Помимо сатанизма и политеизма человечными (а следовательно безбожными) воззрениями являются материализм, агностицизм и так называемый "пантеизм". С первыми двумя дело просто. В материализме и агностицизме говнюк не имеет другого оправдания кроме собственной говнистости. В монотеизме же (за исключением сатанизма) он имеет оправданием Божью заповедь. В случае "пантеизма" причина другая. "Пантеизм" отличается от теизма, как известно, тем что первый монистичен, а второй дуалистичен. То есть для теиста Бог находится вне мира, он является духовным началом и противоположен миру как началу материальному. Для "пантеиста" же Бог содержится в каждой частице материи. Этическая дистанция между ними – как между небом и землёй. Фанатик-теист ненавидит не только человека (как существо, увы, материальное), но мир вообще. По существу, он ЧУЖОЙ, марсианский пришелец, жаждущий растереть в прах всё земное. Его добродетель – сугубо марсианская, в понятиях которой человек именно раб, отданный в услужение высшей инопланетной цивилизации. Иудаисты, мусульмане и иеговиствующие псевдохристиане – три расы пришельцев с Марса, смешанные с обслуживающими их юденполицаями. Для "пантеизма" же материальное, а следовательно человеческое, не может быть злом, потому что оно и есть божественное. Проблема только в том что "пантеизма" не существует, ни социологически, ни логически. То есть, во-первых, никто не исповедует "пантеизм", кроме, может быть, единичных эстетов; во-вторых, становясь материей Бог перестаёт быть Богом. Термин "пантеизм" бессмыслен. Скорее речь о "гилотеизме" в смысле чего-то промежуточного между материализмом и теизмом и легко перетекающего в поэтизированный материализм или мистико-агностическое поклонение природе.

С поэтической точки зрения попытки одухотворить материю посредством слияния с Богом или же безличными духовными силами находятся, можно сказать, вне конкуренции. Но это имеет оборотную сторону. Завораживающие на фоне светлого умонастроения, они становятся инфернально ужасными с приходом депрессии, гораздо страшнее своей невидимостью, непонятностью и непредсказуемостью чем детерминированная материя или антропоморфный теистический Бог. Последний, будучи в дурном настроении духа, может наслать на человечество потоп или чуму. От этих бедствий в крайнем случае можно спрятаться, увернуться или вымолить пощаду. Но если вдруг Бог гилотеизма окажется раздираем внутренним конфликтом, неврозом, раздвоением личности – мир заколбасится так что мало не покажется никому. И этой – божественной глубины ломки – окажется невозможно избежать. То есть, попросту говоря, быть внутри Бога гораздо беспокойнее чем вне его, хотя в счастливые периоды в такой же степени охуительней. Не менеее инфернальные ощущения мы получим и в том случае если вдруг имперсональное духовное начало, лежащее по ту сторону материи и до какого-то момента цельное или по крайней мере гармоничное, вдруг обнаружит сложносоставленность и забурлит внутренней борьбой.

Ну и сложно это всё, опять же.

Ещё в сер. XIX в. из клинических наблюдений стало известно что существует категория сумасшедших склонная к богохульству, оскорблению церкви и религии, непристойностям в отношении сакральных предметов. Но кем же бывали такие больные в нормальной жизни? Атеистами? Материалистами? Позитивистами? Как бы не так. Сплошь – религиозными фанатиками. Можно ли придумать лучшую иллюстрацию к том что дьявол, с которым эта публика так неистово борется, сидит в них самих? Но и бес бы с ними если бы они воевали с оным внутри себя, а не проецировали вытесняемую дьявольщину на окружающих – становясь тем самым социально опасными психопатами.

А как раз сатанисты гораздо чище нравственно, ибо принимают свою инфернальность, а не переносят на соседа.