— Конечно, и была потрясена им.
— Что же тебя потрясло?
— Красота стихов. Оно написано таким верлибром!
— О Господи! — Ангел всплеснул и рука¬ми, и крылами. — И тебе ни на миг не при¬шло в голову, что Евангелие — это Благая Весть, обращенная непосредственно к тебе? В нем совершенно ясно изложены условия спасения твоей души — ты не заметила?
— Нет. Какие же это условия?
— Полное соблюдение заветов Христа.
— Что-то такое мелькало в моем уме, я даже пыталась представить себе, что будет со мной, если я начну жить по заповедям.
— И что же ты себе представила?
— Что я перестану быть самой собой, ут¬рачу индивидуальность и даже могу превра¬титься в ханжу и лицемерку. Я сразу же от¬бросила эту мысль.
— И упустила шанс начать дело своего спасения.
— Ты знаешь, если бы я могла вернуться к той жизни, я бы теперь многое пересмот¬рела. Но что толку в поздних сожаленьях!
— В бесплодных сожаленьях толку нет, это так. Но милосердие Божие не знает пре¬дела.
— А если так, то Бог тем более должен принять во внимание смягчающие обстоя¬тельства: разве Он не знает, в какой среде я росла?
— Вы так печетесь о своей личной незави¬симости, а чуть дело коснется личной ответ¬ственности, как начинается: среда, четверг, пятница... А важно только Воскресенье! Пой¬ми, что Он для твоего — именно твоего! — спа¬сенья сошел на Землю, принял все ваши гре¬хи на себя, был за них распят и воскрес. В этом твое личное спасение.
— Разве не вы с Дедом спасли меня на мытарствах?
— Дед смог протащить тебя через них только потому, что ты ему поверила и кину¬лась к нему за спасением. Если бы ты за се¬кунду до смерти с такой же верой и любовью кинулась к Богу, ты была бы спасена для веч¬ной жизни.
— Но теперь, когда почти все стало мне ясно и понятно, почему Бог хочет разлучить меня с моими близкими? Неужели Ему жал¬ко уделить мне местечко в Долине? Я ведь не рвусь на седьмое небо, не стремлюсь к како¬му-то высшему духовному совершенству, — мне бы пожить спокойненько здесь, на кра¬ешке Рая!
— Это ты сейчас так говоришь. Ты лю¬бишь свою семью, а не Бога. А без любви к Богу ты не сможешь жить в мире Его любви. Сейчас тебя подпитывают и держат в Благо¬дати любовь и молитва Деда и всей семьи. Но они не могут быть твоими донорами це¬лую Вечность. Стоит им удалить от тебя свое внимание, и все прежние страсти, не изжи¬тые тобой при жизни, оживут в тебе и нач¬нут действовать. Рай покажется тебе пре¬сным и скучным, и ты не сможешь с этим бороться и впадешь в уныние. Ты завянешь, как растение, не имеющее собственных кор¬ней, как сорванный цветок в воде: как его ни лелей, он обречен на гибель.
Все это было грустно и убедительно. Как ни странно, но и в Раю мы говорили с Ангелом о бесах. Как-то я спросила его:
— Скажи, а есть ли в мироздании место, где можно обойтись без Бога, жить вечно по своей воле?
— Ты сказала «мироздание» — и этим уже все сказала, поскольку мир создан Богом. Но мир не оставлен Им после сотворения на произвол самому себе: мир держится одним Богом, лишенный Его благодати, он рассыпался бы в одно мгновение и перестал быть. Можно сказать, что существует один Бог, а мы все — Его творение, существующее по Его произволению. Можно быть от Него дальше, можно быть ближе, но быть вне Его невоз¬можно.
— А Сатана и бесы? Они ведь явно обхо¬дятся без Бога.
— Нет, они были также сотворены Богом.
— ?!
— Да, и я помню, каким был Сатана в про¬шлом, когда он звался Денницей.
— Я помню, я читала, что Сатана — быв¬ший верховный ангел. Выходит, что, созда¬вая Денницу, будущего Сатану, Бог Сам создал мировое Зло? Или Зло сотворил Сатана? Но в таком случае он действительно творец и демиург, как он сам себя величает.
