Сергей прогуливался. Смоленский проспект, Сундуковский переулок. Смотрел походя: "Симпатичная проститутка!". Смеркалось. Проститутка сонно посмотрела. Сергей прямо, с похотливым смыслом, представился: "Серега. Почем?". Смешно подернув свитер, проститутка сказала: "Полста. Света.". Поймали старый проржавевший седан - поехали. Свет поворотников, стоп-сигналов понемногу слепил.
Приехали. Света поёжилась: "Страшновато". Подъезд, ссаки подростков, сгнившие полуистлевшие стены. Похоже, Сергей привел Свету потрахаться с переверсиями. Света поняла ситуацию - попала...
Слушай, падла, - сказал парень, - слушай, паскуда сучья! Поздно сопротивляться. Попалась. Сейчас поразвлекаемся. Снимай портки, сука, поебемся.
Слегка потрепал по скуле перчаткой...
Секунду помедлив, Света пихнула Сергея пяткой. Согнувшись пополам, Сергей прохрипел "Сбежать пытаешься - сама попросила"...
Пуля слегка поцарапала светину подмышку, свистя порикошетила, скатилась по ступенькам. Следующая попала строго по середине позвоночника.
- Сдохни, падла, - сказал парень, - собаке - пуля.
Сергей перешагнул. Стерев пальчики, спрятал пистолет.
Сегодня планета стала почище.
Странный получился сюжет, правда?

Подумалось: почему позволено патриотично прикрываясь пиаром, подло подвергать потомков персов подрывам, поджогам?
Падонки против! Пидоров прогнать поганой метлой! Персидский полузалив полностью подчиненный Петролиумам - подлость!
Подобрались приколисты.
Прикинули план акции.
Понаписали призывов, порисовали плакаты.
Пробовали пройти процедуры префектуры - полный провал. Поздно проталкивать прожект. Проволочки: "Приходите по пятницам".
Плюнули.
Попробовали порисковать.
Провели пропаганду. Подготовили программу.
Пришли.
Подтянулись помощники.
Покричали, попротестовали. Пошли по проспекту. Повстречали полицию. Поговорили, прикинулись полными полудурками. Полиция повелась. Подлые прихвостни. Пытались порвать плакаты, посадить, попинать.
Показалось посольство. Пикет прокоммунистических престарелых.
Подумалось: покажут по первой программе - прославлюсь.
Потом покричали призывы, провели прессконференцию, порешили: пора прекращать.
Пошли потихоньку.
После позволили подрасслабиться, предаться порокам (по пятьдесят, полюбому).
Попытка позитивна, посмотрим по последствиям.

(с) Wandernd 24.03.03.

Чтоб не портить вид - он тут

Прошли свободные года,
когда...
Я мог опасаясь лишь скрипа двери,
зырить парнуху,
Летели недели.

Теперь за моей спиной,
тыцая в клавишы ногтем бодро,
Сидит какая-то новая девачка,
У нее дряблая кожа и прыщи на морде.

"Кто же, кто же она такая?"
спросите вы, рты разевая?
"Кто глядит в твой монитор, сидя за спиной
И улыбаясь как антикимбессинждер?"

Отвечу просто - HR-manager.

Где вы, волоокие девы, трясущие сиськами в камшотов экстазе,
Где вы, френдленты и чаты, а уж сколько времени я посвящал...
Удавкому, Факрунету и прочей заразе?

Всё, жизнь закончена, можно увольняться,
Не ждите теперь креативов искрометных.
Чем же теперь в рабочее время заняться?
- Чистить и смазывать ПУЛЕМЕТЫ!

