Богословский: "Тяжелые думы о том, что творят с Русскою землею наши социалисты. Все растащат по мелким кускам ради отвлеченных и неосуществимых идей."

По всему Питеру поднимаются социалистические бунты. Всё это особенно дико, потому что Совет депутатов, который по идее должен был бы руководить бунтовщиками - утверждает, что он ни при чём, и вообще не имеет ничего против временного правительства, и получается что какбе люди поднялись сами.

Каменев: "Раз выступила масса на улицу, нам остается только придать выступлению мирный характер."

Зиновьев:"Необходим роспуск Временного комитета Государственной думы и разгон частных совещаний Государственной думы. Необходимо принять меры к унич­тожению гнезд контрреволюции."

Троцкий: "Сегодняшнее выступление есть следствие политики правительства"

Сорокин (редактор социалистической газеты): "Началось. Днем, когда Крестьянский Совет заседал, нас вызвали в Таврический дворец по телефону на совместное заседание с Советом рабочих и солдатских депутатов. «Приезжайте как можно скорее,— настоятельно просили нас. — Большевики начали новый бунт». Мы немедленно выехали. Улицы, прилегающие к дворцу, и площадь перед ним были забиты матросами и солдатами. Большевики разглагольствовали перед кронштадтскими отрядами. Дикий звериный рев был ответом на эту речь.

С чрезвычайным трудом мы пробились во дворец, где в зале заседаний Думы нашли многих представителей Совета рабочих депутатов и социал-демократической партии. Атмосфера была напряженная. «Ужасно! Это преступление против революции!» — кричали лидеры левых. Моя голова раскалывалась от перевозбуждения в спертой атмосфере зала заседаний, и я вышел во двор. В серых сумерках июльской ночи передо мною предстало бурное море солдат, рабочих, матросов… Тут и там стояли пушки и пулеметы, направленные на Таврический дворец, везде реяли красные знамена, непрерывно звучала ружейная стрельба. Все смахивало на сумасшедший дом. Толпа, требующая: «Вся власть Советам!», в то же время наводила на Советы орудия, угрожая им смертью и уничтожением.
Как только меня узнали, я был окружен толпой, и в лицо мне полетели опасные вопросы и яростные угрозы.
— Члены Совета продались капиталистам!
— Предатель, Иуда!
— Враг народа!
— Смерть ему!
Я сумел перекричать шум:
— Что моя смерть даст вам — землю или наполнит пустые желудки?
Странно, но это вызвало у нескольких стоявших передо мной животных взрыв смеха."


В правительстве паника.

Сомов: "Поздно вечером началась гражданская война. Я долго сидел у открытых окон. У нас слышны только отдельные отголоски, возгласы толпы."

Наконец-то божественная дневниковая запись Николая Второго:
"Все четыре дочери сбрили себе волосы, так как после кори они сильно лезли."

По факту сами большевики разделены на радикальных (среди которых, можно даже сказать во главе которых - Ленин), они близки к анархистам и желают снести Временное Правительство, и менее радикальных, которые хотят плавного изменения политики изнутри, и во главе которых - Советы. Происходящий сегодня бунт - это уже собственно работа Ленина и есть.

Шкловский о войне:
"Бой шел не то по Ломнице, не то по Повельче, сведения все время поступали самые разноречивые и неуверенные, какое-то военное бормотание. Мы шли атакой, в серый день, между мокрыми деревьями. Какой-то немец с криком: «Я ваш» пал на колени и поднял руки. Наш солдат пробежал мимо, потом полуобернулся и, целясь в бок, выстрелил в него. Цепь бежала скорее меня, я отстал. Я знал, что нельзя идти в атаку, стоя в полный рост, но мы обезумели. Ненависть к войне, к себе и усталость не позволяли думать о самосохранении.

