Иди ко мне." (Пауза.)
Я вспоминаю каждый день - это. И всё - каждый день. Море и я как одно были, оно будто толкало в спину, я слышал его накаты, и слушался его. А ты - меня. Мартина. Мартинка, девочка моя. (Пауза.) Я не навижу поезда, ненавижу. Я люблю море, я потому и уехал, там нельзя - одному. Я бросил всё, всех, море. Я ненавижу! Поезда! Они как заведенный будильник, как .. как глухие правильные коробки, они железные, гады.., они как нацисты скрупулезные и блестящие, как этот рассвет снова, снова, гадский, каждый день..." -
(резкий щелчок.) Дмитрий встает, чиркает зажигалкой, чиркает, чиркает, прикуривает наконец и подходит к окну, где лицо его наконец становится видным. Оно освещается : красный-желтый-синий, красный-желтый-синий.

Рука ее лежала поперек крашенного темным лаком стола, кисть свешивалась по ту сторону, маленькие аккуратные пальцы с коротко стриженными ногтями, а зачем, она и так великолепно умела царапать спины, сиреневого почти цвета в крапинку свитер облегал, тянулся вдоль нее, на руке уютно прилегла голова, головка. Чуть не уткнувшись носом в витринное стекло этого кабака ("этого кабака", повторила про себя Мартина), лежало лицо ее, и двойное, чуть сбитое по горизонтали, лицо ее же смотрело, в свою очередь, на нее. Сбоку, сзади шумело кафе, пахло едой, негромко переговаривались голоса Ману и Костаса, они сидели за соседним столиком, столом, в который вделан пивной кран и счетчик. (вделан, усмехнулась она). Ману отчего-то захотелось пива, зачем он пьет это дурацкое горькое пиво, лучше бы сок, сок, от сока он слаще. От ананасового сока.
Мартина полулежала на столике в кафе, смотрела в тонированное стекло. Ждала луну. Еще она думала о члене. Члене Ману. Мануэля, подумала она, губы послушно приоткрылись, и язык щелкнул задумчивое "элля". Там, где верхние зубы, щелкнул, прижавшись к бугоркам, и отлетел. Да, она думала об этом бугре в его брюках, да, такая я порочная, вот. Подавитесь все.
Между лицом ее и витриной - стеклянная пепельница. "еоксвен", прочла Мартина, еоксвен, нет, не буду думать так, до сих пор больно, и вспоминать больно, надо было резать вдоль, вот же дура, ничего-то не могу сделать нормально. И невовремя Бо тогда вернулась. Да уж. Милая, хорошая, где же ты сейчас, Бо!..
Нет, лучше-ка буду я - о члене этого паразита, паразита на мою голову, нет в нем любви, в члене, да, Мартина любила его, когда он утихал, или когда Ману спал, особенно рано утром.
На пустырь (какое противное слово "пустырь", подумала она, больничное), на площадку, пустую белую отвратительную площадь перед кафе какая-то женщина вывела ротвейлера, и он задорно скакал, подбрасывая задние лапы, ну точь-в-точь жеребенок. Подбегал к деревьям, задирал лапу. Мимо стекла проходили редкие прохожие, и приостанавливались, вглядываясь в девушку, что полулежала тут вот, рядом. Лицо ее неподвижно, губы чуть приоткрыты, курит, черная прядка свесилась на один глаз, лень даже откинуть, я и так прекрасно вижу, я вижу вас всех, только некогда мне.
Да, играть. Да, переваливать его в пальцах. Да, любоваться пальцами одновременно, как переваливают они его ласково, как глядят они, как любуются собой и ощущением этим, тепла и спящей мягкости, как вбирают его в себя, ощущение..
"я тоже там был" - сказал Костас.
"нет, ну зачем потребовалось нам позориться так-то.."- это уже Ману - "танки-то зачем?". - и опять голоса их перешли в жужжение, бубнение, покойное бубнение.
Нет, не член, руки его были полны любви, руки - да, полны, иногда и жирны даже этой каплющей, стекающей, невыносимой любовью. Всякими бывали они, руки, а всегда любопытны, они пробирались прямо в нутро ее, не физически, зачем физически, не только в нутро, а туда, еще глубже, где всё ноет.
Иногда она прислонялась к рукам, как дерево, ощущала себя деревом, в котором нарастают, бегут, торопятся соки, голова начинала шуметь, будто крона дерева, и она намока..- Можно познакомиться с Вами, девушка? - перебил ее мысли чей-то голос. Голос спрашивал ее затылок о знакомстве. Не повернув, посмотрела она влево на стекле, ну да, стриженый жирняй, молодой, неопределенного, в костюме, шея наверняка тройная, такие или трахают долго и толсто, и потеют, или импотенты, но все одинаково тупы и всегда с проблемами с женой. Всегда. Все.
Тут-то и взорвалась она.

