В прозаической поэме Ф. М. Достоевского "Двойник" возникает ощущение сна на яву, как и при чтении других его произведений. При достаточно подробном описании интерьеров, улиц, возникает ощущение не только чего-то еще, словами не описанного, а еще и допридумываются какие-то еще более мелкие детали. Ощущение фильма, в котором ты не играешь, но присутствуешь. И это уютный мирок, там чувствуешь отчаянные попытки балансировать, удерживая равновесие эмоциональных бурь и становится хорошо. Как-будто источник энергии, которым ты питаешься в процессе прочтения.

В водовороте страстей не замечаешь где именно щелкнул тумблер необратимости происходящего. Ты не решаешь сопереживать тебе или нет. Ты часть действий. Да, вот сердце почти сжалось от жалости (каков оборот!:-))), но тут же идет иррациональный рывок в обратную сторону. Бой перед погружением в безумие. Это может случится с каждым. Помимо сумы и тюрьмы есть еще третий компонент. Мы все под Б-гом ходим. Только здесь очевидно, что он внутри и царствие его тоже находится там, в области психики и бессознательного.

Начинается все, пожалуй, с того, что есть персонаж. Господин Голдякин. Стыдный, уже потому, что маленький человек. Человечишко. И дальше история по типу трагедия свинного рыла, сунувшегося в калашный ряд. Только все предпосылки трагедии происходят лишь в голове персонажа. Он желает то, что неположено по его социальной роли. Желает играть не свою роль. Это сильнее его и заканчивается полнейшим провалом. Это как попытки князя Мышкина хорошо вести себя на балу, из хорошо известного фильма Владимира Бортко, где он все равно разбивает вазу. Только господин Голядкин "разбивает" ее так, что происходит эффект взрыва, от которого осколки разлетаются по всей прозаической поэме. Господин Голядкин ничтожество, раб своих начальников, презренная и неприглядная вошь.

Из одной зоны дискомфорта он перемещается в другие, осязательные, объективные. Там особенно возникает ощущение уюта и тепла. Будь то проливной дождь, снег или просто сырость.
Из петербургских парадных, черных ходов, потертых съемных квартир, сияющих спасительным теплом в сумраке слякоти, окон, вырисовывается еще один персонаж. И он тоже господин Голдякин.

Редкостный гад и сволочь. Он хватает своими подлыми руками все, что упускает настоящий и единственно существующий господин Голядкин.
Враг наступает и наш пострел везде поспел. Из-под носа все блага, всю сущность.

Черты сюрреализма постепенно вытесняют черты простого и понятного быта, который был бы, наверное, скучен без этих роковых трансформаций.
Все больше знакомишься с чужим состоянием диссоциации. В том смысле, что понимание того, что это все компоненты психики одной личности становятся все яснее и четче. Бегство из одного состояния себя в другое. Как если бы человек беспробудно пил, чтобы избежать ясности осознания себя настоящего.

Проблема в том, что нерешительный, пресмыкающийся, жалкий, и, наглый, уживчивый, хитрый - это один и тот же человек. Не может выбрать, кем же быть менее стыдно в его случае. Хотя кто более объект зависти очевидно. Но выстлан моральными принципами, будто шипами, путь к успеху.
Есть тот, кем хочет быть главный персонаж, есть тот, кем он совсем не хочет быть. И нет никого, кем бы было быть не стыдно. Честный-жалкий и подлый-успешный. В любом состоянии его ждет западня. Не находится за что их любить. За что любить себя.

Вытесненная любовь к себе, жалость, сострадание, проецирутеся на окружающих нелепым нелогичным потоком. Те, кто должен был, и скорей всего, его презирали, осуждали, на самом деле, когда уже была напрочь стерта грань между объективным и субъективным, стали выражать желание его увидеть, заботиться о нем. Любящее его человечество делегировало к нему ангела-спасителя. И он забрал его навсегда. Где ничего нет, кроме тепла