Если ты, конечно, хочешь прочесть еще что-нибудь моего производства по ГП. Или кто там еще хочет прочесть. Махни рукой - положу в коммент, если да. Оно - драма, размер - мини, герой - Сириус Блэк
Я родился в конце марта, когда первая трава уже набирала силу. Суровых зим у нас никогда не бывало. Эта трава, и лужи, и бурая земля, лишенная растительности, - все пахло одуряюще. И солнце тогда наполняло все вокруг золотистым светом, от которого даже у взрослых начинали дрожать руки. Что уж говорить о детях!
Я помню себя лет с трех, а мать говорила, что я всегда был таким же. Сильные запахи, яркие цвета, громкие звуки меня завораживали, поглощали, заводили меня... я голову от них терял. Все это было слишком остро, слишком всеобъемлюще, слишком горячо. Я едва мог выносить всю роскошь мира - и восхищался ею, желал ее больше всего на свете. Свет, жар, ветер, снег, шум, беготня, крик, квиддич, драки - все это было необходимо мне, как воздух, ежесекундно. Я дышал и отравлялся этим, приходил почти в исступление.
"Он будет великим волшебником, - твердила мать, - с такой-то восприимчивостью! я знаю, он создаст тысячи новых заклинаний. В мире магглов мой сын стал бы несравненным поэтом!". Я не хотел заклинаний и стихов. Я выбрал лучшее - анимагию. Мои зрение, слух, обоняние, жажда движения, беспокойный нрав - все это больше подходило псу, чем человеку. Я стал псом.
Мать, обманувшись в своих ожиданиях, разочаровалась во мне. Мне понравилось ее недовольство, мне даже захотелось испытать его вновь. Оно будоражило кровь.
Мать попыталась уязвить меня, ставя в пример младшего брата. Я пошел ей навстречу - возненавидел ее. У меня больше не было матери. Мир опрокинулся - и это оказалось так завораживающе сладко, что я ни на что не променял бы свою ненависть. Я упивался ею. Она не покидала меня даже в Хогвартсе.
И все в Хогвартсе было легче - благодаря Джеймсу. Он умел утихомирить меня. "Да брось, Мягколап, это же чушь, не бери в голову!" - говорил он, и я не мог ему не верить. Не стану врать - и его иногда заносило, но чаще он держал себя в руках и останавливал меня и Луни. Впрочем, того почти всегда было просто остановить.
Помню, как я приглядывался к Люпину. "Рем, - сказал он мне при первой встрече, - меня зовут Рем." Я рассердился. Ram было не его словом - моим! Его подарило мне солнце, это я был - Ram, Овен, март, начало всему. Одуряющие дни, бешеный всепроникающий свет.
Я никогда не звал его Ремом - я так и знал, что он окажется ненастоящим! Он шалел перед полнолуниями - я сходил с ума по сто раз на дню. От одной улыбки хорошенькой рейвенкловки, от запаха тыквенного сока, от прикосновения воды во время купания. От снега и квиддича, снятых и добавленных баллов, любого косого взгляда и неосторожного слова... И конечно, нашелся среди моих сокурсников такой, кто всегда смотрел на меня искоса.
"Оставь его в покое, - урезонивал меня Джеймс, - это же слизеринец, они все такие!" Может, он и был прав, а только у этого слизеринца каждое слово было как жирная пиявка, и пиявки эти впивались в меня, доводя до бешенства. Я поклялся себе, что отучу его распускать язык.
Вот так и вышло у нас с Визжащей Хижиной; а вы бы удержались, если бы этот его взгляд ударял вам в лицо, как ком грязи? Он ухитрялся испачкать собой весь мир - мне противно было все, на что он смотрел, все, о чем он думал... Если бы, паче чаяния, я все-таки оказался поэтом, меня тошнило бы за каждой трапезой - оттого, что и он ел в месте со всеми.
Так вы бы удержались? Я выбрал лучшее.
Я до сих пор уверен, что не только Петтигрю, но и он был виноват в том, что случилось после.
Ее звали Маргарет. Она вплетала в волосы одичавшие маргаритки - они во множестве росли там, где мы гуляли. Неважно, умна она была или глупа; неважно, как звали тех, кто был до нее и даже - сколько их было. Она была единственной, которой я по-настоящему хотел добиться. Не успел.
