26-06-2014 14:01 Ницше, Антихристианин
Как же я раньше-то эту работу не читал-то! Очень, очень круто.
Под катом - буквально несколько абзацев, из самого начала.
Там гораздо круче есть, это просто навскидку.
Про суть христианства, про роль религии для народа, и сравнение христианства с буддизмом.
***
Ни мораль, ни религия не соприкасаются в христианстве ни с какой точкой действительности.
- чисто воображаемые причины ("Бог", "душа", "Я", "дух", "свободная воля", - или даже "несвободная");
- чисто воображаемые действия ("грех", "искупление", "милость", "наказание", "прощение греха").
- общение с воображаемыми существами ("Бог", "духи", "души");
- воображаемая наука о природе (антропоцентрическая; полное отсутствие понятия о естественных причинах);
- воображаемая психология (явное непонимание самого себя, толкование приятных или неприятных всем общих чувств при помощи символического языка религиозно-моральной идиосинкразии, - "раскаяние", "угрызение совести", "искушение дьявола", "близость Бога");
- воображаемая телеология ("Царство Божье", "Страшный суд", "вечная жизнь").
Этот мир чистых фикций сильно отличается (не в свою пользу) от мира грез именно тем, что последний отражает действительность, тогда как первый извращает ее, обесценивает, отрицает.
Только после того, как понятие "природа" было противопоставлено понятию "Бог", слово "природный", "естественный" должно было сделаться синонимом "недостойный"; корень всего этого мира фикций лежит в ненависти к естественному (действительность!); этот мир есть выражение глубокого отвращения к действительному.
И этим все объясняется.
У кого единственно есть основание отречься от действительности, оклеветавши ее?
У того, кто от неё страдает.
Но страдать от действительности - это значит самому быть неудачной действительностью.
К такому заключению вынуждает критика христианского понятия о Боге.
Народ, который еще верит в самого себя, имеет также и своего собственного Бога. В нем он чтит условия, благодаря которым он поднялся, - свои добродетели. Его самоудовлетворенность, его чувство власти отражается для него в существе, которое можно за это благодарить. Кто богат - хочет давать; гордый народ нуждается в божестве, чтобы жертвовать... Религия при таких предпосылках является выражением благодарности. Народ, благодарный за свое существование, нуждается для выражения этой благодарности в божестве.
Такое божество должно иметь силу приносить пользу или вред, быть другом или врагом; ему удивляются как в добре, так и в зле. Противоестественная кастрация божества в божество только добра была бы здесь совсем нежелательна. В злом божестве так же нуждаются, как и в добром: ведь и собственное существование не есть лишь дар снисходительности и дружеского расположения к человеку... Какой смысл в божестве, которое не знает ни гнева, ни мести, ни зависти, ни насмешки, ни хитрости, ни насилия? которому, быть может, никогда не были знакомы приводящие в восхищение победы и уничтожения? Такое божество было бы и непонятно: к чему оно? -
Конечно, если народ погибает, если он чувствует,что окончательно исчезает его вера в будущее, его надежда на свободу, если покорность начинает входить в его сознание, как первая полезность, если добродетели подчинения являются необходимыми условиями его поддержания, то и его божество должно также измениться. Оно делается теперь пронырливым, боязливым, скромным, советует "душевный мир", воздержание от ненависти,
осторожность, "любовь к другу и врагу". Оно постоянно морализирует, оно вползает в каждую частную добродетель, становится божеством для отдельного человека, становится частным лицом, космополитом...
Некогда божество представляло собою народ, мощь народа, все агрессивное и жаждущее власти в душе народа - теперь оно только лишь благое божество... Поистине, для богов нет иной альтернативы: или они есть воля к власти, и тогда они бывают национальными божествами, - или же они есть бессилие к власти - и тогда они по необходимости делаются добрыми.
***
Осуждая христианство, я не хотел бы быть несправедливым по отношению к родственной религии, которая даже превосходит христианство числом своих последователей: по отношению к буддизму. Обе принадлежат к
нигилистическим религиям, как религии decadence, и обе удивительно непохожи одна на другую. Теперь их уже можно сравнивать, и за это критик христианства должен быть глубоко благодарен индийским ученым.
