Я громко расхохоталась, увидев вокруг своих ног необъятной ширины бирюзовую шелковую юбку и обнаружив позади шлейф на добрых три метра. Грудь и талию стяги¬вал синий бархатный корсаж: хорошо, что мне не надо было дышать, а то бы я задохну¬лась от его тесноты. Голове тоже было как-то некомфортно. Ощупав ее, я обнаружила, что этот озорник взбил мои волосы в какой-то волосяной свадебный торт, а сверху вод¬рузил увесистую корону.
— Сними с меня это безобразие сейчас же!
— Не сниму, тебе очень к лицу наряд принцессы!
— Ах так!
В ту же секунду Алеша стоял закованный с ног до головы в серебряные латы.
— Бу-бу-би! — раздалось из-под опущенно¬го забрала.
— Ладно! Убери все это и помоги мне одеться в соответствии с вашей модой.
Тут же на мне оказалась легкая туника до колен, перехваченная золотой цепью, на ногах — сандалии из ремешков, в руках не¬большая арфа килограммов на пять.
— Последний писк моды для небожите¬лей! — объявил братец.
— Алешка, кончай придуриваться!
— В таком случае одевайся сама, — не ма¬ленькая!
Я чуть призадумалась и сочинила себе простое длинное серое платье с широкими рукавами и пояском из голубой ленты. Такую же ленту вплела себе в отросшие до пояса волосы. Обуваться я не стала — зачем?
— Теперь хватит шуток, — сказал Алеша. — Надо спешить, литургия вот-вот начнется.
Если снаружи Дедова церковь была са¬мым красивым строением в Долине, то внут¬ри она просто поражала красотой и благоле¬пием. Фрески напоминали о Дионисии, а иконы — об Андрее Рублеве и Феофане Гре¬ке, за любой из них на коленях приползли бы из Русского музея.
Алтарь отличался от земных православ¬ных алтарей прежде всего тем, что не был от¬горожен от молящихся стеной и находился на открытом возвышении. За престолом был широкий открытый проем в изогнутой стене, а сквозь него был видна Голгофа с Крестом. Против всех физических законов вершина горы оказалась такой близкой, что я сразу же отошла к боковым столбам и укрылась за од¬ним из них, спасаясь от ее слепящего блеска.
Алеша ушел в алтарь помогать Деду, а ко мне подошли обе мои молодые бабушки, Катя и Нина. В руках у них было по пучку свеч, от которых сладко пахло воском и медом. Они дали мне по свечке, велев поста¬вить их перед иконами за моих живых и мер¬твых, и отошли. Пока я раздумывала, как это сделать, обе свечи в моих руках растаяли и пролились на пол. Я незаметно вытерла руки о подол платья и осталась стоять на месте.
Клироса в церкви не было, и когда нача¬лась служба, запели все разом — женщины слева и мужчины справа. Пели они очень красиво, иногда я даже разбирала и понима¬ла отдельные слова. Только слова, не смысл, конечно.
Но когда Алеша вышел вперед и, встав вполоборота, чтобы видеть и прихожан, и Голгофу одновременно, начал громко про¬сить Господа о милости ко всем живым на Земле, на Небе и в преисподней, я всем су¬ществом к этой молитве присоединилась. Во мне что-то как будто прорвалось внутри, из глаз градом потекли слезы. Я плакала о себе, о маме, даже о моем несчастном Георгии — каково-то ему, дураку, без меня?
Еще я плакала обо всех людях, которые, как и я совсем недавно, знать не знают о том, что их ожидает после смерти, и не пытают¬ся, бедные, хоть что-нибудь разузнать о пред¬стоящих посмертных приключениях.
Потом случилось нечто совсем неожи¬данное. Алеша вышел вперед и трижды гром¬ко произнес:
— Оглашенные, изыдите! Оглашенные, изыдите! Оглашенные изыдите!
В ту же секунду меня каким-то вихрем вынесло из церкви. И это вовсе не иносказа¬ние: меня охватил сильный упругий ветер, которому невозможно было противиться, на глазах у всех развернул лицом к дверям и выбросил из храма. Я оказалась стоящей сна¬ружи, на ступеньках — одна.
Много лет назад та самая бабушка-сосед¬ка, которая окрестила нас с Алешей, называ¬ла нас «оглашенными», когда мы, расшалив¬шись, поднимали шум на всю нашу комму¬нальную квартиру. Мне в голову не приходи¬ло, что есть какая-то прямая связь народно¬го выражения с церковной лексикой.
