Студенческий говор слышится из-за дверей аудитории и вся обстановка, когда я мою руки этажом ниже, напоминает мне детское шумное наполнение группы после ухода родителей из садика. Перед дневным сном меня загоняют в процедурный кабинет и садят за ингалятор. За окнами краем зрения я наблюдаю ранние весенние хлопоты нянечек на дворе рядом с прачечной. Дрожа кружочками коленей дожидаться приезда преподавательницы по рисованию. Гордые позы студенток за мольбертами и выгнутые почти до предела хрупкие спины. Приближаясь к факультету искусств боязливо высматривать на стояночке под окнами воображаемую машину той художницы, которая после встречи в корпусе вызовет в моём сердце попутный дрейф смущений. Ещё не узнанный город за пределами дома в котором я родился и двора в котором вырос. Волнующие до радостной дрожи пятничные отправки с учительницей на автобусе к центру города. Сладко-солёные сны в море информационной чепухи. Очень противные воскресные вечера из беззвёздной тряпичности серой ноябрьской материи, которой тревожно затягивается вся деревенская реальность, когда мы вот-вот покинем бабушкин дом и отправимся в город. Всю жизнь мне внушают, что окружающие люди поведут себя правильнее, как бы ловко я не докапывался до мелочей ситуации. Моё сердце стало сухим настолько, что теперь я чувствую, как оно неприятно крошится внутри, словно не совсем ещё зачерствевший хлеб. Оказалось, что это всего лишь бестолковые крикуны пытаются воздействовать своими звенящими языками на все петушиные точки и закоулки отдела. Кое-где листья после зимы задержались на ветке дуба и теперь не шелохнувшись от усталого вздоха земли покорно ждали падения. Жёлтый от грязноватой заводской дымки берег был испещрён длинными узорами от колёс грузовиков, которые трудно выворачивались из узости речной зоны, чтобы въехать на асфальтированную мостовую. Выйти на балкон из бессонного тумана и ступив босыми ногами в холодную жижу половика пытаться будто бы случайно соскальзнуть с перил в состроенную реку. Воображая от ночной безысходности и доходя до предела фантазий, очутиться возле неустанно сыплющего свет в урны фонаря и не видя ещё, чем завершится сон подойти к едва различимому пятну между рекой и берегом Немана. Дойти до разбитой стены из окон в тупике отделения и изучая округлые трещины видимо от сумасшедшего прямого удара головой или лбом вернуться в своё скучное состояние для терзаний. Накаченный, но какой-то мягкий в телосложении мужчина сидел на кожаной кушетке, поджав обе ноги к груди и очень тихо, едва не плача молился на своём иносказательном языке. Почти сразу я завёл знакомство с человеком, у которого лицо было сонным подобием закрывшегося на ночь серого одуванчика и он лишь изредка в течении дня выходил из лекарственной спячки. Я как будто длительное время не имел даже права на самостоятельное существование. Все люди вокруг померкли и эта оставленная вдали кислотная масса ушла под воду тротуаров, чтобы сушить собой прибрежный песок после отливов. Меня будто бы выгнали на морозную паркость улицы и в компании пациентов заставили переносить из бельевого склада ящики с позабытой под тяжестью воспоминаний кладью. Стариковские усы этого больного пахли добротой, а глаза давно сели на мель безмятежности. Сосед его был более подвижен и все врачебные предлоги бойкотировал под толстым одеялом из пуха разыгранной невменяемости. Они всю жизнь отбирали у нас сад прадеда и все скандалы были до пьяной горячки высосаны из этилового потока алкогольной непристойности. Мешки с яблоками ещё даже в октябре находясь в лежачем трупном положении под домами у лавочек всё же ждали своей очереди на сдачу с копеечной выручкой. Стержень из разбитой души был упакован в холодильный контейнер, а всё содержимое осталось на чёрном стекле видений в пудре напомаженного двойного зеркала.