— Да врет он все, ничего он на самом деле не создавал! Я помню, как он и вся его рать объявили, что разрушат старый мир до ос¬нованья, а затем построят новый мир лучше прежнего. Ну, и где же этот новый мир?
— Наверное, это Земля со всеми грехами и грешным человечеством? Сколько там все¬го создано Сатаной: войны, радиоактивное и биологическое оружие, разрушение эколо¬гии, преступления и убийства. В общем, все скверное и разрушительное на Земле — это мир, построенный Сатаной и его воинством.
— Ты правильно выбрала определение — разрушительное. Все, что Сатана будто бы создал, есть на самом деле не что-то вновь созданное, а лишь искажение и разрушение созданного Богом. Самостоятельно Сатана не сотворил и пылинки. Смерть есть разру¬шение жизни, ненависть — разрушение люб¬ви, грехопадение — разрушение первоздан¬ного естества человека. Он претендует на творчество, но творить ему нечем, посколь¬ку для этого процесса требуется Божия сила и Божие соизволение. А по ходу дела, будто бы конкурируя с Творцом, падшие ангелы не только создали космическую карикатуру на творческий процесс, но исказили, сами того не желая, и самих себя, потеряли ангельский образ — и остались без образа, стали безоб¬разными. Ты заметила, как изменчива, теку¬ча их внешность?
— Да. Они как будто не могут удержать себя в рамках одного облика и все время из¬меняются на глазах. И Сатана тоже.
— Это потому, что у них нет подлинного бытия. Их существование, каким бы долгим оно не казалось по человеческим представ¬лениям, в сущности есть растянутое во вре¬мени саморазрушение. Их бытие катастро¬фично, они не живут — они гибнут. Отвернувшись Бога, они бросили самих себя в про¬пасть разрушения и миллионы лет летят и летят на дно, чтобы в конце концов достиг¬нуть положенного Богом предела.
— Они верят в Бога?
— Как они могут не верить в Того, с Кем пытаются вести войну? Атеизм ими придуман для соблазна людей, а сами они в такую ерун¬ду, естественно, не верят. В бессильной зло¬бе они стремятся увлечь за собой в страшную воронку небытия хотя бы часть созданного Богом. И в первую очередь вас, людей, по¬скольку человек — любимое творение Божие.
— Не знаю, может, я и не умею еще как следует любить Бога, но Сатану и бесов я оп¬ределенно ненавижу!
— Этого мало, но и это уже хорошо. Тебе, кстати, никогда не приходило в голову, что борясь с советским режимом, ты, в сущнос¬ти, боролась с Сатаной, поскольку это был сатанинский режим?
— Многие его так называли, но я полага¬ла, что это метафора.
— Какая там метафора! Россия была от¬дана во власть ему за грехи.
— Мы думали, что диссидентство — поли¬тический фактор, а оказалось, что это — ору¬дие Божие.
— Однако у тебя и самомнение!
— Опять гордыня?
— Она самая. Зерно в этом есть, посколь¬ку любое стояние в истине угодно Богу, но только при условии, что это делается ради ис¬тины, а не ради себя, не для самоутверждения. Я смутилась и постаралась вернуть раз¬говор в прежнее русло:
— А тебе не жаль бесов? Ведь это твои бывшие собратья.
— Как бы ты отнеслась к уроду, который забрался в родильный дом и перерезал всех младенцев, чтобы из них не выросли здоро¬вые и красивые люди?
— Постаралась бы остановить его, а если нельзя иначе — убила бы. Его жаль, но детей жальче.
— Так и мы, ангелы. Нам в первую оче¬редь жаль порученных нам детей — вас, лю¬дей. Бог хочет, чтобы вы стали духовно здо¬ровыми и красивыми, то есть вернулись в естественное безгрешное состояние, а Сата¬на из зависти хочет вас растлить и погубить.
— Неужели Бог не может вырвать всех грешников из ада, простить их и поселить в Раю?
— И во что превратится Рай? Грешники понастроят супермаркетов и дискотек, при¬думают моду и начнут производить модные вещи, разделятся на партии, церкви превра¬тят в дискуссионные клубы, — и очень скоро бедный Рай превратится в ухудшенный вари¬ант Земли, и останется только пригласить сюда бесов!
