Жаба сунула мне под нос зеленую ладонь, и я увидела на ней маленькую бело-розовую обнаженную фигурку.
— Узнаешь?
Я пригляделась — фигурка изображала меня в юные годы.
— А теперь взгляни сюда! — На другой ладони Жабы стояла фигурка моего перво¬го возлюбленного. — Теперь вы надумали со¬вокупиться — гопля! — она свела ладони, и фигурки соединились в акте любви. Это было даже красиво, мы были молоды и пол¬ны нежности.
— Теперь, когда они объелись друг дру¬гом, они думают, что могут разбежаться и снова стать каждый сам по себе. А не тут-то было! — она развела ладони, но на каждой осталась стоять сросшаяся двойная фигурка.
Я ахнула.
— Красавчика мы пока уберем с глаз до¬лой, пусть до поры погуляет! — она брезгли¬во стряхнула с одной ладони двойную фигур¬ку. — А теперь второй акт!
На опустевшей ладони появилась фигур¬ка моего второго мужчины, известного тог¬да молодого поэта. Это была недолгая роман¬тическая связь, он даже посвятил мне не¬сколько стихотворений, которые вошли во все его сборники. Но то, что теперь твори¬лось на бесовской лапе, было противно до не¬возможности: мое тело, сросшееся с первым мужчиной, занималось любовью со вторым. Потом бесиха снова хлопнула ладонями, и я оказалась сросшейся уже с двумя мужчинами.
— И так каждый раз: сходитесь вы на вре¬мя, а душой, хотите вы того или нет, страстаетесь навсегда. Эх, раз, еще раз! Еще мно¬го-много раз! Ну, вот и до муженька твоего добрались...
Маленькое многоголовое, многорукое и многоногое чудовище с общим туловом пол¬зало по ее ладони, головы что-то вопили одна другой, руки терзали чужие тела, пыта¬ясь оторвать от своего.
— Но... это ведь фигурально, это симво¬лически, да? — пролепетала я в ужасе.
— Никакой символики — у нас все без об¬мана! Но прежде чем ты получишь тот об¬лик, который нагуляла, тебе предстоит ауди¬енция у нашего Князя. Милости просим, ваше темное высочество, она готова к упот¬реблению!
Жаба раскорячилась в низком поклоне перед подплывшим к нам багровым облаком, окруженным зловеще сверкающими молни¬ями. Облако распахнулось, и оттуда появил¬ся улыбающийся Сатана. Он был обнажен, и его темно-серое тело являло картину самой безобразной похоти.
— Ну, иди ко мне, моя маленькая упрями¬ца! Давай сольемся в экстазе и утрем нос обо¬им твоим святошам.
— Хранитель! — завопила я в ужасе.
— Не трудись, он тебя уже не слышит. Их чистота изволили смыться отсюда, их ан¬гельский носик не выдержал здешнего пряного аромата. Ну, иди к своему любящему папочке!
Я отшатнулась от его протянутых лап и почувствовала, как натянулась в моей руке цепочка дедова креста.
— Отпусти свою цацку! — зарычал Сата¬на и шагнул ко мне. Не промедлив ни секун¬ды, я перехватила цепочку левой рукой по¬дальше петли, за которую держалась, и уда¬рила Сатану свободным концом цепи. Вок¬руг меня взревел целый хор дьявольских го¬лосов, но одновременно цепочку рвануло так, что меня вмиг вытянуло из облака, затянуло под арку и вышвырнуло наружу. Вновь появившийся Хранитель стремительно вы¬летел за мной, прикрывая меня пылающими крылами от возможных преследователей.
Дед стоял напротив арки, упираясь ногами в пустоту, и тянул из всех сил цепь, сжи¬мая двумя руками сверкающий крест. Как только я оказалась рядом с ним, спаситель¬ная цепь превратилась в обыкновенную зо¬лоченую цепочку, и Дед тотчас надел ее. Подхватив меня с двух сторон, Дед с Хра¬нителем повлекли меня прочь от поганых ворот.
