Кто-то несоизмеримо большой сжимает меня в кулаке. Кости с хрустом ломаются, легкие лопаются, как пузырьки, глаза вытекают и бороздят щеки, как слезы. А потом этот страшный гигант своими колонноподобными пальцами будет выщипывать мои ресницы ("Любит...не любит...любит...не любит..."), как будто они - шелковая черная ромашка. А я засыпаю на кафельном полу в позе эмбриона, пока из моих ушей толчками рвется наружу кровь. Потом она заструится по горлу, доберется до носа, закапает из глаз. А может, в моих запястьях созреют и родятся стигматы, лоб вспомнит, как короновали терновым венцом, и на спине - шрамы от ударов плетьми как росчерки пера безумного творца? Кровь крысой покидает мой корабль, унося с собой жар предрассветных кошмаров, и бешенство растекается миллионами бордовых муравьев по всему моему крохотному миру. И тогда ты ржавые гвози начнешь вбивать в мои руки, сквозь запястья в кафель, сквозь кафель - в бетон. Зажжещь свечи, запахнешь ладаном, молитвенно сложишь ладони, слушая мелодию моей агонии алой, лютой, волчьей, ломкой. Белую лилию в кровь мою обмакнешь и на грудь положишь.
Последний вздох сорвешь, перекрестишь и скажешь: "Прости, Господи", губы мне зашивая, чтобы и мертвая немая была.
Глаза мне закроешь и уснешь рядом.
...а за окном дозревать будет рябиновым вздохом еще один осенний ДЕНЬ.