Да, нет, нет, да.
Капли дождя стучат по крышам
Нет, нет, да, да.
Уставший сакс еле слышен.

Ежели против воды, то слом,
Если по ней то - снос.
Давай построим мечеть
Из докуренных вспять папирос.

Капли текут. Коньяк, дождь, душ.
Не разобрать где чья.
Нет тел, нет слов, нет душ
Но где-то живет моя.

Она пойдет по реке в рассвет
Умываться рутиной дел
И кто-то будет кидать ей вслед
Пучки отравленных стрел.

По бездорожью из грязи вязь
Новый день. Нужен - не нужен?
Но как говорили хиппи – грязь это то, что нельзя есть.
И что нет ничего чище любви под душем.

В зеркале утро в похмельном бреду
С губами опухшими от поцелуев.
Приду, не найду, найду, не приду.
Капли дождя. Вода, поток, струи.

Гер Питер заказали свой портрет:-))
Не хочется таскать планшет туда-сюда.
Не знаю все ж какие образы я вижу...

Но ясно только, что китайцы все вещи мугут делать без любви.
И делают в итоге.
На выхах буду клеить панарамки.

За маской маска
Под ней еще одна
В итоге приглашение на бал
Или нож в спину?
И главное, зачем эта игра
И для кого?
И можно ли пытаться удивить
От нефиг делать?
Ах эти игры!
В итоге пустота.
А может маска из нее.
В ответ лишь тишина.

Душно перед грозой.
Запутавшись в лепестках,
Объясняешь, что эмоции скрыты.
Скрыты надежно и можно уже не скрывать свои чувства.
Все равно, что кричать, а голоса нет.
В тишине коридоров из снов заблудился крик.
Удушающий запах камелий
Невидимым жестким капроном
Завернет насовсем.
Напевая романс о любви,
А романс – это пошло.
Но одна только дверь в глубину откровений.
Нет вины в том, что краской написано «хуй».

Спокойствие камня под раскидистой ивой,
Что достает своей тенью аж самый берег реки.
Камень хранит свою жизнь, а может и свет
Не свой так чужой. Он молчит. Это всегда его тайна.
Даже если к нему прибежит обезьяна,
Будет скакать по нему, петь песни, строить ужимки,
Выпекая их из своей обезьяньей души, как горячие булочки.
Камень останется точно таким же как был.
Полным до краев квинтессенций своих секретов.

Спокойствие чайника или кастрюли,
Что стоят возле двери в кладовку в буфете.
Даже если налетит буря, и будет ломать тот несчастный домик
Где стоит тот буфет, в котором покоится чайник или кастрюля,
Даже если домик будет затапливать наводненье.
Даже если он просто рухнет, не выдержав бесконечного течения времени.
Чайник с кастрюлей будут хранить свой бесценный покой.
Потому что так положено всем чайникам или кастрюлям.
Их концепция жизни лишь в том, что бы не изменять состояния,
Ведь как-нибудь жизнь их, конечно же да сложится по любому.
А если делать много лишних (а они для кофейников всегда лишние)
Движений, то некогда будет жить чайникам, утюгам, блендерам
И кастрюлям. И они не смогут тогда сказать, что прожили жизнь
Не напрасно. Так что, «стоять!», была мысль. Не с места!
А там, глядишь им бог даст. Утюжат, чайничат, блендерчат.

Зови животных, будем впадать в транс
Выпадать из тумана сомнений.
В магазинах не «Львовский», а квас «Тарас»
Из каких то инопланетных растений.
Стабилизатор Е-40 стабилизировал нашу жизнь.
Жизнь брала под крыло, лишь бы только по реже роняла.
Но вот сияющий кончик веревки, твой шанс, так что держись!
Успевай, делай пас, и тебе не покажется этого мало.
Просьба любить врагов, как бы не показалась глупа,
Но у истоков столько любви, что некуда от нее деться.
И о чем-то просить просто нет смысла, даже просить не просить.
Делай раз, делай Па, особенно, когда не на что опереться.
Иногда вытеснению образов способствует ложь себе.
А иногда день как бы шепчет о яблочных поцелуях
У источников столько любви, что не жаль одному тебе,
Отпускать ее очереди из одного тебя, каждого в ней приветствуя стоя.
Даже если получится думать на HTML
Или быть в состоянии крайнего эйдетизма.
Что для дизайнера плюс большой,
Игра в бисер - мираж, а мир - большая постель
Для бесконечного, разных оттенков, идиотизма.
Так что зови наповал, зови кувырком.
Открывай все двери. Кто-нибудь да прибьется.
А если нет – жаль, ошпарится кипятком и даже не рассмеется.
Не поднимет в траву упавшие леденцы,
А скажет бездумнейше: зуб даю. То на это скажи ему: На!
А тем временем колышутся медовые бубенцы
В нижнем мире шаманского бубна.

