Теперь о моей неземной любови.
Когда я выходила из дому, опаздывая на свидание с Лешкой, я повернулась к зеркалу и сказала: "Вот опять я буду глядеть на воду и думать, что она такого же цвета, как твои глаза! Как бы мне хотелось развязаться, разлюбить тебя!" Вышла из дома, показав зеркальному двойнику свою спину.
Как оказалось, я не слишком опоздала (пытаясь три раза накрасить себе ресницы и в конце концов смыв все, что можно было). Потом мы пошли по Чкаловской лестнице, как всегда, и я почему-то уже не ощущала той гнетущей боли, как раньше, в первый раз, после дождя. Вслушивалась в себя и думала: неужели я разлюбила? Оторвалась эта частица меня, которая была с ним, отрезана по линий отрыва (как я писала, только я не представляла, что это со мной произойдет!) Вот он, трамвайный билетик, который отлетает от меня - дальше, дальше... Неужели это - все? Вот к чему привели все эти стихи, музыка, ночные мечты, соприкосновенье душ, которого не должно было произойти, которому не суждено было сбыться? Вот - так? Ни боли, ни радости - ничего! Неужели я его разлюбила?!
Смотрела на воду. Вода у нас в Волге просто неописуемая - акварельно-переливчатая, такую невозможно описать. Хотя нет, возможно, конечно, если сидеть и писать все мысли. Мы сидели на пирсе и смотрели в воду. Она тихо качалась, и временами мне казалось, что из нее горбом встают очертания какого-то сказочного чудовища. Когда волны отблескивали золотом и темной зеленью, они походили на картины Айвазовского, только темные, мутные. Там, вдали, вода приобретала сиреневато-бурый оттенок, потом фиалковый - такой, какие глаза у Туомаса, я сказала это вслух, и Лешка, кажется, стал ревновать меня к нему - дальше качался на волне красный бакен, около которого проходила такая светлая полоса, что она разделяла собой фиалковые воды с другими, уже голубоватыми, которые начинались позднее. Если смотреть на собор, было видно удивительное небо, как на картинах итальянцев, когда кажется, что это небо просто не может существовать здесь - в своей хрупкости и акварельной прелести. Солнце садилось, оставляя дорожку светлого золота на пастельных струях. Я не знаю, как описать это, но вид был очень красивый. Я придумала наконец, что послать Туомасу - погуляю с фотоаппаратом и поснимаю наш город, но потом, одумавшись, вспомнила - а зачем?
Потом Лешка в чем-то хотел мне признаться. Я, естественно, все и так уже знала. Правда, не очень сильно представляла, в чем именно он признается. Просто мои представления об ухаживаньи находятся в состоянии, промежуточном между рыцарскими романами и Шекспиром и сегодняшним сексом после первой встречи. В общем, намечались три варианта:
1) Он говорит, что хочет со мной встречаться - а что мы, спрашивается, делаем?
2) Он говорит, что... Ладно, это вряд ли.
3) Он говорит, что в перспективе хочет на мне жениться - но это уже просто приколизм мой.
В итоге после пятнадцатиминутного гулянья возле дома, где старушки вовсю настраивали радары, он выдавил, что очень меня любит. Мне было смешно, ужасающе смешно, и мне пришлось приложить немало усилий, чтобы не расхохотаься ему прямо в лицо, спугнуть сидящих на сирени воробьев, заставить прохожих оборачиваться, а его краснеть. Наверное, я очень жестока, но я ничего не могла с собой поделать. Однако памяти вдруг всплыл Туомас и подумалось: неужели я его люблю, все еще люблю? Я пбыстро попрощалась с Лшкой, стараясь быть максимально доброй к нему. Он подумал, что я не поняла. Сейчас смотрю на себя со стороны и думаю, что это вполне в духе Гранатового браслета - вещи, которую я часто вспоминала, думая о себе и Туомасе. Да Святится Имя Твое!
Я уже давно знаю, что есть две стороны любви - дневная и ночная. Я даже хотела написать рассказ на эту тему, но сейчас это кажется мне делом довольно сложным, включая мой малый жизненный опыт. Тогда рассказываю обо всем здесь.
Есть две стороны любви. Дневная сторона - это когда я могу писать его имя машинально, чертить карандашом по бумаге. Когда я вместе со всеми строю планы о поездке в Финляндию и последущей встрече с ним. Когда я шучу над ним или его поступками - по-доброму шучу. Когда я хочу прислать ему открытку ко Дню рожденья. Когда я тоннами качаю его фотографии и разговариваю с ними.
Все это - дневная сторона любви. Она столько же недолга, как хорошая погода. Это солнце, отражающеесь на глади воды. Она непостоянна. Если бы я любила его только так, я давно бы уже разлюбила.
Но есть ночная сторона. Это когда ты запрокидываешь голову в небо, и ветер сушит слезы, образовавшиеся неизвестно от чего. Когда ты мечтаешь ночью, ощущая страшную необходимость, потребность в родстве душ ("Души, души, быть вам сестрами - не любовницами вам"). Когда я расходую весь свой запас любви и нежности. Когда я глотаю слезы от случайно брошенной фразы, на которую днем я бы ответила шуткой. Когда я тоскую по человеку, которого я никогда не видела, и которого я никогда - никогда! - никогда!!!!!! - не увижу. Я тебя никогда не увижу. Я тебя никогда не забуду.
Это ночная сторона любви. Если бы не было ее, все замки были бы построены на песке. Можно было бы бросить и оторвать. Но есть страшная ночная любовь, которая одновременно - и наслаждение, и мука.

Еще раз перечитала Лешкино письмо. Вот оно, признание в любви. Ну и что мне теперь делать? Полагается ответить, люблю ли я его. Неужели я своим "поэтическим" чутьем угадала, что это придется сделать? Теперь, после этого все кажется довольно серьезным и нет уже той легкости отношений, которая меня вначале радовала. Выходит, все так, как в моем стихотворении.
Сказать тебе, мальчик, кого я люблю? Я могу описать тебе моего возлюбленного. Щеки его цветник ароматный, кудри его - вороново крыло, а глаза... Глаза его - цвета нашей фиалковой волжской воды. Вот так. И что ты сделаешь? Я не люблю тебя и никогда не смогу тебя полюбить. Сочиняя письмо к тебе, мне приходится вставлять туда до страшного официальные фразы, просто потому, что совсем не хочется врать. Я просто не люблю тебя. Надеюсь, ты поймешь, но пока что ты слишком мал, чтобы разобраться. Я же совсем не знаю, что мне делать дальше.
Но я люблю его. И в этом вся правда. Это та соломинка, за которую можно ухватиться. Я люблю его! - мне хочется кричать на весь мир, над волжскою водой, что Я - люблю!! - Его!!!!!! И пусть эхо разносит мой голос.
Удивительно, он сейчас в Москве, совсем близко, а я совсем не тоскую. Просто потому, что реалии нашего быта - потекший кран, картошка, мясо совсем не согласуются с ним. Я настолько ждала этот день, что растратила горечь, и это даже хорошо. Сладких снов тебе, Туомас.