Была Годрикова Лощина. Развалины, бурый чад, липкий, неистребимый запах мертвечины. Ею пахнуть не могло, но я ощущал этот запах, я год потом не мог от него избавиться. Над лощиной стояла мутная луна. А Джеймса, который мог бы развеять все это, не было.
Со мной приключилось что-то вроде обморока длиною в три недели. Я не терял сознания, но оцепенел. Может быть, я и смог бы защитить себя, если б опомнился - но судили меня быстро. Я пришел в себя в Азкабане. Меня привели в чувство дементоры.
Они заботились обо мне. Я был для них лучшим из узников - чудом, благословением, звездой небесной. С моей-то восприимчивостью, а? В чем-в чем, а в этом моя мать была права... Я был кладом для Стражей Азкабана. Они носились со мной, как с тухлым яйцом; боялись навредить мне, даже делали мне поблажки. Они пьянели от моих воспоминаний.
Я пьянел вместе с ними - еще сильнее, чем они. Стоило им столпиться у двери моей камеры, как это начиналось. Я переживал прошлое заново. Все, что случилось со мной до тюрьмы, - там, в Азкабане, происходило вновь. Но светилось еще ярче, грело сильнее, било жестче. Все случалось вновь, но лучше.
Все, кроме Годриковой Лощины.
И я захлебнулся сладкой кровью мира. Я больше не хотел моей памяти. Я стал псом.
Я был псом, когда дементоры собирались у моей двери. Они дрожали от неутолимой жажды, но ничего не могли со мною сделать. Я был псом, когда они пытались напугать меня. Я был псом всякий раз, когда они оказывались рядом. Я был псом, а они - пьяницами. И я возненавидел их.
И наконец, я очнулся настолько, что спросил себя: где тот, кто отправил меня сюда? Что с ним сталось?
Когда та газета появилась в тюрьме, я узнал его сразу. Я узнал бы его, даже оставаясь псом. Но ради такого случая стоило сделаться и человеком. Я стал им снова. Прочел подпись под колдографией. Подумал о Хогвартсе. Мире, где был Гарри. Гарри. Гарри.
И мутная луна над Годриковой Лощиной.
Я проклял Петтигрю, дементоров и пожелал уйти. Мне было нужно. Каменные стены был вокруг, и мне нечем было пробить себе путь. Я сам стал оружием. Ram было правильным словом для меня. Ram, таран. Стенобитная машина. Я забыл почти обо всем. Я ничего не видел и не слышал. Я должен был выйти. Вам говорили, что я сбежал? Я прошел этот склеп насквозь.
Я был черным псом во тьме, ночами я искал Гарри седьмым каким-то чувством, не полагаясь на нюх - запах мертвечины преследовал меня. Я был черным псом в случайной норе, логове, подвале, яме, я отсиживался в укрытиях до темноты - и шел дальше. И я ловил крыс.
Петигрю ушел у нас из рук. И Люпина я тоже потерял, луна увела его. Люпин превратился. Он хотел напасть на Гарри, желал ему смерти. Как Петтигрю. Я никогда не простил Люпину этого. Я забыл, кем он был мне прежде. Я стал псом, я дрался насмерть, подбирался к горлу оборотня, не чувствуя ни боли, ни вкуса крови. Мутная луна обманывала мои глаза. Запах мертвечины оглушал меня. И Джеймса не было. Не было. Только Гарри. Гарри. Гарри на краю гибели.
И Стражи Азкабана - потом.
Жаждущие. Они нашли бы меня среди миллионов.
Они слетелись к нам, уцепились за случайное воспоминание - ночную прогулку, одну из тысяч. Они трепетали от жажды и нетерпения. И я поддался. Я вспомнил.
Мне было двенадцать. Я выбрался ночью из дома, оседлал метлу и полетел к лесу. Ночь была лунной. Лунный свет тек по моим рукам потоками ледяного огня, от земли поднимался одуряющий теплый аромат. Ветер проходил сквозь меня, как сквозь решето, взвизгивал в ушах на сотню голосов, когда я закладывал вираж, холодил тело. Я промерз насквозь, я делался хрупким, как стекло, ледяной огонь заполнял меня, и земное притяжение шутило, укачивая меня, играло со мной, как кошка с мышью, то отпуская, то снова хватая мою метлу. Я достиг леса, летел напрямик, к его сердцу, и это продолжалось часами, сутками, неделями; ветви деревьев вздыхали подо мной, шептались, звали по имени, и у меня перехватывало дыхание, а воздух был чистым, никакого чада не было, и до конца каникул оставалась неделя, а потом предстоял путь в Хогвартс, и Джеймс обещал занять мне место в поезде...