Когда я более-менее пришла в себя, они предупредили меня, что впереди осталось последнее мытарство — мытарство немилосердия. Я решила про себя, что мы его про¬скочим, но вслух ничего не сказала. И пра¬вильно сделала.
Никогда я не прошла мимо нищего, не подав ему хотя бы монетки, друзьям всегда была готова помочь в беде, любую вещь лег¬ко отдавала, если в ней кто-то нуждался. За¬нималась и прямыми делами милосердия: помощью семьям политзаключенных во вре¬мена политического террора, помогала чер¬нобыльским беженцам и жертвам армянских землетрясений, а в годы перестройки зани¬малась гуманитарной помощью пенсионе¬рам в России. Каково же было мое изумле¬ние, когда на этом мытарстве в меня полете¬ли обвинения в «немилосердии, доходящем до людоедства».
Технизированная нечисть снова предъяв¬ляла мне сцены из своих фискальных филь¬мов. Вот я спорю с отцом о политике, бью его цитатами из классиков марксизма-лениниз¬ма, которых он, бедняга, знал хуже меня, чи¬таю ему Декларацию прав человека, и объяс¬няю, что это подписанный СССР междуна¬родный документ, а вовсе не антисоветский самиздат, как он думал. Пока мы с ним спо¬рим, позади нас появляются две тени — его и моя. И моя зловещая тень, ощерив длинные острые зубы, вгрызается в печень отца! Я ведь и вправду умела достать его до печенок.
Почти такие же сцены повторялись с моим мужем. Однажды он лежал в ванне, простуженный, больной и несчастный, а я, пользуясь его беспомощностью, стояла в две¬рях и грызла, грызла, грызла его, перечис¬ляя все его реальные и предполагаемые из¬мены. «Уйди, уйди, уйди Бога ради!» — кри¬чал мой несчастный муж, но я не унималась. На экране вода в ванне от моих слов зарозо¬вела, потом покраснела и в конце концов хлынула через край кровяным потоком.
И подобных эпизодов моей жизни хвати¬ло на добрый десяток кровавых короткомет¬ражек. Я стояла и не знала, что можно на все это возразить. Оставалось только надеяться на Хранителя с Дедом.
И они меня выручили. Были представле¬ны бесам и посылки из Германии в Россию, и эта самая гуманитарная помощь, — хотя бесы справедливо заметили, что половину ее растащили ворюги новых времен. Спасло меня драповое пальто моей тетки-пенсио¬нерки, коммунистки с сорокалетним стажем.
Это была забавная история. Моя партий¬ная тетушка уже много лет не приходила к нам в гости, чтобы не встречаться с семей¬ным уродом и недобитой антисоветчицей, то есть со мной. Мама, конечно, ходила к ней и помогала чем могла. И вот я собралась эмиг¬рировать. Тетка узнала об этом и заявилась в Пулковский аэропорт, чтобы публично про¬клясть меня последним партийным и семей¬ным проклятием. Она встала в позу перед толпой провожающих меня друзей и начала громогласно от меня отрекаться и требовать, чтобы моя мама сделала то же самое — сей¬час и немедленно! Позорище было несусвет¬ное, я не знала куда деваться, а провожающие гэбэшнички повылезли из своих углов и сто¬яли вокруг, одобрительно ухмыляясь. Тетка дооралась до сердечного приступа. При¬шлось нам с Георгием и мамой тащить ее в медпункт. Тетку раздели, измерили давление, сделали укол. Закаленная партийка скорень¬ко пришла в себя и поднялась, чтобы непри¬миримо удалиться. Я взяла с кушетки ее паль¬то, хотела помочь ей одеться, и ощутила не¬померную тяжесть ватина и драпа. А на мне была новенькая норковая шубка, недавно присланная подругой из Нью-Йорка. Как сде¬лать, чтобы тетка взяла ее взамен своего дре¬мучего драпа? Времени оставалось в обрез, пришлось идти напропалую:
— Тетя, милая, прости меня! Я все поня¬ла, я останусь и исправлюсь! Мы с Жорой пошли сдавать билет, а вы с мамой отправ¬ляйтесь домой. Надень мою шубку, чтобы не тащить на плечах эту тяжесть, а то свалишь¬ся по дороге. Потом я приеду к тебе, и мы снова поменяемся.
