Я уже где-то недавно говорила, что кошмары мне снятся очень-очень редко, приблизительно раз в 5-тилетку. И я решила записать таки один, который мне снился где то осенью, мой последний кошмар, с элементом осознанности в конце, как и в любом моем кошмаре, какой не возьми.

Мне лет 13 или меньше, я живу в интернате. Уже ночь, и почему-то только я на ночь остаюсь там одна. Помещение, похожее на класс моей первой школы, в которой я провела с 7 до 15 лет жизни, заставлено панцирными железными кроватями, застеленными казенными одеялами, как в лагере.
В проходах между кроватями расположены столики с оборудованием для урока химии и реактивами.
Но это скорее спальня, в которой нахожусь только я и учитель химии (в школе у нас была учительница, пожилая, похожая на сестру Петра 1-го, и страшная в припадках ярости).
Учитель химии (ужасающе спокойным голосом) предлагает попробовать опустить руку в серную кислоту, ради одного опыта, в темноте не видно его лица. Я отказываюсь, тогда он предлагает мне сделать укол неизвестным реактивом.
Он идет ко мне. Я чувствую себя очень легкой и очень быстро убегаю от него по темному ночному интернату. Я спокойна, я знаю, что догнать он меня вряд ли сможет.
Между тем, он особо и не отстает, и каждый раз оказывается на таком расстоянии, чтобы я слышала его слова. Он говорил, что прекратить дурить и дать себе сделать укол неизвестным реактивом – единственный разумный выход.
При этом еще и становится видно, в свете ночных окон, что это актер Андрей Панин, который всегда мне был неприятен, но которого я увидела в кино впервый раз в паре с очень странной актрисой, и было тогда не понятно актрисой ли, в фильме «Таежный роман», не знаю, имеет ли это отношение ко сну, но меня именно с ней часто сравнивали когда я была блондинкой. Когда я в компании малознакомых людей и выпендриваться и чудачить еще страшновато, я разговариваю ее интонациями.
Но сон продолжается:
Я начинаю уставать. Мы поднялись на последний этаж, и я забежала в туалет, теперь уже явно видно, что это туалет той школы, с мерзкими зелеными стенами. Учитель химии со шприцом уже зашел в отделение, где умывальники, а я спряталась в последнем убежище, где кабинки с унитазами.
И тут я понимаю, что все, пиздец… Выхода нет. Ощущение ужаса и того, что сейчас будет что-то ужасное, усугубляют ноги повешенного, внезапно возникшие передо мной.
И тут мой голос невидимки (из всех кошмаров), откуда то, как и положено ему, говорит: «Юля, проснись скорей, это же просто сон!» Голос взволнован, ему не хватает воздуха, он спешит меня разбудить.

Сон я рассказывала, мы пытались его толковать. То, что шприц – фаллический символ, я и сама хорошо понимаю. Примерно в то время, на работе, ко мне все больше проявлял внимание человек, который мне становился все более неприятен, по мере того как все больше проявлял внимание, и он видел и знал, что мне неприятно, но все равно продолжал еще активней.
Почему персонаж намного старший во сне, а в жизни намного младший?
Наверное, потому, что когда меня преследуют против моего желания, я чувствую себя совсем маленькой и беспомощной, хоть и виду не подаю. Начинаю впадать в отчаяние.
Что не понятно совсем – так это почему повешенный и почему все-таки моя первая школа? Я, конечно, ее не любила, но почему она – непонятно…
Ощущение, что чего то самого важного я и не поняла.

Вот так я анализирую яркие, запомнившиеся сны. Свои и чужие. Свои, конечно реже, чем чужие. Свои – редко. А еще сложнее всего анализировать собственный кошмар или сон с другими фрустрациями (неприятными содержаниями).
Я – еще и тот, от кого что-то очевидное, скрыто настолько, что сны говорят мне это в зашифрованном виде.
«Мурка не ходи, там сыч на подушке вышит…» (с)

Примерно на 10 запомнившихся снов один неприятный.
Запомнившийся сон случается раз в 3-5 месяца, в среднем.