Буддизм во сто раз реальнее христианства, - он представляет собою наследие объективной и холодной постановки проблем, он является после философского движения, продолжавшегося сотни лет; с понятием "Бог" уже было покончено, когда он явился.
Буддизм есть единственная истинно позитивистская религия, встречающаяся в истории; даже в своей теории познания (строгом феноменализме) он не говорит: "борьба против греха", но, с полным признанием действительности, он говорит: "борьба против страдания".
Самообман моральных понятий он оставляет уже позади себя, - и в этом его глубокое отличие от христианства - он стоит, выражаясь моим языком, по ту сторону добра и зла. - Вот два физиологических факта, на которых он покоится и которые имеет в виду: первое - преувеличенная раздражительность, выражающаяся в утонченной чувствительности к боли, второе - усиленная духовная жизнь, слишком долгое пребывание в области понятий и
логических процедур, ведущее к тому, что инстинкт личности, ко вреду для себя, уступает место "безличному" (оба состояния, по опыту известные, по крайней мере некоторым из моих читателей - "объективным" подобно мне самому).
На основе этих физиологических условий возникло состояние депрессии, против него-то и выступил со своей гигиеной Будда. Он предписывает жизнь на свежем воздухе, в странствованиях; умеренность и выбор в пище, осторожность относительно всех спиртных; предусмотрительность также по отношению ко всем аффектам, вырабатывающим желчь, разгорячающим кровь, - никаких забот ни о себе, ни о других. Он требует представлений успокаивающих или развеселяющих - он изобретает средства отучить себя от других. Он понимает доброту, доброжелательное настроение как требование здоровья. Молитва исключается, равно как и аскеза; никакого категорического императива, никакого принуждения вообще, даже внутри монастырской общины (откуда всегда возможен выход). Все это было бы средствами к усилению преувеличенной раздражительности. Поэтому именно он не требует никакой борьбы с теми, кто иначе думает; его учение сильнее всего вооружается против чувства мести, отвращения ("не путем вражды кончается вражда" - трогательный рефрен всего буддизма). И это с полным правом: именно эти аффекты были бы вполне нездоровы по отношению к главной, диететической, цели. Если он встречает духовное утомление, которое выражается в слишком большой "объективности" (т. е. в ослаблении индивидуального интереса, в потере "эгоизма"), он с ним борется тем, что придает даже и вполне духовным интересам строго личный характер. В учении Будды эгоизм делается обязанностью. "Необходимо одно: как тебе освободиться от страданий", - это положение регулирует и ограничивает всю духовную диету.
Чрезвычайно мягкий климат, кротость и либеральность в нравах, отсутствие милитаризма - вот условия, предрасполагающие к буддизму; равно как и то, чтобы очагом движения были высшие и даже ученые сословия. Ясность духа, спокойствие, отсутствие желаний как высшая цель - вот чего хотят и чего достигают. Буддизм не есть религия, в которой лишь стремятся к совершенству: совершенное здесь есть нормальный случай. -
Когда христианство покинуло свою первоначальную почву, т. е. низшие сословия, подонки античного мира, когда оно вышло на поиски власти, очутилось среди варварских народов - с тех пор оно не могло уже более
рассчитывать на утомленных людей, но ему предстояло иметь дело с людьми внутренне-одичавшими и терзающими друг друга - людьми сильными, но неудачниками. Недовольство собою, страдание от самого себя не имеют здесь характера чрезмерной раздражительности и восприимчивости к боли, как у буддиста, а скорее наоборот, - чересчур сильное стремление к причинению боли, к разрешению внутреннего напряжения путем враждебных поступков и представлений. Христианству нужны были варварские понятия и оценки, чтобы господствовать над варварами: такова жертва первенца, причащение в виде пития крови, презрение духа и культуры, всевозможные - чувственные и сверхчувственные - пытки, помпезность культа.
Буддизм - религия для поздних людей, для добрых, нежных рас, достигших высшей степени духовности, которые слишком восприимчивы к боли (Европа далеко еще не созрела для него); он есть возврат их к миру и веселости, к диете духа, к известной закалке тела. Христианство хочет приобрести господство над дикими зверями; средством его для этого является - сделать их больными. Делать слабым - это христианский рецепт к приручению, к "цивилизации". Буддизм есть религия цивилизации, приведшей к усталости, близящейся к концу, христианство еще не застает такой цивилизации, - при благоприятных обстоятельствах оно само ее устанавливает.
