Все ли ангелы идут с губами в землянике?
Крепдешинами дыша сквозь хвойные шкафы?
И ты девочка еще, и на толчке цыганок крики:
"Мальчики! Шарфы! Шарфы! Шарфы! Шарфы! Шарфы!"
Шар воздушный голубой. Лошадка. Голуби. Брусчатка.
Николай Васильич Гоголь барышню крадет!
Встанем в кухоньке, славянка, и научимся прощаться,
и любить, и ладить елочке поклоны: до свиданья, Новый Год!
До свиданья, Рождество! Вот скоро предавать Рожденного,
и пустым постом разлуку искупать.
... Как ходила ты вкруг сахара вкруг жженого,
как щекоткой роз вдруг жегся Исфахан!
Ты да я, да мы с тобой - что стоим в небе, где возы с трещотками,
где воланы юбок раздражают нюх вола -
в сине-бело-золотое, в воскресение фарфорвое прощеное,
разлетаясь по паркетам по вощеным, да обнимемся дотла.
Шарф апрельский твой смешной. Губная гансова гармоника.
Что хотел в лесах твоих найти он: Родины? Тоски?
... С тараканом хохоча, в долбленой доньке дочка моется,
восхищенно поднося Катюньке куколке соски.
Tz_11.
Такая, как ты, никогда не расстанется с морем.
Такая, как ты, никогда не разлюбит весну.
Такая, как ты, никому не становится горем.
Такая, как ты, не похожа на чью-то жену.
Все слезы, все муки - лишь глупого сердца надсада.
Там - Рай и Свобода, где весело встретимся мы.
Ты - только ликующий шум вознесенного сада.
Ты Свет без обмана, без края, без капельки тьмы.
Tz_13.
Кто-то после аборта, а кто-то любовника бросил.
Кто-то просто целует меня.
Не грусти, Форнарина, февраль - это вовсе не осень,
это пауза жизни, с подарками взрослых возня.
Это кто-то шуршит и тесьмою и плотной бумагой,
выживая коленкой из двери нас - дети, нельзя!
Ничего, мы возьмем на трюмо ваш патрончик с помадой,
зеркалам пририсуем глаза.
Я люблю тебя - о, не скажи свое имя,
и меня не спроси -
анфиладами, в гриме, в термическом Риме,
в минаретах фарси,
в детском садике, где и машинки и мухи
в тихий час сладко спят -
пустим слюнку, распустим и листья и слухи,
и косички до пят,
подстрижемся, покрасимся хной, дочке сварим пельмени,
рассчитаем ряды.
... Видишь, как дерева преклонили колени -
они чают движенье воды.
Это чует на кухне движение чая
чашкой полный буфет...
Кто-то любит меня, кто-то царство венчает,
кто-то просит конфет.
Кто-то вложит ладошку в ладошку наощупь -
увести из чулана, из сна -
в чистоту, где невестятся Богу высокие рощи,
где срывает обертки с подарков весна.
Tz_16.
Как полярник кутается в бред
под зажженной елкою небес,
кутаюсь в твое "ни да - ни нет",
в тишину. Она имеет вес.
В теплоту. Она имеет ворс,
как верблюжий колкий жаркий плед,
как пред алтарем трещащий воск,
как твой снег, нарезанный на свет
испеченных к Рождеству окон,
тьме на праздник поданных твоих...
Не бывает "жизни-ни-о-ком",
как Молитвы. Жизнь не сотворить
ни о Ком. Слова имеют вес,
только если в них есть тишина,
если в них дрожит промерзший весь
в полюс путешественник без сна.
Ничего не значат "да" и "нет",
если в детской божнице, в тепле -
ясли, воск, волхвы, верблюжий бред,
жаркий, как молитва о Тебе.
Tz_17.
Твои пальцы картошкой. А ты босиком!
Но украдкой по теплым полам
вьется вьюга Лапландии, бьет косяком
снежных клювов по нежным крылам,
что у щиколок звонких твоих, не видны,
но трепещут, как эльфы трещат...
Босиком добежать, долететь до весны,
неподатливый глобус вращать,
необутая, хочешь. Тебе не понять,
как дрожит моя в пятках душа -
даже пальцами ног ты стремишься обнять
рай, в котором и нет шалаша.
Телом кормишь, как птицу, поземку зимы,
оставляя следы, как костры,
зажигая на снежной пустыне земли
говорящие Божьи Кусты,
как на дальней поляне в лесу партизан,
чтобы сел голубок-самолет...
Чтобы льдинки сердец растеклись по слезам,
осознавши себя самое.
Как дышу. 1-3
[Print]
ТАРЗАНКА