— Почему же вариант будет «ухудшен¬ный»?
— Потому что грешники получат больше возможностей грешить. Вот ты видела де¬вушку, сочиняющую бабочек. При жизни это была художница-пейзажистка, верующая, она даже пыталась писать иконы. Ей никог¬да не придет в ее умную головку вместо сво¬их невинных летуний создать для разнооб¬разия какого-нибудь монстрика. Но пред¬ставь на ее месте юнца, начитавшегося ва¬ших «ужастиков»: что может удержать его от попытки сотворить для собственного развле¬чения летающих вампиров и запустить их в космос? Хотя бы затем, чтобы потом весело охотиться на них со своими друзьями. От скуки чего не придумаешь.
— Не сердись, но и я бы не отказалась поохотиться на каких-нибудь горгулий, вро¬де тех, например, что расселись по крыше и карнизам собора Нотр Дам: они такие забав¬ные в своем страхолюдстве!
— До сих пор это они на тебя охотились. Ты забыла, что эти самые горгульи, которых парижане считают хранителями своего горо¬да, на самом деле бесы. Кстати, на Земле мно¬жество людей сейчас одержимы бесами. Их что, пригласить в Рай вместе с живущими в них паразитами?
— А что будет, если взять и пригласить?
Ангел улыбнулся:
— А ты знаешь, ничего особенного не бу¬дет: они просто растворятся в райском све¬те без остатка, аннигилируют и хозяева, и па¬разиты.
— Так бесы могут паразитировать в людях?
— Если душа не имеет защиты Святого Духа, они вселяются прямо в душу, разъеда¬ют ее с помощью греха и тем самым губят.
— А во мне при жизни обитали бесы?
— Внутри — нет. Тебя хранили от них таинство Крещения и молитвы твоего Деда. Ну и я охранял тебя как мог. А вот снаружи ты бывала облеплена ими, как пиявками. К тебе порой приблизиться было невозможно, такой стоял от них смрад. Что ты морщишься? Не нравятся мои слова? Но если бы ты мог¬ла себя видеть в их окружении, ты бы с ума сошла от ужаса и отвращения. Это великая Божья милость, что вам при жизни не дано видеть бесов.
С этим я была абсолютно согласна — век бы их не видать ни в той, ни в этой жизни!
Вот так и выходило, что сидя, можно ска¬зать, на краю Рая, мы то и дело говорили о бе¬сах. Много поведал мне мой Хранитель о мире духов, о тайнах вечности, но не все я тогда по¬няла и запомнила, а много чего не могла бы пересказать, даже если бы и захотела: Ангел наложил запрет, и нарушить его я не смею.
После моего Ангела больше всего вре¬мени уделял мне Алеша. Я его полюбила как бы заново, в новом качестве. В детстве, сколько я себя помнила, он всегда был ря¬дом. Маленьких нас возили в одной коляс¬ке, до пяти лет мы спали в одной кроватке и всегда засыпали обнявшись. Мне каза¬лось, что мы одинаково думали и чувство¬вали. Мы и болели одними болезнями, кро¬ме той злополучной скарлатины: он ее под¬хватил во время зимних каникул, которые я проводила в детском спортивном лагере за городом. Когда я вернулась, все уже шло к концу...
Горюя об Алеше, я всегда представляла его своим ровесником, а вот теперь выгля¬дел он лет на десять младше, но по уму и ду¬ховному развитию был, конечно, моим стар¬шим братом.
Алеша без конца расспрашивал меня о на¬шей жизни без него, о болезни и смерти мамы, об отце. Его искренне интересовала моя жизнь с Георгием. Но он отказывался го¬ворить со мной о политике или на какие-то отвлеченные темы, похоже, что его не вол¬новали даже события в России: он заявил, что это только внешняя сторона духовного процесса.
— Ты не жалеешь о том, что умер малень¬ким? — спросила я его как-то.
— Я жалею о том, что не умер раньше: я мог бы со временем стать ангелом, если бы умер до семи лет.
— Все маленькие дети, умерев, становят¬ся ангелами?
— Нет, только крещеные. Но хорошо и то, что Дед выпросил у Бога для меня ран¬нюю смерть: если бы я не умер, я бы погиб.