В пустой дом идти мне совсем не хоте¬лось, и я побрела на берег озера. Я уселась на траве под склоненной к воде большой зо¬лотой ивой и просидела этакой Аленушкой, пока колокольный звон не возвестил об окончании церковной службы. Тогда я под¬нялась и пошла навстречу выходящим из церкви.
После службы все пошли на общую тра¬пезу, устроенную на поляне под самым боль¬шим деревом в саду. Вокруг гигантской сек¬войи были расставлены столы с хлебом, ви¬ном и фруктами. Я ела и пила со всеми. Потом Дед и Алеша повели учеников к учебным павильонам, а мне велели оставаться возле дома и ждать Хранителя.
Как я обрадовалась, заметив вдруг среди стаи птиц в вышине одну, которая снижалась и становилась все крупней, пока не превра¬тилась в моего дорогого, моего собственно¬го Ангела! Я бросилась к нему, а он подхва¬тил меня на руки, как ребенка.
— Наконец-то! Я уже заждалась!
— Неужели ты здесь скучала?
— Ну что ты!
— А почему плакала?
Пришлось рассказать про «оглашенных». Хранитель сразу посерьезнел.
— Оглашенные — это те, о ком объявле¬но, оглашено в церкви, что они готовятся к крещению. К ним же, в наказание, относят тех, кто не ходит в церковь и не причаща¬ется.
— Значит, таким образом мне было дано у понять, что я — отверженная?
— Не совсем так, ведь тебя допустили к первой части службы.
— А еще и свечи в руках растаяли!..
— Что там у тебя со свечами случилось? — Я рассказала.
— В этом вовсе нет ничего таинственно¬го. Катя и Нина уже забыли, откуда берутся эти свечи, а может быть, хотели поделиться с тобой своими молитвенными трудами. Ви¬дишь ли, свечи у нас появляются сами собой во время молитвы как ее материальные сим¬волы. Ты не намолила своих подношений Богу, а дареное не дарят. Чем ты еще сегод¬ня занималась?
Я поведала ему о радостях этого утра, а Хранитель рассказал мне о школе моего Деда. Я узнала, что в Долине, расположен¬ной в самой близкой к Земле области Рая, находится подготовительная школа для душ, еще не готовых к существованию в бо¬лее высоких сферах Царствия Небесного. Они проводят здесь время, необходимое для духовного роста, для дозревания, так сказать, а потом начинают свое восхожде¬ние в следующие по рангу обители. Меня это удивило:
— Получается, что моему Деду, хоть он и святой, недоступны высшие райские обите¬ли? Несправедливо!
— Ну что ты, совсем наоборот! У твоего Деда особое служение, порученное ему не¬посредственно от Бога именно как святому и священнослужителю. Это очень высокая честь. И поверь, его даже у самого Божиего Престола принимают с великим почетом.
Поскольку меня в райские студенты не пригласили, Хранитель предложил мне про¬гулку.
— Хочешь, мы полетим с тобой рядом? Я вспомнила свое парение под потолком больницы, но тогда я была подобна воздуш¬ному шарику; когда же мы покидали Землю, это произошло так ошеломляюще быстро, что я не успела испугаться, а полет между мытарствами воспринимался больше как встречное движение пространства. Сейчас я поплотнела, мое тело стало материальным, хотя как-то по-иному, чем при жизни. Ноги мои не оставляли следов при хождении по песку садовых дорожек, но трава под ними пригибалась к земле, это я заметила.
— Смогу ли я теперь взлететь?
— А ты попробуй!
Я разбежалась и подпрыгнула, на мгно¬вение зависла в воздухе, но тут же тяжело опустилась на землю.
— Придется тебя поучить!
Ангел подхватил меня на руки и взлетел. Сначала я замерла, увидев под ногами вер¬хушки деревьев. Рядом проплыла, покачива¬ясь, колокольня с крестом, — от него пахну¬ло жаром, и наконец, вся Долина оказалась под нами.
Хранитель, держа меня на одной руке и обнимая другой, помчался к скалистой стене на краю Долины. Стремительно подлетев к белым меловым скалам, он взмыл вверх, и мы оказались на высоком, поросшем альпийским лугом плато. Отсюда Долина с озером, рекой и городком казалась очаровательной детской игрушкой. Под нами проплывало облачко, и тень его бежала внизу по зеленому долу.
