Она безупречна. Во всем – в походке, в речи, в гибкости рук, в плавности и законченности движений. Пальцы в расслабленном состоянии выглядят так, как будто она только что стянула с кисти перчатку. В ее приподнятой голове и высокой шее столько достоинства, что оно, кажется, вот-вот перетечет в надменность. Ее глаза всегда спокойны и внимательны. Она неразговорчива, и жизнь ее загадочна.
Во время танца в зеркале отражается ее спина, хрупкая и сильная.
И, стремясь достичь той же высоты, вытягиваясь в струну, понимаешь, что она остается недосягаемой. Непостижимой. Одинокой. Даже среди большого скопления людей ощущается ее отстраненность.

Он совершенен. В нем все крупно, но не грубо. Он раскован, пластичен, а в джазовом танце даже по-мужски грациозен. Он харизматичен и стилен. Он способен перевоплотиться в любой образ, он ироничен, легок в общении, музыкален.

И я не хочу знать ее в другой обстановке, где-нибудь на кухне, или скинувшей туфли, или спящей, или, возможно, измотанной выдохшимися отношениями…
Я не хочу знать про него больше ничего, кроме того, каким он видится мне со сцены. Не хочу знать, каков он в ссоре, в чем выражается его любовь, тщеславен ли он, поздно ли возвращается домой и что говорит, когда пьян… Не хочу думать о том, не пусто ли в его душе…

Мне достаточно тех образов, которые они выдают во внешний мир…