— Как это?
— Очень просто. Я неизбежно попал бы под влияние отца, и мы с тобой стали бы вра¬гами. Ты знаешь, кем бы я стал?
— Кем?
— Сотрудником отдела КГБ по борьбе с диссидентами.
— Не могу в это поверить!
— Я это знаю точно, я видел схему, по ко¬торой должно было идти мое развитие.
— А где теперь наш отец?
— Не знаю. Поначалу я пытался это вы¬яснить, но потом понял, что дело это безна¬дежное.
Я пыталась рассказать брату о своих пу¬тешествиях за границей, об Австралии, Ин¬дии и Японии, где мне довелось побывать, но он и тут удивил меня.
— Я все это видел и везде побывал. Я пу¬тешествовал по всем странам, о которых меч¬тал в детстве. Несколько дней после моей смерти мы с Дедом посвятили путешестви¬ям по Земле. Тогда мне это казалось удиви¬тельным и прекрасным, но попав сюда, я быстро все забыл. Мальчишке здесь было гораздо интересней: можно было попасть в любое время человеческой истории, и не¬сколько лет я увлеченно этим занимался, пока не понял, что человеческая история, в сущности, очень печальная повесть.
— А что ты видел, какие исторические события?
— Видел Крещение Руси. Еще разные зна¬менитые сражения, я все-таки попал сюда пацаном, и мне занятно было увидеть свои¬ми глазами Бородинское сражение, а потом битву при Ватерлоо. Позже меня интересо¬вали более важные для человечества момен¬ты истории: я ходил вместе с апостолами, когда они сопровождали Спасителя, видел смерть мучеников за веру, наблюдал созда¬ние первых монастырей. Я был ребенком, поэтому захотел познакомиться со львом Иорданом и с медведем святого Серафима.
— Кто такие Иордан и Серафим?
Алеша принимался рассказывать мне бла¬гочестивые христианские истории, от кото¬рых я скоро начинала зевать.
Он тоже пытался меня воспитывать и очень огорчался тем, что я не умею молить¬ся.
—А я вот не понимаю, зачем Господу ваше хоровое пение? Неужели Он и так не знает, что вы Его любите и поклоняетесь Ему?
— Конечно, Господь это знает. А вот за¬чем ты мне по десяти раз на день говоришь о своей любви?
— Чтобы ты знал. И потом, я ведь так со¬скучилась по тебе, Алешенька!
— Если бы ты знала, как любят Бога и как скучают по нему настоящие боголюбцы... Но говоришь ты мне о своей любви не для ин¬формации, а потому, что тебе радостно это говорить, а мне — слушать. Вот так и в обще¬нии человека с Богом, то есть в молитве: нам радостно славить Его, а Ему радостно это слышать.
— Но зачем для молитвы толпиться в хра¬мах? Можно молиться и по одному.
— А ты помнишь, как мы вешались на отца и наперебой кричали ему, что любим его, и как это было радостно нам, и как он любил, чтобы мы встречали его с работы?
— Мы были детьми.
— По отношению к Богу мы всегда оста¬емся детьми.
— Неужели ты искренне любишь Бога больше, чем любил отца? Ты ведь был его любимчиком!
— Конечно, Бога я люблю гораздо боль¬ше.
— И больше, чем Деда? И больше, чем меня? — Алеша смеялся и кивал утвердитель¬но. Я обижалась.
Вечерами мы всей семьей собирались у камина. Топили его не для тепла, а для уюта. Разговоры моих близких мне в основном ос¬тавались непонятными, но мне просто хоро¬шо было сидеть с ними у огня, вспоминать увиденное днем и расспрашивать всех обо всем. Все были очень ласковы со мной и ба¬ловали меня как могли. Мне наливали бокал какого-то напитка, вкусом и цветом напоми¬навшего лучшее бордо, мое любимое вино. Напиток этот веселил, но не опьянял. Я потя¬гивала его маленькими глотками, смотрела на угольки в камине, слушала милые голоса, час¬то и не слушая, о чем они беседуют. А беседа шла не только о делах в школе и в Долине, но и о подвигах святых, о грядущих судьбах мира и России, и больше всего, конечно, о Боге.