Совершенно обалдевшая тетка дала одеть себя в норковое манто, мама увезла ее на так¬си, а мы с Георгием помчались на таможен¬ный досмотр. Но надо представить себе лица моих друзей и разных там корреспондентов, когда я появилась в венском аэропорту в тет¬кином драповом пальто с полысевшим кро¬личьим воротником! Сейчас моя тетя ходит на свои коммунистические митинги в норко¬вом манто и не мерзнет.
Хранитель вдруг откуда-то извлек это ужасное теткино пальто, накрыл им меня с головой и таким образом вывел с этого пос¬леднего мытарства! Потом пальто, естествен¬но, исчезло.
— Неужели это все? Дед, миленький! Ан¬гел мой! Скажите мне, все уже кончилось? — спросила я, когда мы отдалились от после¬дних бесов. Они успокоили меня, но в разго¬вор со мной вступать не захотели.
За время нашего странствия по мытар¬ствам Дед постарел и выглядел теперь лет на пятьдесят с хвостиком. Даже прекрасное лицо Ангела имело усталый вид. Мне следо¬вало бы подумать, осмыслить пережитое, по¬стараться что-то понять, но на это не было сил. Страх ушел, но осталась огромная пус¬тота, ни о чем не хотелось ни говорить, ни думать, ни спрашивать.

Глава 3

Мы долго летели в молчании. Потом что-то в окружающей пустоте изменилось. По¬немногу пространство начало заполняться золотистым туманом. Поблекшие одежды Ангела и Деда начали светлеть и вскоре ста¬ли ослепительно белыми, лица их преобра¬зились: Дед помолодел, а Хранитель вновь обрел свою блистающую безмятежность. Впе¬реди смутно виднелось нечто огромное и сверкающее — гора... облако?..
— Царство Божие приближается, — тор¬жественно сказал Ангел.
— Слава Богу! — радостно откликнулся Дед.
Сияющее пространство откликнулось от¬даленным многоголосым эхом: «Слава Богу... Богу... слава!..»
Потом впереди сквозь туман проступила громада белых с золотой окаемкой облаков, а из-за них веером по всему видимому про¬странству расходились солнечные лучи.
— Боже мой, сколько света и какая красо¬та! — воскликнула я.
— Да, это Божия красота, которая и спа¬сет мир, — сказал Дед.
Когда мы приблизились к облакам, они расступились перед нами, оставив лишь лег¬кую дымку. Под нами лежал широкий луг, на него мы и опустились.
— Вот мы и добрались, — сказал Дед. — Как хорошо вернуться домой!
— Да, хорошо, — кивнул Хранитель. — Возблагодарим Создателя!
Дед и Ангел опустились на колени и на¬чали молиться, а я просто стояла рядом, справедливо рассудив, что слова о возвраще¬нии домой ко мне не относятся.
Они молились долго, а я тем временем оглядывалась вокруг. За это время облачный туман успел рассеяться. По лугу вилась чет¬кая желтая дорожка. Я не знаю, как выглядит золотой песок, но я решила, что именно им она и была выстлана. Стоять на ней босиком было приятно, песчинки чуть покалывали подошвы ног, будто от песка исходили бод¬рящие целебные токи.
Тропинка вела к стене зеленых деревьев на горизонте: судя по ее ровным очертани¬ям, это был парк, а не лес. Над зеленой сте¬ной угадывались нагромождения каких-то исполинских кристаллов — то ли меловые горы, то ли дворцы. Меня так и потянуло туда, как обычно тянет человека из долины к горам, но я терпеливо дожидалась моих спутников.
Наконец они кончили молиться и подня¬лись с колен.
— Пора нам идти, — сказал Хранитель.
— А куда мы теперь идем? — спросила я.
— На поклонение Господу.
— Он живет вон там? — я указала в сторо¬ну парка.