Ковров ходил из угла в угол, судорожно сжимая и разжимая кулаки. «Это еще не конец, еще не конец, еще неконец, неконецнеконецнеконец», - твердил он сам себе. Голые стены комнаты звонко отражали шаги. Паркет старого особняка в центре Москвы был подобран с особой тщательностью, напоминая консистенцией брусчатку улицы внизу. Именно брусчатка была основным препятствием к побегу – прыжок из окна третьего этажа был равносилен самоубийству, и Ковров с остервенением искал иные способы выбраться.
Его пока не считали врагом революции и, отобрав оружие, держали в комнате, ожидая приезда Сабурова из ЧК.
Во сколько приедет Сабуров, сказать никто не мог, воля этого человека, вершащего судьбы людей стальным стволом своего именного маузера, была востребована во многих местах. В любом случае, подготовиться к разговору следовало основательно.
Ковров достал из внутреннего кармана гимнастерки стеклянный пузырек с полустертой латинской надписью и высыпал на зеркальце небольшую горку белого порошка. К сожалению, выровнять было нечем, и судорожно сглотнув, он втянул в себя через стальную трубочку всё целиком.
Навернувшиеся слёзы, свербение и зуд в носу удалось привычно перетерпеть. Ковров встал на середину комнаты и, закрыв глаза, мгновенно вник в суть ситуации и увидел пути выхода.
Я, товарищ Сабуров, потомственный пролетарий. Дед от станка, отец от станка, и сам тоже… А они, сволочи, пили кровь, и наживались… Хозяин завода нашего, в хромовых сапогах ходил… И дочка его, Сашенька, всегда с презрением смотрела… А в октябре поменялось всё… И управление сожгли, и Плюгаева расстреляли, а Сашеньку не видел я тогда… Но глаза-то ее помнил … Смотрели они на меня во сне, будто манили… Омуты, а не глаза, товарищ Сабуров.… И как был приказ линию вести твёрдо, так и делали, в ответе только перед партией… И когда увидел ее, к стене прижалась и дрожит вся, а я и говорю, куда же ты, Сашенька, а она молчит и только глазами своими смотрит… Тут и вспомнил я ей, и завод, и станки, и отца моего, кровью харкающего, и что ручки у нее белее… Да и не кричала она, товарищ Сабуров, не сопротивлялась почти… Только шептала «не надо, не надо» и смотрела на меня глазищами… Тут то и помутилось всё, будто в груди что-то лопнуло, а на голове мешок… Очнулся я, а солдаты меня держат, маузер дымящийся на полу, и вместо глаз у нее – дыры кровавые…
Нда… как-то не особенно правдоподобно…
Липкие щупальца страха проникали в сознание, парализуя волю и фантазию. «Такому – не поверит, увидит фальшь», - думал Ковров. Почти не отдавая отчета в том, что он делает, Дмитрий снова достал из кармана зеркальце, пузырек и трубочку. И, совершив кокаиновый ритуал, сполз по стене.
Мысли, еще секунду назад казавшиеся нагромождением угловатых форм, мгновенно выстроились по рангу, вымостив дорогу к спасению.
Я, товарищ Сабуров, к революции шел долго и мучительно, от гегельянства через ницшеанство, которое хоть и попахивает идеализмом, но борьбы-то, борьбы-то и бунта, но не такого бунта как у Пушкина в его Капитанской дочке, где сжигается и сметается бездумно и беспамятно, словно морем на картине Айвазовского, а к цели идет одной и последовательно, как ступеньки на лестнице, мрамором не блестящие, но цель свою хранящие, и я нес цель свою так же блестяще и добротно, беззаветно служил и за дело партии в огонь и воду готов был как в бунте Пушкина или картине Айвазовского, без мучений и идеализма и лишь сознавая пролетарский закон и борьбу…
Почувствовав, что цепочка его абсолютно логических утверждений, сакральный смысл которых был ясен с первого предложения, даже с первых букв, постепенно пожирает самое себя, Ковров, наклонился над зеркальцем с небольшой горкой порошка. Но вдруг, едва не вскрикнув, отпрянул. В зеркале, слегка припудренном мельчайшими белыми частицами, отразились его глаза. Расширенные зрачки, черные и бездонные, напомнили ему, почему он оказался в этой комнате, и что грозит ему…
Глаза ее, товарищ Сабуров, мне сразу не понравились, черные глаза, ведьмины. Смотрела она на нас, как огнем жгла. Во сне она ко мне приходила, шептала ночами в уши страстно «убей меня, убей себя…». И пугал я ее, и умолял, она лишь смеялась и каждую ночь, как усну, приходила и вглядывалась, вглядывалась… И ведь удерживался каждый раз, не падал в омуты ее, но все соки она из меня выпивала. А когда двое моих бойцов не проснулись утром, понял я, что совсем близко подошли. Прямо спозаранку приказал я проверить дом по соседству с нашим. А она пряталась на чердаке… И омуты свои платком повязала, думала не узнаю я ее…
На дне медицинского пузырька уже оставалось совсем немного. Но Коврову уже не нужно было подстегивать себя, достаточно было бросить взгляд на отражение собственных глаз в зеркале, как волна необычных чувств и переживаний вновь накрывала его с головой.
Он сел на пол, прислонившись спиной к стене и, поражаясь простоте и прозрачности всей ситуации, в которой он оказался, начал делать пометки карандашом на обратной стороне зеркала.

1. О нас. Спасительная сущность человека.
2. Повторимость событий. Нехотя.
3. Проникновенность луча мысли.
4. Вредность неделания.
5. Выводы.

Теперь, когда Ковров был полностью готов и спокоен. Он лишь наслаждался игрой разума на бесконечных плоскостях реальности.
Шаги за дверью, грохот ключей и скрежет замочной скважины вывели его из состояния полузабытья.
Сабуров оказался стройным молодым человеком, в старомодном, протертом на локтях костюме-тройке, оттопыренность которого на правом боку выдавала всю серьезность намерений входящего. Вошедший за ним помощник неуклюже, путаясь в ремне винтовки, поставил два стула и встал у двери.
Сабуров, стоя к Коврову вполоборота, указал на один из них и пододвинул к себе другой. Чувствуя, как с каждым ударом сердца из него уходит воля, вытерев мгновенно проступивший на лбу липкий пот, Ковров тяжело плюхнулся на жесткое сиденье. Вспомнив, что в руке у него зажат ключ к спасению, он впился глазами в пляшущие буквы, порывисто выведенные на оборотной стороне зеркала.
Абсолютная незнакомость некоторых слов, нелогичность и хаотичное нагромождение букв ввергло Коврова в панику. Трясущимися руками он повернул зеркало. «Глаза!!! ЕЕ ГЛАЗА! Вот ключ ко всему!».
Мгновенно воодушевившись, он поднял взгляд на Сабурова и … столкнулся с такими же бездонными и расширенными зрачками.
«Ты – это она! Я все понял», - закричал Ковров и бросился вперед, в надежде вырвать эти глаза или утонуть в их глубине.

«Черт их разберет, этих кокаиновых наркоманов», - сказал помощнику Сабуров, убирая маузер в кобуру, - «и зеркало зачем-то разбил… На, попробуй. Понравится».
И протянул бойцу трубочку.