"Наин"

Вдруг поняла, что очень хочется посмотреть на кого-нибудь виртуального в реале, послушать, потрогать, понять, что человек действительно существует.
Желание исполнится, это я знаю точно - Вершитель все-таки. Только "рано или поздно, так или иначе" немного смущает.

..ставлю щит против боли.. объявляю ей войну..

Устала.
Вот, сначала четыре дня спала по шестнадцать часов, а теперь - шесть часов за четыре дня. Сколько можно?
Спать тоже иногда надо.

..скоро, уже совсем скоро.. еще неделя и.. восемь стандартных земных часов в день, прощайте большеглазые, прощайте проведенные перед экраном ночи.. будут болеть глаза.. будет болеть спина.. будут болеть пальцы и голова..

Видела его сегодня. Мимолетно-дежурная улыбка, "Ну, как дела?" - "Нормально". Все.
Мне неловко рядом с ним.. не знаю куда девать руки и глаза, не знаю, что говорить, не знаю.. ничего не знаю.
Он не умеет читать мысли. Хорошо это или нет?
..зло и понятие ему противоположное.. бедные драконы..
Забавно. Первый раз, когда его увидела, было легко. Потому что он смотрел не на меня и не со мной разговаривал. Потому что кроме меня в комнате находилось тридцать человек. Потому что я видела просто некрасивого, веселого, смешного человека. Потому что слышала просто быстрые, живые, задорные слова.
А сейчас стою перед ним, сжавшись, съежившись, не решаясь уйти, боясь и мечтая остаться.. стою и вижу человека, который спас мне жизнь, который предложил помощь, который не жалел, не расспрашивал, не любил.. просто был всегда готов выслушать, рассмешить, успокоить, озадачить.. просто был почти всегда рядом.. просто был.
Я стою, чувствуя, как горят щеки, метаясь взглядом по вызубренным до последней трещинки стенам, переминаясь с ноги на ногу и вздрагивая каждый раз, когда он обращается ко мне.. стою и слышу его голос, слушаю его голос.. только голос.. кому вообще нужны слова, они ничего не значат, они равнодушно-дружелюбны и полны безразлично-профессиональной уверенности.. они причиняют боль своей выверенной теплотой, своей четкой разумностью, своей мучительной правильностью.. и еще тем, что эти слова безличны.. сейчас они произносятся для меня, завтра - для кого-то другого.

Кажется, мне опять больно. Или я опять придумываю.

..как страшно и подло, что кто-то знакомый может скользнуть жадными глазами по следам моих мыслей, может понять, может узнать, может запомнить, может ударить..
Все, что вы скажете, может быть использовано против вас.
Может, лучше не говорить? Но я больше не могу в тишине. Не могу.

"Зимний лес"

Мучаюсь с письмами. Друзьям - понятно. А не-друзьям? Например, Стиву. Или Одуванчику. Обожаю обоих.
Рысью мне не нравится.
Сошла с ума. Давно, но недавно напомнили. Приятно.
Так. Не забыть бы.
Словно сон приходит вечер, косо падают лучи. Опускается на плечи, точно шаль, тепло свечи. Напевает в поле ветер, сад темнеет за окном, в восковом тягучем свете тихо дремлет старый дом. Безмятежен летний вечер в алом золоте лучей. Старый дом, как время, лечит душу мне теплом свечей.
Инсульт - это как? Глупости. Забыть бы.
Чужое. Котенок - умница пушистая. Цурюка - тоже. Только не пушистая, а ясноглазая.
Жалко всех до ужаса. Но это ведь не моя жизнь, как я могу... вмешаться? помочь?
Сказки. Не умею я их писать.
Ничего не успеваю. Может быть, увижу завтра Стива. Два месяца - и ничего. Но увижу - буду сходить с ума. Пусть. Так веселее. Без боли нет вдохновения.
Руки болят. И спина. Я хочу так много невозможного... Даже не чуда, просто того, чего не может быть. Для себя хочу. И жить. Иногда.

"Иная"

шел бы ты, что ли, домой...
не то что бы я скучаю...
просто мне муторно одной в пустой квартире за включенным и не выключаемым уже третьи сутки компьютером...
хотя и скучаю, конечно, тоже...
я знаю, что одиночество никуда не денется вне зависимости от твоего присутствия-отсутствия, но, по крайней мере, я буду не одна...
устала...
надоело...
сама не знаю что...
ты мог бы позвонить, это ведь несложно - нажать семь кнопочек в накрепко затверженной последовательности...
знаю, что ты не любишь звонить (а еще больше – говорить) по телефону...
я тоже не...
но ты мог бы прийти...
не на рассвете и не через два часа, а сейчас...
мог бы, но не придешь...
а я все равно буду ждать, хотя глаза слипаются и хочется свернуться калачиком под колючим пледом...
буду ждать, пока не звякнут на площадке ключи...
потом скрипнет дверь, ты войдешь, а я уже буду стоять в прихожей, преданно заглядывая в лицо...
я спрошу "как дела?", ты, скорее всего, буркнешь в ответ нечто неразборчивое...
иногда ты отвечаешь, рассказываешь о своих программах, багах, коллегах, клиентах и еще о чем-то, что я запоминаю, радуясь, что ты делишься со мной кусочком своей жизни...
но чаще ты просто бросаешь ничего не значащее "все нормально" и идешь на кухню...
ешь что-нибудь, не нуждающееся в готовке...
а потом уходишь спать...
ты закрываешь дверь, и я снова остаюсь в одиночестве...
хотя, конечно, никуда оно и не девалось, просто, когда я не одна, мне легче его не замечать...
а утром ты опять уйдешь до того, как я проснусь...
как всегда...
мне плохо одной, а еще хуже становится от понимания: того, что было, - не вернуть...
никогда...
чайки над Торсфиордом...
нет, это не из той оперы...
не важно...
шел бы ты все-таки домой...
потому что я тебе не позвоню...
сама не знаю почему...
может, потому, что ты мне не позвонишь...
буду ждать, пока ты не придешь...
домой...
несмотря на то, что мой дом совсем не здесь...