— Какая глупая. Он живет везде, а там — место, куда освободившиеся из земного пле¬на души должны явиться, чтобы Господь вы¬нес о них Свое решение. Ты готова в путь?
— Конечно!
Мы пошли по золотой дорожке. Идти было легко и приятно: мне не нужен был воз¬дух для дыхания, но я всем существом наслаж¬далась его свежестью, напоенной запахом трав и цветов. Мы довольно скоро поравня¬лись с первыми деревьями, стоявшими по¬одиночке. Я никогда не встречала на земле таких деревьев, хотя поездила по свету не¬мало. Стволы их были стройны и высоки, куда выше самых исполинских австралийс¬ких эвкалиптов, а листья поражали величи¬ной, яркостью и формой. Мы прошли в трех шагах от большой березы: ее кора казалась белым атласным шелком, черные отметины будто вычерчены угольком, а крона была как нежно-зеленое кружево. Скромные земные березки вспомнились мне как плохонькие копии этой идеальной березы.
Сверху слетел лист и, кружась, лег мне прямо в вовремя подставленные руки. Он был чуть меньше моей ладони, поверхность его была покрыта тончайшей алмазной пыльцой. Я поднесла листок к лицу и вдох¬нула чудесный запах — и березовый, и вмес¬те с тем какой-то особенно свежий и чуть-чуть пьянящий.
— Вот так и должна была бы пахнуть на¬стоящая береза на Земле, —сказал Дед, заме¬тив, что я упиваюсь запахом слетевшего мне в руки зеленого подарка.
— А почему земная береза утратила этот запах?
— За грехи человека.
— Как это?
— Очень просто: зло через человека про¬никло на Землю и исказило ее и все сущее на ней.
— Проникающая радиация?
— Что-то в этом роде.
Я дала березовому листку слететь с моей ладони.
Мы поспешили вперед и вскоре вошли под своды парка, полного таких же чудных деревьев. Я сразу заметила, что между ними совсем нет больных, а в кронах не видать ни одной сухой или обломанной ветви. Некото¬рые деревья были в цвету, на других было полно плодов.
Дорожка, по которой мы шли, скоро пре¬вратилась в довольно широкую аллею, а за¬тем просветы между деревьями увеличились, и я увидела другие дорожки и тропин¬ки, со всех сторон вливавшиеся в нее. По ним шли люди в сопровождении ангелов, и все они двигались в одну сторону, туда же, куда и мы. Вдалеке я увидела людей, сажав¬ших деревце.
Мы подошли к речке, через которую был перекинут белый выгнутый мостик, выто¬ченный, как мне показалось, из слоновой кости. Я остановилась, опершись на легкое перильце, и посмотрела вниз. На спокойной воде покачивались белые, розовые и голу¬бые лилии, а между ними сновали... нет, не золотые, а самоцветные рыбки, и каждая была похожа на драгоценность. Я бы, навер¬ное, и сейчас там стояла, любуясь на них, но Ангел тронул меня за плечо, и мы пошли дальше.
Потом мы поравнялись с фонтанами, сделанными из гигантских розово-жемчуж¬ных раковин, расположенных в несколько ярусов наподобие римских фонтанов. Возле них стояли деревянные скамейки, так и ма¬нившие присесть, но мне опять не позволе¬но было задержаться, хотя так хотелось по¬быть здесь и полюбоваться взлетающими ввысь и падающими в перламутровые чаши струями воды, насладиться их нежным и ус¬покаивающим журчанием.
— Здесь настоящий рай! — воскликнула я.
— Нет, моя милая, — сказал Дед, — это еще не Рай, это только самая скромная его окраинка.
— Если так, то мне не надо другого Рая, я согласна и на окраинку!
Дед и Ангел-Хранитель переглянулись.
— Что, я опять что-то сморозила?
— Вроде того, — сказал Дед. — Не тебе и не нам решать, какая тебя ждет «окраинка».
Возразить на это было нечего.