Буддизм, повторяю еще раз, в сто раз холоднее, правдивее, объективнее. Он не нуждается в том, чтобы своему страданию, своей болезненности придать вид приличия, толкуя его как грех, - он просто говорит то, что думает: "я
страдаю". Для варвара, напротив, страдание само по себе есть нечто неприличное: он нуждается в известном истолковании, чтобы самому себе признаться, что он страдает (его инстинкт прежде всего указывает ему на то, чтобы отрицать страдание, скрывая его). Слово "дьявол" явилось здесь благодеянием: в нем имели налицо могущественного и сильного врага: можно было не стыдиться страдания от такого врага.
Христианство имеет в основании несколько тонкостей, принадлежащих Востоку.
Прежде всего: оно знает, что само по себе безразлично - истинно ли то или другое, но - в высшей степени важно, насколько верят, что оно истинно.
"Истина" и "вера, что известная вещь истинна", - это два мира совсем отдельных, почти противоположных интересов: к тому и другому ведут пути, в основе совершенно различные. Знать это - значит на Востоке быть почти мудрецом: так понимают это брамины, так понимает Платон, так же каждый ученик эсотерической мудрости. Если, например, счастье заключается в том, чтобы верить в спасение от греха, то для этого нет необходимости в предположении, чтобы человек был грешен, но только - чтобы он чувствовал себя грешным. Но если вообще прежде всего необходима вера, то разум, познание, исследование необходимо дискредитировать: путь к истине делается запрещенным путем.
Сильная надежда есть гораздо больший жизненный стимул, чем какое бы то ни было действительно наступившее счастье. Страдающих можно поддержать надеждой, которая не может быть опровергнута действительностью, которая не устраняется осуществлением, - надеждой на потустороннее. (Именно благодаря этой способности поддерживать несчастных надежда считалась у греков злом, изо всех зол единственно коварным злом: она осталась в ларце зла.)
Чтобы была возможна любовь, Бог должен быть личностью; чтобы могли при этом заговорить самые низшие инстинкты, Бог должен быть молод. Чтобы воспламенить женщин, надо было выдвинуть на передний план прекрасного святого, для мужчин - Марию. Все это при предположении, что христианство будет господствовать там, где понятие культа уже определилось культом Афродиты или Адониса. Требование целомудрия усиливает внутренний пыл религиозного инстинкта - оно делает культ горячее, мечтательнее, душевнее.
Любовь есть такое состояние, когда человек по большей части видит вещи не такими, каковы они есть. Здесь господствует сила иллюзии, одновременно преображающая и услаждающая. При любви можно перенести больше, можно вытерпеть все. Необходимо изобрести религию, которая была бы преисполнена любви, с любовью можно перейти через самое плохое в жизни: его уже и вовсе не замечаешь.
Вот что можно сказать о трех христианских добродетелях: вере, надежде, любви; я называю их тремя христианскими хитростями.
Буддизм слишком зрел и к тому же слишком позитивистичен для того, чтобы прибегать к подобным хитростям.
Под катом - буквально несколько абзацев, из самого начала.
Там гораздо круче есть, это просто навскидку.
Про суть христианства, про роль религии для народа, и сравнение христианства с буддизмом.
***
Ни мораль, ни религия не соприкасаются в христианстве ни с какой точкой действительности.
- чисто воображаемые причины ("Бог", "душа", "Я", "дух", "свободная воля", - или даже "несвободная");
- чисто воображаемые действия ("грех", "искупление", "милость", "наказание", "прощение греха").
- общение с воображаемыми существами ("Бог", "духи", "души");
- воображаемая наука о природе (антропоцентрическая; полное отсутствие понятия о естественных причинах);
- воображаемая психология (явное непонимание самого себя, толкование приятных или неприятных всем общих чувств при помощи символического языка религиозно-моральной идиосинкразии, - "раскаяние", "угрызение совести", "искушение дьявола", "близость Бога");
- воображаемая телеология ("Царство Божье", "Страшный суд", "вечная жизнь").
Этот мир чистых фикций сильно отличается (не в свою пользу) от мира грез именно тем, что последний отражает действительность, тогда как первый извращает ее, обесценивает, отрицает.