"Библиотека"

"Автобиография"

Человек не придумал слов, которыми можно рисовать падающие в ладони звезды, золотисто-рыжий огонь или капли росы в чашечках утренних цветов. Человек не придумал слов, которыми можно звучать гулом ветра, шорохом прибоя, шепотом листьев, звоном колоколов или просто смехом ребенка. Человек не придумал слов, которыми можно летать, или ходить по радуге, или рассказывать любовь. Человек просто не придумал для этого слов.

Я научусь думать дождь. Я почувствую себе крылья. Я подарю миру любовь. Я закрою глаза и перестану быть.
Мечты, мечты...

Когда-то я писала стихи. Или мне так казалось.
Я так мечтала выстраивать ровные ряды слов, цеплять их одно за другое каллиграфически правильными завитушками рукописных времен, складывать, как осколки разноцветного стекла, подбирая подходящие по форме и оттенку, соединять неразрывными звеньями искусной цепи, и, собрав, любоваться их идеальными очертаниями, перекатывать языком их мелодичный звон, пробовать губами их сладкую гладкость.
Но слова обзаводились колючками вместо завитушек и отдавали горечью незаслуженной обиды.
Я так старалась, не понимая, почему неудача следует за неудачей.
Я знала, что могу писать, я любила слова, я следила за игрой бликов на их ломких крыльях, потому что они казались мне бабочками.
Бабочек нельзя трогать руками, ведь собранная на их телах пыльца останется на прикоснувшихся пальцах, и бабочка погибнет.
Слова умирали линиями шариковой ручки на белой, как саван, бумаге.
Уголок исписанного с обеих сторон листа приближался к дрожащему огоньку свечи, по комнате плыл удушающий аромат искусственной сирени, по краю бумаги пробегала желтая, как утенок на детском платье, полоса, огонь неровными скачками выедал белизну до середины, на стол пятнами сыпалась зола, прожигая вишнево-бархатную скатерть, а потом жар становился невыносимым и пальцы разжимались. Бумага догорала в тяжелой хрустальной пепельнице. Рифмованные строчки исчезали в полумраке, растворяясь под потолком струями свинцового дыма. И с каждым ударом сердца эти строчки казались все прекраснее, все совершеннее, и, когда фитилек гас, погрузившись в жидкий воск, в моем воображении банальные строчки с неумело подобранной рифмой и хромающим ритмом становились стихами.
Наверное, поэтому я и перестала писать то, что даже мне казалось стихами только после уничтожения. А, может, потому, что в моей жизни стало меньше боли. Как бы я не пыталась убедить других, что стихи можно писать счастьем, сама я в это не верю.

"Армагеддон"

Давно хотела про него написать. Попробую, не знаю, что получится. Не получится - сотру.

В моей жизни вот уже два года присутствует явление по имени Даник. Даниил, Данька, Дашка, Дашуня, Дэниел, Дэник... Голубоглазое, пушистоволосое чудо, забирающееся в ящики моего стола, рвущее письма и документы, раскрашивающее стены маркерами, засовывающее монеты в видеомагнитофон и тапочки в тостер, отнимающее кучу времени и требующее постоянного внимания... Чудо.

Помню, как первый раз держала его на руках. Было страшно. Он был такой маленький, такой легкий, такой хрупкий, я боялась его сломать, как старую бабушкину куклу с фарфоровым лицом.

Потом, конечно, привыкла. Ребенок как ребенок, симпатичный, забавный, подвижный, умный, немного капризный, любимый. Я научилась его кормить, одевать, переодевать, купать, выгуливать, укладывать спать... Я выучила наизусть детские книги и мультфильмы. Я познакомилась с молодыми мамами и их чадами на спортивной площадке. Я привыкла к разбросанным по дому игрушкам и вечной нехватке времени. Распорядок дня изменился также радикально, как и вся моя жизнь.

Шесть утра. Ребенок проснулся и соизволил разбудить меня полными недовольства криками. Конечно, я не единственная, кто может его успокоить, поэтому я просто отворачиваюсь к стене и жду. Даник замолкает, я засыпаю. Я вообще не люблю рано вставать.