И я захлебнулся сладкой кровью мира. Я пьянел от нее. Я тонул и таял в ней.
Вы говорите, Гарри спас меня? Он прогнал дементоров? А я видел Джеймса. Он подошел ко мне, и я очнулся. Я стал собой.
Все прелести мира еще окружали меня. Очаровывали. Опутывали паутиной, лишали сил. Заполняли память. Отравляли мое сердце. Сильней, чем прежде. До изнеможения. И я был рад очутиться взаперти и напиться до потери сознания. В уединении. Тишине. Сумраке. И остаться там. Не выходить наружу. Никогда не раздвигать штор.
Но мой дом понадобился Ордену, и Люпин торчал у меня постоянно. Хотел быть полезным мне. Чувствовал себя виноватым. Дурак. Я простил его за то, что он поверил в мою виновность. Но не за Гарри.
Вы бы простили за другого? За смертный ужас того, кого и так лишили детства? Я выбрал лучшее. Но Люпин все равно продолжал приходить.
Однажды он привел ко мне проститутку. Я сам попросил об этом. Она была худой и невысокой, и не слишком напоминала... но я не хотел помнить. Я хотел забыть.
- Как тебя зовут, красавчик? - Она хотела понравиться.
- Как угодно, только не красавчик. Как зовут тебя?
- Как захочешь, милый.
- Маргарет.
- Хорошо, я Марго.
- Маргарет. Не Марго. Запомни.
- Как скажешь, кра...
Я закрыл ей рот рукой. Прижал женщину к себе. Так крепко, что она на миг задохнулась. Погладил по волосам, плечам, спине. Я слышал, как бьется ее сердце. Я поцеловал ее, прикоснулся к ее губам, ощутил их мягкость, попробовал ее рот на вкус, вдохнул ее запах, взял ее лицо в ладони, ощутил гладкость ее кожи - и мир кончился, кровь стала ртутью, земля вывернулась из-под ног, солнце сошло с неба, и пала тьма.
- Что случилось? - Люпин был напуган. - На тебе лица нет, а она выбежала отсюда, трясясь и плача.
- Ничего не случилось. Отдай ей деньги и отпусти. Я не могу к ней прикасаться.
- Может быть, другая бы...
- Нет.
Но я все-таки попробовал. Ram было верным словом для меня. Ram, баран. Упрямец, не желающий замечать очевидного. Того, что уже не в силах даже выйти на улицу, оглядеться по сторонам, прислушаться, вдохнуть глубоко. Того, что не только с человеком - с воздухом, водой, тьмой и светом, дождем, снегом, солнечным и лунным светом больше не могу соприкасаться. Все это было слишком острым, слишком всеобъемлющим, слишком жгучим для меня. Нестерпимым. Уже нестерпимым. Азкабан отучил меня от этого.
Но была еще и Годрикова Лощина. Мутная луна и чад. Липкий, неистребимый запах. То, чему был свидетелем Гарри. То, чего он не помнил. То, чего я не мог забыть. И что снова могло ему угрожать. Мысль об этом погнала меня из дома в Министерство. Привела к стычке с Упивающимися. И за Завесу. Больше ничего я не мог сделать. Больше ничего я не хотел делать. Больше ничего уже не оставалось.
Вы говорите, Беллатрикс отправила меня сюда? Беллатрикс просто указала мне способ. А ушел я сам.
Хотите знать, как я здесь? Здесь... никак.
Иногда я недоумеваю, как вы - там.
***
Уже четвертую ночь подряд Гермиона видит один и тот же сон. Ей снится крестный Гарри. Серая муть окружает его, и Гермиона едва различает его лицо. Оно невыразительно, и голос глух. И говорит мужчина всегда одно и то же.
Гермиона никому не рассказывает об этом. Она понимает, что читала слишком много романов. Но хочет уточнить кое-что у Ремуса Люпина.
О, ничего особенного. Просто дату рождения Сириуса Блэка.
merrycat я последнее время пишу исключительно в аське. А это настолько малый формат, что если я даже чего-то и придумаю, то не вмещусь в него
Ну или программы. Но написать на компьютерном языке фанфик... В общем, я не берусь
Смотрю, я тут появляюсь
[Print]
Darth Schturmer