Только после того, как понятие "природа" было противопоставлено понятию "Бог", слово "природный", "естественный" должно было сделаться синонимом "недостойный"; корень всего этого мира фикций лежит в ненависти к естественному (действительность!); этот мир есть выражение глубокого отвращения к действительному.
И этим все объясняется.
У кого единственно есть основание отречься от действительности, оклеветавши ее?
У того, кто от неё страдает.
Но страдать от действительности - это значит самому быть неудачной действительностью.
К такому заключению вынуждает критика христианского понятия о Боге.
Народ, который еще верит в самого себя, имеет также и своего собственного Бога. В нем он чтит условия, благодаря которым он поднялся, - свои добродетели. Его самоудовлетворенность, его чувство власти отражается для него в существе, которое можно за это благодарить. Кто богат - хочет давать; гордый народ нуждается в божестве, чтобы жертвовать... Религия при таких предпосылках является выражением благодарности. Народ, благодарный за свое существование, нуждается для выражения этой благодарности в божестве.
Такое божество должно иметь силу приносить пользу или вред, быть другом или врагом; ему удивляются как в добре, так и в зле. Противоестественная кастрация божества в божество только добра была бы здесь совсем нежелательна. В злом божестве так же нуждаются, как и в добром: ведь и собственное существование не есть лишь дар снисходительности и дружеского расположения к человеку... Какой смысл в божестве, которое не знает ни гнева, ни мести, ни зависти, ни насмешки, ни хитрости, ни насилия? которому, быть может, никогда не были знакомы приводящие в восхищение победы и уничтожения? Такое божество было бы и непонятно: к чему оно? -
Конечно, если народ погибает, если он чувствует,что окончательно исчезает его вера в будущее, его надежда на свободу, если покорность начинает входить в его сознание, как первая полезность, если добродетели подчинения являются необходимыми условиями его поддержания, то и его божество должно также измениться. Оно делается теперь пронырливым, боязливым, скромным, советует "душевный мир", воздержание от ненависти,
осторожность, "любовь к другу и врагу". Оно постоянно морализирует, оно вползает в каждую частную добродетель, становится божеством для отдельного человека, становится частным лицом, космополитом...
Некогда божество представляло собою народ, мощь народа, все агрессивное и жаждущее власти в душе народа - теперь оно только лишь благое божество... Поистине, для богов нет иной альтернативы: или они есть воля к власти, и тогда они бывают национальными божествами, - или же они есть бессилие к власти - и тогда они по необходимости делаются добрыми.
***
Осуждая христианство, я не хотел бы быть несправедливым по отношению к родственной религии, которая даже превосходит христианство числом своих последователей: по отношению к буддизму. Обе принадлежат к
нигилистическим религиям, как религии decadence, и обе удивительно непохожи одна на другую. Теперь их уже можно сравнивать, и за это критик христианства должен быть глубоко благодарен индийским ученым.
Буддизм во сто раз реальнее христианства, - он представляет собою наследие объективной и холодной постановки проблем, он является после философского движения, продолжавшегося сотни лет; с понятием "Бог" уже было покончено, когда он явился.
Буддизм есть единственная истинно позитивистская религия, встречающаяся в истории; даже в своей теории познания (строгом феноменализме) он не говорит: "борьба против греха", но, с полным признанием действительности, он говорит: "борьба против страдания".
Самообман моральных понятий он оставляет уже позади себя, - и в этом его глубокое отличие от христианства - он стоит, выражаясь моим языком, по ту сторону добра и зла. - Вот два физиологических факта, на которых он покоится и которые имеет в виду: первое - преувеличенная раздражительность, выражающаяся в утонченной чувствительности к боли, второе - усиленная духовная жизнь, слишком долгое пребывание в области понятий и
логических процедур, ведущее к тому, что инстинкт личности, ко вреду для себя, уступает место "безличному" (оба состояния, по опыту известные, по крайней мере некоторым из моих читателей - "объективным" подобно мне самому).