Десять. Папа уходит на работу, по поводу чего устраивается истерика. Вздыхаю, иду утешать. Даня стоит у двери и стучит по ней кулаками. Еще раз вздыхаю, подхожу, обнимаю, начинаю уговаривать, расспрашивать, рассказывать, обещать всякие вкусности и интересности. Ребенок всхлипывает, но плакать перестает.

Двенадцать. Предлагаю пойти погулять. Даник соглашается. Дальше - цирк под названием "поймай ребенка и надень на него майку, шортики, носки и босоножки". Цирк продолжается полчаса. Ребенок бегает от меня по всей квартире с радостным смехом, прячется в ванной, залезает под стол, укрывается одеялом и уворачивается от моих рук. Ему весело. Мне тоже. Я люблю его смех.
Наконец, Дэнни одет, я натягиваю кроссовки, и мы выходим из квартиры. Ребенок тут же кричит "На лифте. Поедем на лифте". Соглашаюсь, поднимаю его на руки, он нажимает на кнопку. Держа его в воздухе, думаю, сколько же он прибавил за последние месяцы.
Спускаемся, открываю входную дверь, Даник выбегает на улицу. По крайней мере, он сегодня не упал с крыльца. Иду за ним, навстречу - сосед-старичок. Улыбается: "Какой пацан! Ну, парень, дай руку!" и протягивает свою для рукопожатия. Даник прячется за мою ногу, я говорю: "Будь вежливым, поздоровайся - дай дяде руку". Ребенок смотрит на меня, явно не зная, что предпринять, наконец, решается, делает шаг вперед и выставляет свою ладошку. Старичок ее встряхивает и уходит довольный.
А мы продолжаем свой путь туда, куда и собирались - в парк. По дороге тратим минут двадцать на хождение по высокому бордюру. Ребенок не отпускает мой палец, так как падал достаточно и знает, что это больно. Я помогаю Дашке сохранять равновесие, наслаждаясь тем, что я ему нужна.
Добираемся до парка. У ворот парни играют в баскетбол, хочется остановиться и посмотреть. Мне хочется, ребенку - нет. Идем дальше.
На детской площадке как всегда людно и шумно. Спрашиваю у Даника, чем займемся. Ребенка интересует горка. Забраться на нее он и сам может, так что я просто стою и наблюдаю. Наконец, случается то, чего я ждала: ребенок падает, расстраивается и ведет меня на другой конец площадки - к турникам. Беру его на руки, подсаживаю, он цепляется своими крохотными ручками, я отпускаю, он держится. Секунд пять, наверное. Соскальзывают слабые еще пальчики. Ловлю, он смеется. Повторяем. Потом у меня устают руки.
Мы бегаем по площадке. Я кричу "догоню, догоню", Даник хохочет. После нескольких кругов ребенок утомляется и просит покачать его на качелях. Качаю. Долго качаю, пока он не начинает засыпать. Тогда мы идем домой.

Три. Даник лежит на родительской двуспальной кровати, я грею бутылку с молоком, которое он пьет галлонами. Приношу подогретое молоко в его комнату, устраиваюсь рядом на кровати, сую ему бутылку, беру книжку, начинаю читать. И мне, и ему абсолютно неважно, что именно. Дочитываю до третьей главы и замечаю, что тихое булькающее сипение, издаваемое покидающим бутылку молоком, сменилось мирным посапыванием. Смотрю на ребенка, умиляюсь, вспоминаю, что моя свобода закончится через два часа, вскакиваю и бегу заниматься делами: готовить, убирать, гладить постиранное в выходные, болтать по телефону и смотреть телевизор. За компьютер не сажусь, зная, что потом не встану.

Половина шестого. Приходит, ам-м-м, ну, скажем, Альта, она же Котенок, а вообще-то - моя сестра. Младшая. Рассказывает последние услышанные на работе сплетни. Я разрешаю ей разбудить ребенка. И последить за ним до папиного прихода. Она сердито фыркает, но слушается. Пока Котя с Даником будут смотреть мультики, я смогу сходить за покупками и немного прогуляться.

Восемь. Возвращается папа. Ребенок счастлив, мы с Котенком - тоже. Я спрашиваю про работу, про коллег и про последнего заказчика. Папа рассказывает, одновременно пытаясь переодеться в домашнее и показать ребенку, что любит его несмотря на долгое отсутствие. Потом я закрываюсь в комнате с компьютером, оставив ужин на столе.

Десять. Мама (Данькина) возвращается с курсов. Последние полгода она получает второе образование и попутно ищет работу. А я сижу с ребенком. Два раза в неделю - в те дни, когда у нее занятия. Но мне, в общем, не жалко, потому что братика я люблю и сидеть с ним - тоже, особенно после того, как ему исполнился год и он начал понимать человеческий язык.
Как бы ему объяснить, что нельзя нажимать на большую кнопку посередине того ящика, который стоит под моим столом? А то загружаю полночи что-нибудь интересное, а ребенок приходит – и полный ...

Конец.

Не получилось, но стирать не буду. Пусть.

"Да"