И тут Ангел мой сделал то, что когда-то делал отец, уча нас с Алешей плаванию: он поднял меня двумя руками над головой и бро¬сил со скалы. Я взвизгнула, раскинула руки и... полетела.
— Лечу! Лечу! Смотри, Хранитель, по¬смотри, как я лечу! — Ангел уже плыл в возду¬хе рядом и улыбался. Полет был упоителен. Я летала стоя, сидя, летала на спине, кувыр¬калась в воздухе. Ангел меня инструктиро¬вал, веселясь, кажется, не меньше моего. Я очень скоро научилась различать и ловить восходящие воздушные потоки и парить на них. Я с восторгом промчалась сквозь оди¬нокое облачко и вылетела из него вся мок¬рая, но тут же обсохла на ветру.
Летать пониже оказалось значительно неудобнее: надо было остерегаться врезаться в дерево или удариться о землю, но вскоре я освоила и эти премудрости. Какой ас во мне погиб, когда я слетела со своего мюнхенско¬го балкона!
А больше всего мне понравилось играть над озером, где любопытные рыбы так и вып¬рыгивали из воды, интересуясь, что это за редкая птица к ним наведалась? Было очень здорово набрать скорость, со всего разлета нырнуть в воду и тут же вынырнуть и взмыть в воздух.
Налетавшись вволю в Долине, я попро¬сила Ангела слетать со мной куда-нибудь за ее пределы. Он согласился, но взял с меня слово, что без него или кого-то из близких я покидать Долину не стану:
— Еще заблудишься или залетишь куда не следует. Ну, куда твои глаза глядят?
Я показала на снежные вершины. Мы выбрали самую высокую из них и полетели к ней, держась за руки. Вблизи она была похо¬жа на громадный сверкающий снежный суг¬роб. Мы ее облетели кругом, выбрали ровную площадку на самом верху и опустились на нее.
Снег лежал под ногами чистый и совсем не слежавшийся, как это бывает летом на ледниках в земных горах. Я ступала босыми ногами, проваливаясь по щиколотку, но не чувствовала холода — снег был не прохлад¬ней свежей простыни. Ангел предложил по¬пробовать его на вкус: «Многим ученикам нравится!» Я слепила снежок и надкусила его, и он показался мне вкусным, как ваниль¬ное мороженое с лимонным соком.
— Выходит, сказки церковных старушек про то, как небожители сидят в Раю на обла¬ках и уплетают мороженое, имеют под собой реальное основание?
— А как же! Если бы ты сейчас вернулась на Землю и рассказала обо всем увиденном, разве это не было бы похоже на сказку?
— Скорее уж на притчу... Ой! Ну, Ангел, догоди!
Мой Ангел... — Нет, это все-таки именно мой и ничей другой Ангел, — он скатал сне¬жок и запустил им в меня! Я не осталась в долгу и в свою очередь начала бомбардиро¬вать его снежками, и у меня это получалось куда лучше — ему явно не хватало агрессив¬ности, чтобы победить в снежной схватке. Но когда я оттеснила его градом снежков к самому краю площадки, он вдруг взмахнул крыльями и поднял ими такой снежный вихрь, что я уже не могла подойти к нему ближе. Взметенный им снег сверкал на сол¬нце, и мне казалось, что весь мир вокруг нас искрится и смеется.
Когда мы вернулись с этой прогулки, дома уже начали беспокоиться обо мне. День подходил к концу, и вся семья собра¬лась в гостиной у камина, где горел неболь¬шой огонь. Мы провели чудный тихий ве¬чер, предаваясь воспоминаниям. Много не¬известного поведали мне о прошлом нашей семьи Дед и обе бабушки, и очень они сожа¬лели о том, что я не могу посетить дальние обители и познакомиться со всеми моими предками. О моем отце никто ничего не знал.
Услышав, как над нашими головами в моей комнате часы пробили двенадцать раз, я простилась со всеми и поднялась к себе. Встав перед Казанской иконой Божией Ма¬тери, я проговорила: «Пресвятая Богороди¬ца, спаси нас. И спокойной Тебе ночи!» Так закончился мой первый день в Долине.

Глава 5

Потекли неспешно светлые и беспечаль¬ные дни. По утрам я исправно ходила со всей семьей в церковь, пыталась там молиться, но с возгласом «Оглашенные, изыдите!» сама послушно удалялась.