На основе этих физиологических условий возникло состояние депрессии, против него-то и выступил со своей гигиеной Будда. Он предписывает жизнь на свежем воздухе, в странствованиях; умеренность и выбор в пище, осторожность относительно всех спиртных; предусмотрительность также по отношению ко всем аффектам, вырабатывающим желчь, разгорячающим кровь, - никаких забот ни о себе, ни о других. Он требует представлений успокаивающих или развеселяющих - он изобретает средства отучить себя от других. Он понимает доброту, доброжелательное настроение как требование здоровья. Молитва исключается, равно как и аскеза; никакого категорического императива, никакого принуждения вообще, даже внутри монастырской общины (откуда всегда возможен выход). Все это было бы средствами к усилению преувеличенной раздражительности. Поэтому именно он не требует никакой борьбы с теми, кто иначе думает; его учение сильнее всего вооружается против чувства мести, отвращения ("не путем вражды кончается вражда" - трогательный рефрен всего буддизма). И это с полным правом: именно эти аффекты были бы вполне нездоровы по отношению к главной, диететической, цели. Если он встречает духовное утомление, которое выражается в слишком большой "объективности" (т. е. в ослаблении индивидуального интереса, в потере "эгоизма"), он с ним борется тем, что придает даже и вполне духовным интересам строго личный характер. В учении Будды эгоизм делается обязанностью. "Необходимо одно: как тебе освободиться от страданий", - это положение регулирует и ограничивает всю духовную диету.
Чрезвычайно мягкий климат, кротость и либеральность в нравах, отсутствие милитаризма - вот условия, предрасполагающие к буддизму; равно как и то, чтобы очагом движения были высшие и даже ученые сословия. Ясность духа, спокойствие, отсутствие желаний как высшая цель - вот чего хотят и чего достигают. Буддизм не есть религия, в которой лишь стремятся к совершенству: совершенное здесь есть нормальный случай. -
Когда христианство покинуло свою первоначальную почву, т. е. низшие сословия, подонки античного мира, когда оно вышло на поиски власти, очутилось среди варварских народов - с тех пор оно не могло уже более
рассчитывать на утомленных людей, но ему предстояло иметь дело с людьми внутренне-одичавшими и терзающими друг друга - людьми сильными, но неудачниками. Недовольство собою, страдание от самого себя не имеют здесь характера чрезмерной раздражительности и восприимчивости к боли, как у буддиста, а скорее наоборот, - чересчур сильное стремление к причинению боли, к разрешению внутреннего напряжения путем враждебных поступков и представлений. Христианству нужны были варварские понятия и оценки, чтобы господствовать над варварами: такова жертва первенца, причащение в виде пития крови, презрение духа и культуры, всевозможные - чувственные и сверхчувственные - пытки, помпезность культа.
Буддизм - религия для поздних людей, для добрых, нежных рас, достигших высшей степени духовности, которые слишком восприимчивы к боли (Европа далеко еще не созрела для него); он есть возврат их к миру и веселости, к диете духа, к известной закалке тела. Христианство хочет приобрести господство над дикими зверями; средством его для этого является - сделать их больными. Делать слабым - это христианский рецепт к приручению, к "цивилизации". Буддизм есть религия цивилизации, приведшей к усталости, близящейся к концу, христианство еще не застает такой цивилизации, - при благоприятных обстоятельствах оно само ее устанавливает.
Буддизм, повторяю еще раз, в сто раз холоднее, правдивее, объективнее. Он не нуждается в том, чтобы своему страданию, своей болезненности придать вид приличия, толкуя его как грех, - он просто говорит то, что думает: "я
страдаю". Для варвара, напротив, страдание само по себе есть нечто неприличное: он нуждается в известном истолковании, чтобы самому себе признаться, что он страдает (его инстинкт прежде всего указывает ему на то, чтобы отрицать страдание, скрывая его). Слово "дьявол" явилось здесь благодеянием: в нем имели налицо могущественного и сильного врага: можно было не стыдиться страдания от такого врага.
Христианство имеет в основании несколько тонкостей, принадлежащих Востоку.
Прежде всего: оно знает, что само по себе безразлично - истинно ли то или другое, но - в высшей степени важно, насколько верят, что оно истинно.