Парк постепенно перешел в роскошный сад, по которому раскинулись цветники раз¬нообразнейших форм и размеров, полные цветов, по большей части мне неизвестных. Но и знакомые цветы отличались от земных разительней, чем альпийские цветы отлича¬ются от обычных: например, кусты вереска в мой рост, усыпанные колокольчиками ве¬личиной со средний бокал для шампанского. Меня совершенно ошеломили розовые и си¬реневые деревья со стволами в добрый об¬хват и целыми облаками цветов в вышине. Длинные гирлянды разноцветных глициний перекидывались с одного дерева на другое над самой аллеей, огромные душистые кис¬ти свисали прямо над нами, и Ангел, который был намного выше нас с Дедом, отводил их рукой от своего лица. Аромат миллиардов цветов показался бы одуряющим, если бы сад не овевался легким прохладным ветерком.
Деревья были полны птиц, нарушавших царившую здесь тишину негромким мело¬дичным пением. Иногда совсем рядом со мной пролетали бабочки, плавно машущие крыльями, огромными, как расписные япон¬ские веера. Я то и дело останавливалась, что¬бы получше рассмотреть то необычный цве¬ток, то хрустальную стрекозку, а Дед с Анге¬лом меня поторапливали.
Дорога сделала новый поворот и стала еще шире. Теперь люди и ангелы шли рядом с нами, шли впереди и позади нас. Ангелы были ростом с моего Хранителя, лица у них были разные, но все одинаково прекрасны. Многих людей ангелы вели за руку, это было похоже на то, как отцы водят детей по утрам в детский сад, — такая примерно была раз¬ница в росте между людьми и их хранителя¬ми: совсем нетрудно было догадаться, что их связывали те же узы, что и меня с моим опе¬куном. Некоторые, как и мы, шли втроем: человек, ангел и святой. А иные души сопро¬вождала целая группа святых, но эти были и сами на святых похожи, их тела не были, подобно моему, мутновато-прозрачными, но были наполнены светом, как у Деда.
Среди людей были и старики, и дети, и зрелые люди; по одеждам и по лицам судя, они принадлежали к разным народам Земли. Но обликом рядом с ангелами и святыми они больше всего напоминали фигурки, вырезан¬ные из черно-белой фотопленки. Я оглядела себя и убедилась, что выгляжу ничем не луч¬ше других: я была серая, как очень грязная фарфоровая статуэтка. На мне по-прежнему не было ничего, кроме больничной простыни и крестика, правда, теперь просиявшего, -как настоящий, материальный золотой крестик. Вообще-то одежда здесь особого значе¬ния не имела, так как состояла из той же суб¬станции, что и тела, сливалась с ними, как это бывает у скульптур. Некоторые люди были обнажены, но это, кажется, не волно¬вало ни их самих, ни окружающих.
— Дед! А почему души такие разные? Одни светятся больше, другие меньше.
— Так ведь и люди разные! Ты вот у нас совсем темненькая душка, — улыбнулся Дед. Хорошо ему было улыбаться, сам-то он весь так и светился, будто у него внутрь была вставлена тысячесвечевая лампа, а на его лицо лучше было не смотреть — такое вок¬руг него разливалось сияние.
Я решила, что пора уже показать характер:
— А ты, Дед, сияешь так, что тебе надо бы, выходя из дома на прогулку, надевать на голову абажур, а то ослепнуть можно.
В ту же секунду я оказалась лежащей на золотом песке дорожки с гудящим затылком: мой Ангел-Хранитель дал мне подзатыльник! Пораженная, я уселась на дорожке и решила, что с места не сойду, пока он не извинится. Ангел тут же наклонился надо мной и сказал:
— Прости меня Бога ради! Я не удержал¬ся. Мне столько раз хотелось проделать это при твоей жизни, но ведь возможности не было: вот я и сделал то, о чем мечтал почти сорок лет, — и он протянул мне руку.
Я засмеялась и поднялась, потирая заты¬лок. Дед, похоже, на меня не обиделся, но был явно доволен, что мне влетело от моего Ангела-Хранителя.
