Среди множества угрюмых людей, ехавших в подземной повозке, был один ремесленник, чья угрюмость отличалась от угрюмости остальных тем, что под ней он прятал еще одну такую же. В подземной повозке было светло, и ремесленник читал книгу серба, который писал не чернилами, а цементом, используя вместо пера мастерок. Тем не менее этот серб писал лучше многих, кто использовал перо и чернила. Его книга, подобно дикому зверю (а только дикие звери прекрасны, домашние всего лишь удобны) то стремительно бежала, то останавливалась, то меняла направление. Когда она метнулась в густые заросли, ремесленник вдруг ощутил, что кто-то глазами ест его мысли. Оглядевшись, он обнаружил хищные глаза на лице человека, возраст которого находился между возрастом отца и возрастом деда (эти два возраста иногда встречаются, но чаще всего предпочитают держаться друг от друга подальше). Кроме глаз, на лице были усы, обрамлявшие рот таким образом, чтобы он всегда изгибался вниз. Человек моргнул, как будто облизнулся, и его взгляд изменился. Ремесленник понял, что его мысли снова принадлежат только ему, но несколько последних страниц ему пришлось прочесть заново.
Серб селил между строк не только свои мысли, но и себя самого. Иногда на целой странице ремесленник не мог найти ни одной мысли, зато на ней было полным-полно серба. Во времена, когда мысли стали товаром и даже целью для воров, это было необычно, необычно и приятно, по крайне мере для таких как ремесленник, для тех, кто продавал свои мысли и не стал бы покупать чужие, даже если бы на это у них нашлись деньги.
Со строк своей книги серб проникал в душу ремесленника со скоростью тридцати страниц в день, пятнадцать утром – по дороге в мастерскую, пятнадцать вечером – по дороге из мастерской, кроме того дня, когда человек с тремя бровями на лице – одной большой и двумя малыми – съел несколько мыслей ремесленника и вынудил того глотать серба повторно.
Серб, писавший книги цементом, был способен и на другие чудеса. Например, в книгу, которую читал ремесленник, серб поместил себя больше одного раза, хотя и меньше двух. Таким образом серб целиком проник в душу ремесленника, когда до последней страницы оставалось еще двадцать других.
Когда ремесленник понял это, он почувствовал, что голод покинул его глаза, поселившись в пальцах.
В этот момент ремесленнику показалось, что он помолодел на пятнадцать лет, а его третья любовь шевельнулась в душе, освобождая место сербу.
Большую часть серба в тот же вечер удалось вытолкать в этот текст, а меньшая по закону, открытому древним греком, вытолкала туда же часть самого ремесленника, равную себе по объему.