"Под стук колёс"


Я люблю поезда, это - "зеркало мира"
На подножках и прОстынях бой с пустотой,
Где за сутки пути, из продажной святой,
Словно скульптор, играя, ваяешь кумира.
'
Где попутчицы, вечно, с соседями в ссоре,
Где под взгляды украдкой, свои обнажа
СеребрЁнные струны, оглохнет душа,
Без возможности снова солировать в хоре.
'
Ксилофонами шпал наиграв полонез,
Отбивая колёсами южные ритмы,
Ты в соавторстве с краем отточенной бритвы,
Вдруг меняешь финал ненаписанных пьес.
'
Но себя исчерпав, как патрон холостой,
В веренице пустых пересадочных станций,
Ты выходишь под дождь, зябко кутаясь в панцирь,
Где заплечным мешком давит слово - Постой!

(почти)
Место съёмки - СПб с.м. Московская ( напротив монумента ) 28.09.04

Получаю по внутренне почте письмо:

УВАЖАЕМЫЕ КОЛЛЕГИ!
ВАМ ПРЕДОСТАВЛЯЕТСЯ УНИКАЛЬНАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ ПРОВЕСТИ ТРИ СКАЗОЧНЫХ ДНЯ В МАТЬЮ ХАРИ С 24 ПО 26 СЕНТЯБРЯ 2004 ГОДА.
ЗАИНТЕРЕСОВАВШИЕСЯ МОГУТ ОБРАЩАТЬСЯ К ОЛЕГУ ЛАМЕКИНУ, ТЕЛ. ...........
ИМЕТЬ ВИЗУ - ОБЯЗАТЕЛЬНО!!!!!

А у ЮГИ нет ни визы ни возможности
Где ты далёкая и прекрасная МАТЬЮ ХАРЯ ? Ждёшь ли ты своего блудного сына, и не устанешь ли ждать?
Я приеду обязательно приеду, ты только жди.
Будет и лазанья на берегу небесно голубых озёр, и прогулки по залитому солцем сосновому бору.
Всё будет.
осталось определится в какой жизни.

Жалею себя - все последние стихи хлам и я в нём по самые альвиолы.
А так хочется петь...

«Пёсье»

Так гладят больных или раненых в драках собак,
нежность шприцуя в преддверии скорых агоний.
Мёртвые хватки и сомкнуты пасти в ладонях,
с оттиском алым, запутанным в бледных губах.

Я, не рождённый для битв. Умирать на руках,
вот моё право. Как право же, скушен Овидий.
Дорого б о’тдал, за то, чтобы краем увидеть:
танец последний, где я изумлённый упал,

где перочинным ножом подогнулись колени,
Лишь подтверждая придуманный кем-то закон
- мигом живи, только смерть оставляй на потом,
плачь по другим, для себя оставляя моленья.

Читали Бродского. Потом трахались.
(и в этом всё что могла бы позволить душа)

слышал ЮГО II по НР.
НЕ могу описать собственные эмоции - колбасило от удовольствия страшно.
Но млин ... кто ж эти эминемские наигрыши вшил в такой замечательный техст.
Буду ждать появления акустики... боги смилостивятся - я знаю
(мечтательно - а может уже на SMS ина появится )
Эх...

«спас_ибо»
Посвящение Дарье Шуваловой.

В миллионах моих отличительных черт - ты черта,
обнажённая суть, разделитель живого и тлена.
Всё острее в тебе, всё в тебе - новизна, перемена,
если живость порок, то в сравненье с тобою мертва

эта набожность - быть. Будто шёлковых лент материал,
скрупулезно сотка’на, от первой до нити последней,
ты, жалеешь меня, перепившего собственных бредней,
исключением став, в доказательстве - «всё потерял».

Лишний раз убеждаясь как я неоправданно груб,
безнадёжен, несдержан, а попросту дьявольски скушен,
ты, крестом не назвав, греешь за полночь стылый ужин
и усталость с лица оттираешь чечёткою губ.

Десиденство - любимое развлечение отечественной интеллигенциии, совершенно не зависящее от политической, экономической, идеологической, социальной составляющих (ЮГО)

Вчера (на кухне), в разговоре мелькнула крамольная мысль а не пора ли...)
Потом вторая а кому на...
И в голове всплыли строчки моего любимого стихотворения "Конец прекрасной эпохи" (ст. И.Бродского)


Потому что искусство поэзии требует слов,
я - один из глухих, облысевших, угрюмых послов
второсортной державы, связавшейся с этой,-
не желая насиловать собственный мозг,
сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск
за вечерней газетой.

Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал
в этих грустных краях, чей эпиграф - победа зеркал,
при содействии луж порождает эффект изобилья.
Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя.
Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя,-
это чувство забыл я.
В этих грустных краях все рассчитано на зиму: сны,
стены тюрем, пальто, туалеты невест - белизны
новогодней, напитки, секундные стрелки.
Воробьиные кофты и грязь по числу щелочей;
пуританские нравы. Белье. И в руках скрипачей -
деревянные грелки.

Этот край недвижим. Представляя объем валовой
чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой,
вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках.
Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь.
Даже стулья плетеные держатся здесь
на болтах и на гайках.

Только рыбы в морях знают цену свободе; но их
немота вынуждает нас как бы к созданью своих
этикеток и касс. И пространство торчит прейскурантом.
Время создано смертью. Нуждаясь в телах и вещах,
свойства тех и других оно ищет в сырых овощах.
Кочет внемлет курантам.

Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав,
к сожалению, трудно. Красавице платье задрав,
видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.
И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут,
но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут -
тут конец перспективы.

То ли карту Европы украли агенты властей,
то ль пятерка шестых остающихся в мире частей
чересчур далека. То ли некая добрая фея
надо мной ворожит, но отсюда бежать не могу.
Сам себе наливаю кагор - не кричать же слугу -
да чешу котофея...

То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом,
то ли дернуть отсюдова по морю новым Христом.
Да и как не смешать с пьяных глаз, обалдев от мороза,
паровоз с кораблем - все равно не сгоришь от стыда:
как и челн на воде, не оставит на рельсах следа
колесо паровоза.

Что же пишут в газетах в разделе "Из зала суда"?
Приговор приведен в исполненье. Взглянувши сюда,
обыватель узрит сквозь очки в оловянной оправе,
как лежит человек вниз лицом у кирпичной стены;
но не спит. Ибо брезговать кумполом сны
продырявленным вправе.

Зоркость этой эпохи корнями вплетается в те
времена, неспособные в общей своей слепоте
отличать выпадавших из люлек от выпавших люлек.
Белоглазая чудь дальше смерти не хочет взглянуть.
Жалко, блюдец полно, только не с кем стола вертануть,
чтоб спросить с тебя, Рюрик.

Зоркость этих времен - это зоркость к вещам тупика.
Не по древу умом растекаться пристало пока,
но плевком по стене. И не князя будить - динозавра.
Для последней строки, эх, не вырвать у птицы пера.
Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора
да зеленого лавра.

Декабрь 1969

Так годы проходят сплошною стеной,
сомнительно чистой, губительно гладкой.
кто надпись оставил, кто сделал женой
девчонку, прижатую к стенке, украдкой,
'
пытаясь нащупать какой то рельеф,
ан нет, слишком плотно распластаны годы.
Уж мы не мальчишки. По горло свободы
хлебнув и от этого в хлам одурев,
‘
всё тешимся мыслью – что, мол, отыграем
возможность раскрыться чуть ярче других.
Но годы идут, да и выкормыш стих
уже не звучит как диагноз фатальный.
‘
а жаль…