Ангел продолжал:
— Твое пустословие может тебя погубить, Анна. У твоего дедушки на голове мученичес¬кий венец, которому и ангелы завидуют. Мы, небесные духи, почитаем святых, а ты позво¬ляешь себе подшучивать над святостью. Что за бесстрашие такое!
— Разве плохо быть бесстрашным?
— Плохо не иметь страха Божия. Это ху¬же, чем бесстыдство.
— Как можно бояться Бога, если Он, как вы сами говорите, милостив и любит людей?
— Можно. Можно любить и по любви бояться огорчить. Господь милостив, но Он и справедлив. Мироздание построено Им на строжайших законах гармонии, любви и справедливости. Мир —симфония, сочиненная Богом, а тебе было предназначено про¬петь в ней всего лишь одну ноту — твою соб¬ственную, единственную жизнь, такую ко¬роткую и такую незаменимую. Бог милостив, но если ты пропела ее фальшиво, то не зву¬чать тебе в этой музыке с Божиего листа, ты просто выпадешь из нее. Вот мы идем к Со¬здателю, чтобы узнать Его решение о тебе, а ты не испытываешь ни страха, ни трепета. Какая же в тебе духовная пустота накопи¬лась! Как ты жила, чем ты жила!
Все бродило и поднималось во мне от этих слов, хотелось заявить о своей нелюбви к хо¬ровому пению, о желании «вернуть билет», да просто взбунтоваться, наконец! Я хмуро мол¬чала, а Хранитель с улыбкой на меня погля¬дывал, как взрослый смотрит на дующегося ребенка. «Он смеется надо мной!» — подума¬лось мне.
— Успокойся, я над тобой не смеюсь. Мы, ангелы, вообще не смеемся. Смех дан людям для защиты от страхов, это всего лишь лекар¬ство. А нам неведомы ни страх, ни болезнь.
— Но ты читаешь мои мысли! — возмути¬лась я. Захотелось тут же остановиться и по¬вернуть назад. Вот только куда?
— И не темней, пожалуйста! Не читаю я твоих мыслей, в этом нет никакой необхо¬димости, — они у тебя все на лице написаны. Но ты напрасно беспокоишься о своей независимости, тебя никто ни к чему принево¬ливать не будет: если ты не хочешь идти со всеми на поклонение Господу, можешь вер¬нуться на Землю. Есть души, которые скита¬ются по ней целыми тысячелетиями — вы их зовете «привидениями» и сочиняете о них сказки. Но учти, что потом ты и захочешь, но не сможешь покинуть Землю.6
Не страх, а красота меня удержали: сад, по которому мы шли, с каждым шагом ста¬новился все великолепней, птицы пели все радостней, и я была уверена, что впереди будет еще лучше. Топнуть ногой о небеса и отказаться идти дальше? Ну уж нет! Я сдела¬ла вид, что отвлеклась на разглядывание тюльпанного дерева на краю дорожки, а по¬том кротко засеменила дальше.
Еще один поворот, и перед нами развер¬нулась дорога такой ширины, что и краев ее не было видно из-за множества идущих по ней людей и ангелов.
— Смотри, Аннушка! Это души людей, скончавшихся примерно в одно время с то¬бой.
— Здесь те, кто успешно прошел через мытарства?
— На поклонение к Богу попадают все, кто верил в Него, а задержанные на мытар¬ствах могут попасть сюда позже, если их вы¬молят люди и святые.
— Ты хочешь сказать, что среди этих лю¬дей нет ни одного неверующего?
— Нет.
—А я?
— И ты не была неверующей — ты была глупой.
— Ну, я же не в лесу росла, я даже Библию читала. И я, конечно, верила в какой-то еди¬ный Разум, в какой-нибудь единый космичес¬кий центр информации...
— Вот на такие глупенькие головки и рас¬считаны явления всяких инопланетян.
Ответить было нечего, пришлось опять проявить смирение.