Где-то влево, в ольховых кустах, заработал с редким стуком немецкий пулемет. В тылу показалась группа австрийцев, спешащая к нам в плен. Мы с разбегу вбежали в какую-то быстротекущую, почти опрокидывающую речку, сбили каких-то людей, которые хотели зацепиться и задержать нас, легши в завалы. Потом пустая деревушка, с курами, бегающими по улицам. Кто-то стал ловить курицу. Нас осталось мало, большинство было выбито. За деревней было еще проволочное заграждение, мы достигли его. В этот момент оказалось, что у нас нет патронов. Полк расстрелял их, лежа в лесу. Я закричал: «Ложись окапываться». Мы были уже в глубоком прорыве. В этот момент мне что-то согрело бок, и я почувствовал себя сбитым на землю. Вернее, даже почувствовал, что лежу на земле. Вскочил и опять закричал: «Окапывайтесь, сейчас будут патроны». Я был ранен в живот навылет."

Американцы дарят России копию статуи свободы. Мне влом гуглить, что потом с ней стало. Но жест прекрасный.

Керенский и Колчак уговаривают солдат не присоединяться к бунтам.

Керенский:
"Когда я покидал столицу, на петроградских улицах замелькали грузовики, полные неизвестных вооруженных людей. Некоторые объезжали казармы, призывая солдат присоединиться к ожидавшемуся с минуты на минуту вооруженному восстанию. Одна шайка проникла во двор Министерства внутренних дел и ворвалась на первый этаж, где находился кабинет князя Львова, откуда я только что вышел. Только мой поезд отошел от вокзала, как подкатил грузовик под красным знаменем с надписью: «Первая пуля — Керенскому»."

Блок:
"Присяжный поверенный Гольдштайн, когда у него отобрали автомобиль, показал удостоверение Керенского на право служебных поездок. Ему сказали: «Керенский давно арестован. Вы бы еще показали удостоверение Николая II»."

Набоков: "Физиономия города быстро изменилась. Исчезли автомобили частных людей, по улицам помчались броневики и моторы, набитые вооруженными рабочими и солдатами. То и дело в разных местах вспыхивала перестрелка, с разных сторон начинали трещать выстрелы. Многочисленная публика, переполнявшая тротуары Невского проспекта, вдруг шарахалась в сторону, бросалась опрометью бежать, чуть не сбивая с ног встречных. То и дело появлялись большие отряды, шедшие куда-то с красными знаменами и плакатами уже отмеченного содержания. Стояли чудесные жаркие дни, сияло солнце — какой-то разительный контраст между жизнью природы и тревожными, взволнованными впечатлениями от всего происходящего."

Степун: "Всюду шли митинги; ораторы–большевики и анархисты безудержно громили Временное правительство и советское большинство; от казармы к казарме перебегали какие–то темные подстрекатели, уговаривавшие солдат примкнуть к вооруженному выступлению заводов; но за всем этим не чувствовалось ни центральной руководящей воли, ни заранее выработанного плана. Как–то вслепую носились по городу вооруженные пулеметами грузовики, как–то сами собою стреляли ружья. По пути в Таврический я встретил пьяную компанию во все горло оравшую: «Товарищи, айда бить жидов». В разъяренное красное море с разных сторон вливались черносотенные струи. По городу шел откровенный грабеж.

Поздно вечером к Таврическому дворцу стали собираться усталые от демонстраций и перестрелок с казаками рабоче–солдатские толпы. Не зная, что делать, они то требовали ареста Центрального исполнительного комитета, то выслушивали членов этого комитета, убеждавших их разойтись по казармам и домам. Одновременно с увещевательными речами представителей советского большинства в залах дворца, на дворе шли бурные большевистские митинги, требовавшие немедленной передачи всей власти Советам. Особенно шумный успех имел Троцкий, умный, горячий и смелый оратор, с криво сидящим на нервных ноздрях пенсне и демонически–петушиной шевелюрой. По толпе ходили разные слухи. Успокоительно подействовало вдруг пронесшееся известие, что Временное правительство уже арестовано. Коли арестовано, значит, все в порядке, можно и расходиться."

Хаос.