До конца литургии я была предоставле¬на самой себе. Обычно я отправлялась на одинокую прогулку и за несколько дней, пешком и лётом, обследовала всю Долину.
Ах, как она была хороша! Гряда гор окай¬мляла ее слева, если смотреть по течению реки, а справа тянулись холмы, и над ними всегда была видна одинокая дальняя верши¬на с золотым Крестом: это была та самая гора Голгофа, куда мы ходили на поклонение к Богу. Каким-то непостижимым образом этот Крест был виден из любой точки Долины и, как я позже узнала от брата, из любой точки мироздания, кроме Земли. Но, как сказал Але¬ша, перед новым пришествием Спасителя на Землю он будет так же одновременно виден и всем землянам. Это было непонятно, ведь Земля-то круглая, но я верила Алеше.
Самым чудесным в Долине мне казалось ее воздействие на мое новое тело. Оно креп¬ло и молодело с каждым часом. Я буквально наливалась светом и силой. Когда я умерла, мне было лишь немного за сорок, ничем осо¬бенно я не болела, но возраст начинал ска¬зываться: уже не было прежней легкости, я слегка перебрала в весе, от бдений за компь¬ютером побаливала спина, а шейные позвон¬ки иногда поскрипывали. Теперь обо всех этих признаках старения можно было за¬быть. Любое движение было радостно телу, зрение стало острым, как в юные годы, я на¬прочь позабыла об усталости.
Наслаждаясь этими чисто физическими радостями, я вспоминала о неверующих в загробную жизнь немощных стариках: как они, бедные, боятся смерти! Сколько сил и средств уходит на продление мучительного старческого существования!
А жалкие молодящиеся старухи, одурев¬шие от гормонов, изрезанные хирургами-кос¬метологами: если бы они знали, что смерть — это эликсир вечной молодости! Впрочем, может, и хорошо, что до поры это скрыто от них, а то еще побежали бы наперегонки кон¬чать с собой в целях омоложения.
После общей трапезы, к которой я ста¬ралась вернуться с прогулки, начинались за¬нятия в дедовой школе. В павильоны я толь¬ко заглядывала: там светились разноцветные экраны, звучала музыка, шли какие-то опы¬ты в лабораториях. Но очень часто занятия проходили прямо в саду, в большой мрамор¬ной беседке или просто на поляне. Дед или Алеша садились на скамью, а слушатели ок¬ружали их внимательной стайкой, распола¬гаясь прямо на траве.
Меня тянуло к ним. Я тихонько подходи¬ла, присаживалась позади всех в сторонке и добросовестно пыталась вникнуть в их рас¬суждения о Боге и Его мироздании.
Все ученики были молоды и прекрасны лицом, и тела их светились. Но до Ангела или Деда им было далеко! Даже Алеша и Катя с Ниной были полнее светом, чем любой из учеников.
На меня вся эта молодежь посматривала с интересом и, как мне казалось, слегка сочув¬ственно. Меня это ничуть не обижало: они из¬браны для Рая, хотя и должны пройти подго¬товительные курсы, а я тут человек сугубо вре¬менный и случайный... Все они отличались глу¬бокой серьезностью в занятиях, будто стреми¬лись запастись знаниями на целую вечность.
Жили ученики поодиночке и небольши¬ми группами, кто где хотел. Дома они сочи¬няли себе в соответствии с земными мечта¬ми и представлениями об идеальной архи¬тектуре, поэтому такой красивый издали го¬родок вблизи иногда казался Диснейлэндом: рядом с маленьким Парфеноном мог стоять индейский вигвам, а резной теремок сосед¬ствовать с игрушечным средневековым зам¬ком. Но все это строилось поначалу, когда они только прибывали с Земли и неистово пользовались возможностью материализа¬ции своих фантазий. Потом все эти игруш¬ки надоедали, ученики переселялись в стро¬гие павильоны или простые сельские доми¬ки, а их архитектурные измышления запол¬няли сады Долины очень живописными, но постепенно тающими руинами, от которых в конце концов не оставалось и следа.
Кроме занятий и богослужений, ученики много и охотно трудились. Они ухаживали за лесами и полянами в горах, за садами в город¬ке, следили за чистотой ручьев и озер. Живот¬ные тоже нуждались в уходе и заботе: звери, птицы, земноводные так и льнули к людям. Разумеется, среди них не было опасных, все хищники в Раю перешли на вегетарианскую диету. Больных животных я не встречала.