Естественно все, что мне нравится:
Солнце, красящее черепицу
На крышах незнакомого города
Море, лижущее ступни моих ног.
Песок, согревающий кожу моего тела,
Ветер, наполняющий парус моей лодки.
Устрицы, запиваемые шампанским.
Мелодия скрипки из незнакомой таверны,
Как буд-то целует меня в обнажившееся случайно плечо
Губами смуглого улыбнувшегося мне незнакомца.
Дороги, уводящие как будто бы по улиткиному домику
По улочкам старого города возле ласкового синего моря,
В котором я никогда не была и вряд ли когда-нибудь буду.
Узоры, на тающих в вечере вместе со всеми, шторах
Только на миг привлекают обычно внимание.
Дальше затягивает в водоворот, кружит голову.
И впечатления, полученные за день
Окутывают, нестерпимо усиливающим жажду огнем.

Но идти, задыхаясь, наверх стоит, хотя бы затем,
Чтобы прижаться щекой к еще не остывшим скалам
Смотреть, как исчезает за морем, и гаснет солнце
И не знать увидишь ли ты его еще раз.

Кожистых, перепончатых пальцев
Склизких объятий не отогнуть щипцами
Порвалось платье.
Пришла на рынок, а там лежат доски от плахи
Головы не поднять …
не поглядеть незрячими глазами.
На свист оборачиваться не стоит.
На плече ящерка с зашитым веком.
За шторой в углу змея и розетка.
Или чуть больше пустоты, чем обычно.

На перекрестке стоит тетка
мечтами мечет.
Вместо рук у нее миксер и веник
Она регулирует движение жизни.
Ее власть безгранична.
Она родила ребенка.
Чтобы прийти к власти.
Но она знает, или врет, что знает,
Что однажды придут и по ее душу.
Она опять станет куклой,
Ее упакуют обратно в ящик.
И унесут откуда и принесли.
Наплевав что будет с ее ребенком.

Летят кишки, дерутся обезьянки
И лижут до крови друг другу ранки.
Крадут бычки, бутылки бьют, едят таблетки
Как жаль, что им не выбраться из клетки.
А то бы Дарвин их усыновил,
Из них бы сделал не мартышек, Человеков!
Диплом бы дал. Желал бы им узбеков
При том душой бы вообщем не кривил
Когда бы обнадеживал мартышек,
Гиббончиков, уродливых воришек,
И старых маразматиков горилл.
Но то судьба такая – быть приматом.
Не важно даже как ругаться матом.
Извилины – вот чудо из чудес.
Что делать, у одних они прямые,
А кого то плойкой завитые,
У третьих алкоголем пропитые…
Но не мартышки делают прогресс.
Вот ведь обида на всю жизнь на человека!
Но не поможет им библиотека.
Ни википедия, ни даже глиптотека.
Ебут гусей, дрочат. Качают пресс.

Стражник. Темный коридор.
Конвоир з/к.
За окном тюремный двор,
Шелест ветра как шелка.

Она ускользала, но след мы нашли.
Два слова последних сказала.
Потом оторвала нас от земли.
Как зуб от десны оторвала.

Долго прощала нам нашу речь,
Кивала, давала пощады.
Протоколы она приказала все сжечь
«Курите. А впрочем, не надо»

И правда, нет смысла. Один только лист
Не оторван на календаре.
«Завтра казнь. После этого мир будет чист…
Вас сожгут в облаках на заре».

Залететь птицей в мое окно,
Присниться мне в самом гнусном кошмаре,
Являться мне в облике смутных прохожих
Надувающих вместо себя, заготовки
Общественных представлений,
Преследовать на излете стаей
Степных волков,
Исчезнув из моей жизни навек,
Хватит ли у тебя дурости?
Дышать мне в правое ухо,
Продувая его сквозняком,
Отсутствовать, если я оглянусь,
А когда повернусь обратно,
Смотреть мне в спину,
Буравя след словно от пули,
И писать обо мне, когда ты пишешь Родине,
Разбивать мое сердце об стену
С размаху
Наблюдать невидимкой как я чищу зубы,
Бреюсь, купаю свои оба глаза,
Смотрю новости, говорю: А чтоб тебе…
Грустно смотрю в окно,
Преступаю, отказываюсь, предаю,
Скучаю, жалею. Иду на поклон
Дну вечности, говорю, что дурнее тебя
Не бывает вообще, хотя… в принципе…
Дура! Хватит ли у тебя дурости?