Потом я прощалась, шла к себе наверх, читала перед иконой Богородицы свою един¬ственную молитву и желала Ей спокойной ночи.

Глава 6

Шел шестой день моего пребывания в Долине. Время моих райских каникул подходило к концу, оставался один-единственный последний денек. С утра у меня было тревож¬но на душе. Алеша отменил свои занятия, чтобы провести этот день со мной.
— Чем вы собираетесь заниматься? — спросил Дед.
— Просто погуляем, я думаю, — ответил Алеша.
— Мне передали, что Аннушку хочет ви¬деть Ольга. Аня, хочешь познакомиться с первой христианкой в нашем роду? Это твоя прапрапра-очень-много-раз-прабабушка, она живет неподалеку.
— Она старая?
— Здесь нет старых. Ей тридцать три года, как и всем.
— Я хотела спросить, давно ли она здесь живет?
— Больше двух тысяч лет.
— А мне говорили, что со временем души уходят в такие глубины Божиего Царства, о которых я даже слышать недостойна.
— Она осталась здесь, на краю Рая, и на это есть особая причина. Возможно, она тебе об этом расскажет. Я подозреваю, что за этим она и зовет тебя к себе. Летите, милые!
И мы полетели с визитом к моей не-знаю-сколько-раз-пра-бабушке. По дороге Алеша сказал, что место, где она живет, называется Хрустальной долиной. Чтобы попасть в нее, надо было пролететь над хребтом с вечны¬ми снегами и пересечь несколько долин.
Когда мы стали снижаться над Хрусталь¬ной долиной, я ахнула от изумления. Вся до¬лина сверкала и искрилась на солнце, и этот блеск был бы нестерпим, если бы не смягчал¬ся мельчайшей водяной пылью, растворен¬ной в прохладном воздухе. В этом перламут¬ровом тумане дно долины сверху не просмат¬ривалось, были лишь видны многочисленные водопады и водопадики, некоторые не круп¬нее нитки хрустальных бус; они падали с зе¬леных многоступенчатых утесов, поросших кустами и папоротниками, и разбегались по¬низу бесчисленными ручьями и ручейками.
Мы опустились на берег горного потока, бегущего посреди долины, и я увидела, что вся она от горных склонов и до водных заво¬дей переполнена цветами. Но какими цвета¬ми! Ни на Земле, ни в Раю я не встречала ничего подобного. Если бы эти цветы не рос¬ли из земли, я бы подумала, что они сделаны из хрусталя — они были прозрачными!
Я бросилась к ближайшему кусту боль¬ших колокольчиков и опустилась перед ним на колени. Я их благоговейно разглядывала, лаская их кончиками пальцев. Их нежные колокольцы были как бы тронуты тончай¬шей радужной кистью по краям и прожилоч¬кам; сквозь стенки колокольчиков были видны серебристые тычинки и даже мои паль¬цы, трогавшие цветы.
Другое чудо было уже не для глаза, а для уха — колокольчики эти нежно звенели при малейшем дуновении ветерка. Приглядев¬шись, я поняла природу этого звона: шари¬ки тычинок висели на тоненьких нитях и, вздрагивая, тычинки ударялись о стенки цветка изнутри, издавая едва слышный звон.
— Аннушка, нас ждут! — Алеша тронул меня за плечо. Я с трудом оторвалась от со¬зерцания хрустального дива, поднялась с колен и оглянулась.
Неподалеку от берега стоял небольшой бревенчатый дом, почти хижина, под тол¬стой и лохматой камышовой крышей, нахло-бученной почти по самые окошки; на греб¬не крыши длинной куртинкой росли ирисы, прозрачные, с дымчатым лиловым оттен¬ком, простенький дом был как бы увенчан аметистовой короной.
На пороге хижины стояла белокурая кра¬савица в белом платье, отделанном широкой каймой голубых и сиреневых тонов, с тон¬ким серебряным обручем на распущенных волосах. Я догадалась, что это и есть Ольга.
— Так значит, ты — мой самый последний потомок с Земли? Спасибо, Алеша, что ис¬полнил мою просьбу и привел ее. Проходи¬те в дом!