Как-то в полете я нечаянно задела и по¬ранила стрекозу. Мы с Ангелом разыскали в траве изумрудную красавицу и отнесли ее к девушке, занимавшейся насекомыми. Она жила в стеклянном павильончике на острове. Мы рассказали свою беду и показали ей покалеченное насекомое. Она осторожно посадила стрекозу на ладонь и пригласила нас в свою мастерскую. Действуя одними пальцами без помощи инструментов, она выправила и вылечила пострадавшее крыло. Пока девушка возилась со стрекозой, я разглядывала яркие рисунки бабочек, сделан¬ные прямо на стеклах павильона. На столе лежала огромная белая бабочка, изготовлен¬ная, как мне показалось, из бумаги. Рядом стояли стаканчики с кистями и красками. Краешек крыла бабочки был тронут синей краской.
— Что это такое? — спросила я.
— Модель новой разновидности бабо¬чек, — ответила девушка. — Я подбираю для нее окраску.
Вот так, совершенно случайно, приотк¬рылась завеса, и я узнала кое-что о том, к чему готовят учеников в школе моего Деда. Они смогут сочинять и раскрашивать бабочек!
Часто в часы школьных занятий Ангел приглашал меня совершить дальнюю прогулку. За пределами "Долины летать самостоя¬тельно мне не разрешалось, и Хранитель брал меня на руки. Эти полеты под его кры-
лом, в его больших и крепких руках приво¬дили меня в состояние ликующего счастья. Ангелов любят птицы, и они часто сопро¬вождали нас веселыми щебечущими стайка¬ми. Мимо нас проплывали легкие пушистые облака, а внизу один чудесный ландшафт сменялся другим. Мы спускались в места, которые приглянулись мне с высоты ангель¬ского полета, и Хранитель был неизменно терпелив со мной: он мог часами спокойно ждать, пока я собирала раковины на берегу моря, синие цинцианы и нежно-серые эдель¬вейсы на краю ледников.
Однажды он показал мне обитель мона¬хинь. Сверху она была похожа на утопающий в садах белый южный город, застроенный одними церквами; тысячи узорных крестов и крестиков издали казались сплошным зо¬лотым кружевом, наброшенным на темную зелень больших деревьев.
Мы сделали круг над обителью, и я уви¬дела на ее улицах ослепительной красоты юных девушек, одетых в белые монашеские одежды. Они нас заметили и, улыбаясь, ука¬зывали на нас друг дружке. Некоторые маха¬ли нам рукой. Очень хотелось спуститься к ним и познакомиться, поговорить с ними, но это оказалось невозможным: стоило нам чуть опуститься, как я вынуждена была жалобно взмолиться:
— Ангел мой, летим домой! Тут очень раз¬реженный воздух, наверное, у меня кружит¬ся голова. И глаза режет!
— Это не из-за воздуха, — сказал Храни¬тель, — здесь для тебя слишком изобильна Благодать Божия, тебе не по силам ее вы¬нести.
Я видела, что моя никудышность печалит моего Ангела, но что же я могла поделать?..
Много дивных мест посетили мы с Хра¬нителем, но почти всякий раз наши небес¬ные прогулки заканчивались тем, что мы выбирали тихий уголок на природе и сади¬лись побеседовать. Без конца мы перетря¬хивали и пересматривали мою жизнь, и он старался объяснить мне, что я не так делала, чем грешила и как должна была строить свою жизнь, чтобы избежать грехов и спасти душу. По большей части я с ним соглашалась: еще бы мне было не соглашаться, после моего-то опыта на мытарствах! Но иногда наши бесе¬ды превращались в дискуссии.
— Вот вы все твердите мне, что Бог ми¬лостив к грешникам, — начинала я, — а еще утверждаете, что Он ни в чем не ограничи¬вает мою свободу. Но ведь Бог не хочет, что¬бы я грешила, так? И тем самым Он уже ущем¬ляет мое право свободно распоряжаться сво¬ей судьбой.
— Нет, Бог действительно ни в чем не ограничивает тебя. Он хочет, чтобы ты сама себя ограничила. Он любит тебя и ждет, что ты это сделаешь из любви к Нему.
— Почему же Он не скажет об этом пря¬мо?
— Он сказал об этом предельно прямо. Ты ведь читала Евангелие?