"Истина" и "вера, что известная вещь истинна", - это два мира совсем отдельных, почти противоположных интересов: к тому и другому ведут пути, в основе совершенно различные. Знать это - значит на Востоке быть почти мудрецом: так понимают это брамины, так понимает Платон, так же каждый ученик эсотерической мудрости. Если, например, счастье заключается в том, чтобы верить в спасение от греха, то для этого нет необходимости в предположении, чтобы человек был грешен, но только - чтобы он чувствовал себя грешным. Но если вообще прежде всего необходима вера, то разум, познание, исследование необходимо дискредитировать: путь к истине делается запрещенным путем.
Сильная надежда есть гораздо больший жизненный стимул, чем какое бы то ни было действительно наступившее счастье. Страдающих можно поддержать надеждой, которая не может быть опровергнута действительностью, которая не устраняется осуществлением, - надеждой на потустороннее. (Именно благодаря этой способности поддерживать несчастных надежда считалась у греков злом, изо всех зол единственно коварным злом: она осталась в ларце зла.)
Чтобы была возможна любовь, Бог должен быть личностью; чтобы могли при этом заговорить самые низшие инстинкты, Бог должен быть молод. Чтобы воспламенить женщин, надо было выдвинуть на передний план прекрасного святого, для мужчин - Марию. Все это при предположении, что христианство будет господствовать там, где понятие культа уже определилось культом Афродиты или Адониса. Требование целомудрия усиливает внутренний пыл религиозного инстинкта - оно делает культ горячее, мечтательнее, душевнее.
Любовь есть такое состояние, когда человек по большей части видит вещи не такими, каковы они есть. Здесь господствует сила иллюзии, одновременно преображающая и услаждающая. При любви можно перенести больше, можно вытерпеть все. Необходимо изобрести религию, которая была бы преисполнена любви, с любовью можно перейти через самое плохое в жизни: его уже и вовсе не замечаешь.
Вот что можно сказать о трех христианских добродетелях: вере, надежде, любви; я называю их тремя христианскими хитростями.
Буддизм слишком зрел и к тому же слишком позитивистичен для того, чтобы прибегать к подобным хитростям.
Комментарии:
z_g
24-07-2014 14:56
Дневник • Профиль
Камрад
Ни мораль, ни религия не соприкасаются в христианстве ни с какой точкой действительности. :)
Остальное тоже неплохо. Воображаемая критика воображаемого христианства.
Если не городить многословесов, то христианские, а точнее православные представления о морали, о бытие и т.д. произвела вполне реальные перемены лично в моей жизни. И тоже самое может и могло сказать множество людей.
Хм. Собственно Ницше сам занимался воображаемым пилением по воображаемому дереву, причем это воображаемо запиленное воображаемое дерово до сих пор не дает покоя людям и их воображению :)
Остальное тоже неплохо. Воображаемая критика воображаемого христианства.
Если не городить многословесов, то христианские, а точнее православные представления о морали, о бытие и т.д. произвела вполне реальные перемены лично в моей жизни. И тоже самое может и могло сказать множество людей.
Хм. Собственно Ницше сам занимался воображаемым пилением по воображаемому дереву, причем это воображаемо запиленное воображаемое дерово до сих пор не дает покоя людям и их воображению :)
z_g ницше ничего не создавал. Он, как любой гениальный философ, просто очень круто констатировал то, что происходит с людьми и обществом. И он объяснил, почему христианство не работает, и объяснил очень правильно и чётко - потому что христианство противоестественно. Приблизительно так же противоестественно, как коммунизм. Именно поэтому христианству место на помойке истории, как и коммунизму. Пора придумывать что-то другое, не такое идиотское, но и не такое людоедское, как либеральный капитализм.
Камрад
pakt про философа - согласен, но частично. Есть и умение увидеть и выстроить картину процессов, вычленение из действительности важных составляющих процессов и затем создать цельную картину.
Понятно, насколько верную, с учетом безусловного влияния личности самого философа - вопрос.
Да, христинство противоестественно. И коммунизм тоже. Человеческое общество противоестественно. Объединение с количеством и сложностью связей выше стада копытных или стаи хищников - противоестественно. Но это наш путь. Посмотрим, что у нас получится дальше.
Понятно, насколько верную, с учетом безусловного влияния личности самого философа - вопрос.
Да, христинство противоестественно. И коммунизм тоже. Человеческое общество противоестественно. Объединение с количеством и сложностью связей выше стада копытных или стаи хищников - противоестественно. Но это наш путь. Посмотрим, что у нас получится дальше.