В хижине была всего одна комната. Один ее угол занимал грубо сложенный очаг из дикого камня, в другом стоял деревянный ткацкий станок, с виду очень древний, на нем была натянута пестрая ткань. Перед двумя маленькими окошками размещался большой дубовый стол, а возле него, с одной и с дру¬гой стороны, две широкие лавки. Еще одна такая же лавка под стеной напротив была покрыта домотканым покрывалом, и на ней лежали тяжелые старинные книги и стояли глиняные и медные сосуды, а по стене над лавкой была протянута веревка с пучками сухих трав.
Ольга поставила на стол кувшин молока и кружки, на круглую резную доску выложи¬ла нарезанный толстыми ломтями хлеб, от которого шел аппетитный теплый запах, поставила плошку с кусками медовых сотов.
— Угощайтесь, милые гости, дорогие правнуки!
Алеша прочитал молитву и благословил трапезу. Мы молча пили молоко и ели хлеб с медом, поглядывая на Ольгу, а она задумчи¬во разглядывала нас, сидя напротив со сло¬женными на коленях руками.
— Спаси Господи, прабушка! — по-райски поблагодарил ее Алеша, когда мы наелись. Мне понравилось, что вместо того, чтобы повторять, как вороненок: «Пра... пра... пра...», — он и «прабабушку» сократил до «прабушки».
После трапезы Ольга показывала нам свою долину и рассказывала о хрустальных цветах, которые сама сочиняла и выращи¬вала:
— Расти они могут только при изобилии влаги в воздухе, под прямыми солнечными лучами они сразу же вянут и засыхают. Прав¬да, они, и высохнув, не теряют красоты и про¬зрачности, но становятся очень хрупкими; иногда их берут у меня для украшения церк¬вей к праздникам. А в основном это цветы для украшения водопадов и горных потоков.
У самой воды стояла каменная скамья, поросшая мхом и лишайником. Прабушка пригласила нас присесть:
— Я хочу поведать Анне свою историю. Да и ты, Алеша, послушай, я и тебе никогда ее не рассказывала.
Родилась я и выросла на балтийском берегу за много лет до того, как в далекой Иудее родился наш Спаситель. Моим мужем стал знаменитый воин-варяг, ходивший на добычу по многим водам. Сейчас мы его славный промысел назовем попросту морским разбо-ем, а в те времена о его подвигах слагали саги. Погиб он рано, но пал не в морском сраже¬нии, а от руки подосланного завистником-соседом подлого убийцы. У нас уже был ма¬ленький сын, но он не мог удержать меня: я поцеловала ребенка, передала его матери и бросилась с высокой скалы в море, всего на несколько часов отстав от любимого мужа на пути в загробный мир.
Я слушала свою прародительницу очень недоверчиво: неужели в Раю находят приют безумцы и сохраняют тут свое безумие? Ну ладно, о варяжских наших корнях спорить не приходится, светлые волосы и голубые глаза, доминирующие у нас в роду, даже под¬тверждают варяжскую теорию в отдельно взятой семье. Но в общем получалась явная несуразица. Как ни мало я была образована в христианстве, но одно мне было ясно: Оль¬га, а точнее, Хельга, была язычницей, роди¬лась до Христа да еще покончила с собой, — она не могла оказаться в Раю!
Моя прародительница между тем про¬должала:
— Больше ста лет мы с моим мужем бро¬дили в адском сумраке, держась за руки, — мы и там продолжали любить друг друга. Он ду¬мал, что попал в ад только потому, что погиб не в бою, а от удара ножом в спину: если бы он пал в сражении, как подобает варягу, он пировал бы в небесных чертогах Валгаллы с доблестными воинами, павшими в битвах, а не шатался в долинах скорби.
В аду мы увидели своих богов, чьим изоб¬ражениям поклонялись при жизни. Вы до¬гадываетесь, что это были бесы. Мы умерли молодыми, мы любили красоту, а потому не захотели признать своими богами гнусных и злобных тварей, хотя и находились в пол¬ной их власти. Муж мой даже пытался с ними сражаться, как это делали герои саг, но, став бедной тенью, он потерял свою силу, хотя и не утратил мужества. В наказа¬ние за бунт нас швырнули в непроглядную тьму черного адского огня, и мы там долго страдали и мучились, но по-прежнему не расставались.