Мороз . Из окон видна Нева, замерзла, скукожилась, скинула температуру свою и впала в спячку. Внутри ворочаются рыбы - полудохлые кровяные тельца. Из крана каплет. Елка мигает.
"как ты думаешь, я уже умерла"?
Иногда (часто) хочу впасть в спячку. Впасть. Впасть. Хотя и хотение сейчас приторможено сочащимся этим ядовитым дымом-туманом от мороза, он висит-гложет поверхность, поверхности, побелевшее тело Невы.
Стать медведем, сурком, холодно-кровным стать!, заставить себя!, стать рекой-рекой.
Течь в соответствии с температурой, а не повинуясь условностям, течь рекой до простора, вливаться, всё так же оставаясь водой, и глядеть лениво, как рыбы жрут воду, и как рыбы становятся водой.
""как думаешь, я умерла, или сон - кусочек смерти"?
Можно совершить выверт, и влезть в водоотстойник, и пролететь сужающимися тоннелями, и просочиться в дудочку кухонного крана, и вылетая каплей, сгущаясь головой вниз - успеть оглядеться, увидеть край дивана у широкого окна, черноволосую девушку, спящую на боку, лица не видно отсюда, оно прикрыто челкой и выставленным локтем, видно лишь свесившуюся маленькую ножку, видно обвод нагих бедер с лежащей на ней чужой рукой и черную точечку соска правой груди. Еще капля успеет заметить множество разноцветных огней на стенах от гирлянды и лохматую привставшую мужскую голову за плечом девушки - и разобьется радостно о нержавейку серую, разобьется-разлетится стробоскопически на сотни осколков, а потом уже стечет ртутно - обратно, в канализацию, в стихию.
Ману приподнялся на локте и вновь посмотрел в окно, на белое. Вон пробирается черная фигурка по льду реки - куда, зачем? А, наверно, рыбак злостный, хочет он просверлить в спящем ее теле дыру, присесть жадно рядом и дрыгать-дрыгать коротенькой удой над черной, зияющей, источающей мокрый дух, разверстой..
Рука Ману пошла, поднялась по правой ноге девушки, лежащей на боку, рука приостановилась и нагрелась, огни методично перемежали разноцветье на стенах, из крана капало, капало, он вздохнул и вытянулся рядом, немного откинулся верхней частью торса и, погладив Мартину, выдохнул в спину ей, медленно: "Спиии. Это спячка, спи, ласковая.. Представь, что мы - вода, водаааха.. и сейчас, сейчас..о.. будем ловить рыбок. я научу тебя. я тебя науччуу".

В начале января небо тут хрустит, будто под ногами.
Лучше всего бы, конечно, бродить с Мартиной, она научилась брать меня под руку, так теплее - глядеть, как сыплются рядом всякие люди, и Казанский, заливаясь сумерками, начинает хищнеть на розово-голубом обводе. Колоннады почти не видать, там тянут травку и ежатся наши с ней знакомые, но мы не пойдем, потому что нам есть где сегодня переспать. Если не убежит она снова. Любит убегать, и бессмысленно гоняться за ней, если только не хочет она секса, если не пахнет от нее этой животной дикостью, но я уже научился видеть, когда Мартина мечтает о луне, а когда хочет сама стать обыкновенной продираемой дырой, и чтобы ткань ее хрустела, обливаясь сумерками.
Заемная моя, охота напрокат. После великодушной лицензии - один выстрел.
В длинных шаркающих джинсах, цепляет грязь мостовых мыслями своими, вцепляется во всякого бесстыдными глазами, шаркающими недобрыми мыслями - а ну, всякий, что углядел в глазах моих? в строчках волос? стихи-дерьмушки? или жаждешь рвать зубами лобок мой, кривясь и плача от счастья? - а то и девочка, которую не тянут книзу куча серег да булавок, и летит-бежит она - куда, знает ли?
Болтался по Дворцовой, знал, что Мартина здесь, в Петербурге, и ходит по любимым местам, где гнут хребты мосты наши, сам было глазами их перещупал, а холодно им, и обойдешь ли все? - вот и приполз сюда.
Кареты всякие, Эрмитаж за 100 рублей, столп всё так же фалличен, и всё так же не влезает в кадр многочисленных провинциалов, и чтобы поглядеть на вожделенную головку аександрийскую с капелькой выделившегося Ангела - задирают они свои глаза, хрустят шеями затекшими - хоть бы и так. Мартина всегда мечтала залезть туда, к нему, я-то понимаю, отчего желание это. Для тебя это невзятый восьмитысячник, Мартина, послушай пластинку, или купи себе вибратор, родная, раз не можешь уснуть.. - Нет, я мечтаю об ангеле.
Да, мартина и мечты ее - синонимы. Ничего иного она не умеет, кроме как мечтать, ездить на Луну, смотреть на воду, смотреть на луну, мастурбировать по ночам, сочинять странные стихи, странную музыку, снова мечтать, глядеть часами в точку, а потом отчаянно сексоваться со всяким встречным-поперечным. Она называет это "заниматься любовью", и в эти минуты, когда она только захочет, изо рта ее пахнет занятиями_любовью даже без кавычек,и я ненавижу ее за слово любовь в нашей постели, она частенько его приговаривает, может, со мной, а может - и с тем вон пацаненком, у которого едва отросли усы, и он машет ей приветливо.
Мартина - нарцисс, любуется этим его маханием, будто он уже грубо срывает с нее все лепестки, а нарциссы вряд ли шлюхи, и я еще не знал нарциссов-фениксов. И нарциссов - ящериц. Точно: ящерица-ящерка, паршивка, радость неизбывная.