Хватит, сколько твоей душе угодно,
Насколько хватает воображения,
Образов, шорохов и нелепейших сновидений.

В раскаленном закате
Падал пьяный с моста.
Вторник. Скрипы кровати.
Занимайте места.

В запыленные будни
Сквозь слепое окно
Пчеломаток и трутней
Нам покажут в кино.

Доктор выщипал бровь.
Выпив чай из пиалы,
Нас в страну, где любовь,
Поведут сериалы.

А на улице в девять
Утопился закат.
В нем цветущие вишни
У дороги стоят.

И какой то один,
Осознавши тщету,
Отпивая вино из бутылки,
К мосту

Направляет свой взгляд.
Сбросив бремя затрат,
Он шагнул
В утонувший закат.

Нальем 15 рюмок лести,
Любви, невыплаканных слез.
Накатим по 100 и по двести
И заспиртуем наш серьез.

Луна, давясь от отвращенья,
Льет белым искоса на двор.
Так жалки мелкие прощенья,
Не пойман за руку – не вор.

Устал кивать, а по ногам дует
Моли молитву, нагоняй ураган
Его зарывают, топят, сжигают, а он колдует,
Огненным и блестящим наливает себя в стакан.
Хрупкая девушка из окна электрички
Высунув голову, распустила волосы
Сияющие как пламя чиркнувшей спички.
По лицу видно, что морок спадет нежданно.
Ожила кукла, скрылся последний друг юности.
С губ срывается тонкое, стервозное «Марианна»
Под медитацию на закатные злые полосы.
А под окном верещит сигналка, угнали сааб.
Весь такой жалобный, стонущий плач мандолины.
Идут убирать сады, на пляж уползает краб.
Орехи - греки, персики – персы, финики – финны.
Все, каясь заочно, ждут лета.
Летом рождаются боги в лучах звезды.
В темное, мягкое дно корзины
Кладут, синевой только в верх,
Что важно не забывать, маслины.

Истина жертвоприношения
Не оплачивает издержек транса
Ангельское терпение
Не стоит своих затрат.
Ты чувствуешь на ладонях жжение
За что бы ты сам не брался.
Как если бы ты вдруг
Дошел до последних врат.
Ты можешь уткнуться в плечо незнакомого друга
Или найти дрессированный,
Меркнущий укрыватель сна.
И будет бесплодней прежней длинна потуга
А на дворе, как всегда, полнолунье, разрыв, весна.
Насмешка. Дуновение ветра, тает
Таинство, изумительных злых начал.
Оставляет, падает, улетает.
Настигает никогда не существовавший
Прежде речной причал.

Мысленно я удаляюсь в сад,
Где есть аллея статуй бывших любовников.
Палит их зной, мочит дождь, а они стоят
Все как один, от пажей до простых полковников.
Фрейлины, метранпажи, радист и Кет.
Одна королева и два ночных голубых портье
Вы проснетесь ночью и скажете – это бред,
Не может быть, не было, вздор, нигде,
Никогда ведь я вас не любил, мадам,
Вы не правы и больше не клевещите.
Ну что вы, как же вы… стыд и срам.
Прощайте, и больше мне не звоните!
После истерик они закрывают глаза,
Кладут иступленно на подушки усталые руки
И улетают туда, где не то гроза,
Не то вообще не известные научной природе звуки.
Потом они вытирают пыль,
Вешают шторы на окна,
Играют в прятки,
Пишут друг другу стихи,
Изучают стиль,
Звонят в колокольчик,
Разбрасывают тетрадки.
Потом они просыпаются каждый в своем дому,
Утопающем в зарослях, где что: георгин, шиповников.
И оставляют меня этим утром одну
Заплетать бахрому флагов,
Что висят на аллее статуй
Бывших любовников…

В белом зеркале растворяются губы
Черты лица, овалы век, ноздри.
Жесты, понятные без сурдоперевода
Объясняют суть близости от разлук,
Мол, ничто не забыто, донт ворри,
Ай лавью, ай нид ю, белив ми.
Буду бля, ты чего, ну не плачь...
Если гладят по шерсти,
То в зеркалах – против.
Против шерсти с ласковым:
«Детка прости,
Но чтобы все по сердцу, так не бывает,
Бывает и в сердце… контрольный укол…»
Спи сладким сном, не горюй,
Будет утро. Я разбужу тебя поцелуем
В ауру снов, неземным откровеньем.
Спи, спи, я укрою тебя от всего,
Что кружит вороньем,
От похоронных известий,
От жалоб, от слез,
От «всегда», от сомнений.
Я приеду, ты спи,
Рузбужу…
Поцелуй…
Обещаю…
Буду бля.