Годы советской власти не прошли даром. И как бы не превозносили состоятельных людей как класс, герой нашего времени - мужик в ватнике. И хоть ты этот ватник золотом расшей и инкрустируй черными бриллиантами, мужик останется мужиком, а ватник ватником.
И того мы имеем: "Viva, Бригада, Бумер, Жмурки!"
И как то жаль, сравнивать ощеломляющий "Белый празник" с "Джокондой на асфальте", работы одного и того же режиссера - Наумова. И дело даже не в том, что Смоктуновского уже нет в живых и некому сниматься.
Просто передать эпоху, наступившую почти 20 лет спустя, я считаю, не получилось. Может не нужно чувствовать слишком тонко? Хотя "День полнулунья" Шахназарова попал именно, что в цель, охватив в себе несколько эпох, но выделив вот эту, нашу, последнюю наиболее четко.
Но с другой стороны его же, "Сны" о том же периоде, что и "Белый праздник", о середине 80-х, но почему то - нет того размаха и величия как в его более позднем фильме "День полнолуния".
Все таки, когда запрещают одни образы, то они проявляются в искусстве с настойчивостью угнетенных.
Как только их разрешают и запрещают другие, то картина кардинально меняется.
Стоило перестать запрещать аристократов, поругать советский союз и успокоиться, так спустя какое то время на сцену вышел тот самый герой нашего времени, с которого я начала рассказ.
Наумов и Шахназаров они сами, как личности - продукт разных эпох.
Может быть это объясняет описанный тут парадокс.

Забавно. А ведь у меня есть специальная куртка - единственное предназначение которой - это вынос постиранных мокрых вещей на лоджию и забирание обратно уже высохших.
Это голубая куртка с голубым боа, пришитым к капюшону. Я пришила боа на капюшон в прошлом году, а потом решила, что она будет домашней одеждой. К ней нужна обувь на высоком каблуке. А я каблуков не ношу, осенние сапоги только на низком каблуке. И первое с последним - не смотрится. Вообщем есть в моей голубой куртке, что-то от одежд для ритуалов.

Мелочность глотает слезы.
Радость всех накрыла тазом.
Наши сладостные грезы
Светят в ночь стеклянным глазом.

У мышей еда в кладовке.
Клава, покорми животных!
Твои медленные бровки
Выползают из неплотных
Недостаточно прикрытых
Ставней огненной души,
Где мелодии для флейты
Своей страстью, своей силой,
Терпким, жертвенным экстазом хороши.
Нашей кухне не хватает синевы.
В нашей ванной мало пролито воды.
А из вазы не растут цветы.
Вянут и стоят, но не растут.
В кислороде окисляются мечты.
Но живут здесь, слабо, но живут.
Отдыхая, ляжешь на живот.
А, зевая, прикрываешь рот.
И мечтая, открываешь дверь
И уходишь в Мюнхен или в Тверь.
А когда взглянешь на обажур
Там по кругу пляшут облака.
В облаках есть пьяно-вычурное «чур».
Чур, упряма, чур, свободна, чур, легка.
Попечалится она слегка,
Дальше просто – степь и облака.

В мире много цветов.
Холодных и теплых.
Много солнечных пятен
И сумрачной тени.
Иногда тепло в глазах
Синей чем лед.
Иногда холод
От новогоднего мандарина
С оранжевой кожурой
В пупырышках,
Похожих на пузырьки шампанского,
Вдавленные в поверхность
Золотого, горящего
Шарика. Чей огонь
Может обморозить пальцы,
Если вовремя их не убрать.
Золотой шарик со сладкой мякотью
Падает в пустоту,
Но удара об пол не слышно
И не будет слышно никогда.
Только в серванте будет
Стоять дыхание лета.
И ты будешь знать,
Что оно за стеклом
Похожее на поцелуй,
Который никогда
не закончится.