— Послушай меня, Аннушка! — Дед оста¬новился и наклонился ко мне. Мне стало жар¬ко и неловко от венца, пылавшего над его го¬ловой, и я слегка отодвинулась. Но он про¬должал крепко держать меня за руку и не дал отойти. — Послушай меня, бедное мое дитя! То что сейчас с тобой происходит, всего лишь томление грешной души перед встречей с Со¬здателем. В этом нет ничего удивительного или даже слишком плохого. Но ты должна сделать над собой усилие и отринуть нелепые мысли и страхи, оставить свое пустое чело¬веческое самомнение. Погляди-ка вперед!
Я посмотрела туда, куда он указывал. До¬рога, по которой мы шли, упиралась в высо¬кую гору, вершину которой скрывало сияющее облако. Прямо к нему вела широкая бе¬лая лестница, по которой поднимались люди в сопровождении ангелов. Сквозь облако светился огромный крест.
— Мы идем туда, там — Бог, — продолжал Дед. — Он увидит тебя всю как есть. Он оце¬нит твою душу и твои мысли, размыслит о каждом прожитом тобой дне и определит твою судьбу до Страшного Суда. Оставь свои мудрования и сосредоточься на этом. Собе¬ри все душевные силы, Анна! Это куда серь¬езней, чем ты в состоянии себе представить. Если можешь, молись. И не мешай нам с Ан¬гелом молиться о тебе.
— Хорошо, Дед, я буду стараться.
Я в самом деле постаралась откинуть все мысли и даже попробовала молиться такими словами: «Прости меня, Бог, но я не хотела ничего плохого! Я не знаю, почему я должна Тебя бояться, и не боюсь. Прими меня в Свой прекрасный Рай, только дай мне, пожалуй¬ста, остаться собой!»
Я очень удивилась, когда мы подошли бли¬же к горе: ее вид абсолютно не вязался с окру¬жающим великолепием, даже противоречил ему. Если не считать широкой лестницы, склон горы был диким и голым и сплошь усы¬пан осколками камней желтоватого цвета. Кое-где за них цеплялись безобразные колючки; их змееподобные толстые стебли были сплошь усеяны длинными шипами, а среди них виднелись маленькие алые цветочки, буд¬то капельки крови. Хора казалась раскаленной, безжизненной, и было очевидно, что кроме как по лестнице на нее невозможно взойти, широкая и крутая лестница, разделенная несколькими площадками, была выложена из грубых каменных плит, частью выщерблен¬ных от древности. Подходя к ее ступеням, многие люди опускались на колени и благо¬говейно целовали камень. Некоторые так, на коленках, по лестнице и поднимались.
Дед и Хранитель тоже приложились к желтоватым плитам и велели сделать то же самое и мне.
— Это — Голгофа, — сказал Дед.
Опять символика, подумалось мне, по¬скольку я знала, что настоящая Голгофа на¬ходится в Иерусалиме, но я послушно поце¬ловала горячий камень, и мы начали всхо¬дить по широким ступеням.
По мере того, как мы поднимались по лес¬тнице, становилось все жарче, над ступенями струился раскаленный воздух, а с вершины горы лился такой ослепительный свет, что вскоре я уже не могла поднять глаз от ступеней.
С трудом я дошла до первой площадки, где уже многие всходившие по лестнице при¬остановились для отдыха.
— Ты устала, Аннушка? — спросил Дед.
— Очень жарко и глазам больно от этого блеска. Я посижу немного...
Я заметила, что некоторые люди сидят, прислонившись к каменному ограждению ле¬стницы, будто бы в поисках тени, хотя ника¬кой тени здесь не было. Посидев немного, я поднялась и сказала, что готова идти дальше, но стоило мне ступить на первую ступень но¬вого пролета, как я почувствовала сильное головокружение и вынуждена была остано¬виться.
— Не можешь идти дальше? — с тревогой спросил Хранитель.
— Кажется, не могу. Сверху таким зноем веет, что нет сил терпеть!
Дед притянул меня к себе и накрыл мою голову широким белым рукавом рясы. Идти стало немного легче. С великим трудом, ос¬танавливаясь почти на каждой ступени, мы добрели до второй площадки, и тут я бессиль¬но опустилась на обжигающие плиты.
— Делайте со мной что хотите, но даль¬ше я идти не могу!..