The Mirrored Path of Life and Death

10-12-2006 21:29 Право взгляда

Р. вышел с проходной института. После тихого шелеста листвы гул машин на оживленной улице показался оглушительным. Поток автомобилей, как обычно, сплошной пестрой лентой неспешно тянулся по асфальтовому полотну. Бензиновая и дизельная гарь удушливым туманом висела невысоко над землей. Р. слегка закашлялся и уже привычным, отработанным движением закрылся от дыма рукой. Потом повернулся и быстрым шагом пошел вперед по тротуару. Через час он собирался попасть домой.
Вестибюль станции метро издали был похож на большой красный цилиндр с тарелкой наверху. Немного в стороне молчаливым исполином вытянулась в небо высотка. По пути ко входу под землю нужно было пройти как раз между этим зданием и вестибюлем. Другие пути – более короткие и приятные – были еще загодя перекрыты серыми металлическими барьерами. Ведь ходя по этим дорогам, люди не учились уважать Власть.
На стене одного из домов, стоявших ближе к высотке, висел подсвеченный прожектором знак, изображающий человеческий глаз с направленной вниз стрелкой-слезой. Знак «Опусти глаза». Проходя мимо него, Р. послушно смотрел себе под ноги. Он знал – там, наверху, на недосягаемом для людей шпиле высотки – гордо реет изваянный из стекла и стали Символ Гарантов Сущности и Сохранения Власти. Он настолько велик и настолько значим в своей государственной мудрости, что любой взгляд на него для простого гражданина – великая честь. И эта честь не даруется без больших заслуг. По государственным праздникам двести избранных от каждого района с нетерпением ждут, когда под грохот гимна, под доносящиеся из спрятанных динамиков аплодисменты, им позволят на строго определенное и написанное у каждого на нагрудном значке время – взглянуть на Символ. Во время этой церемонии к развешанным повсюду знакам с глазом и стрелкой добавляются другие знаки, изображающие перечеркнутого человечка с поднятой на 45 градусов рукой. Знак «Опусти руки», знак твоего безоговорочного подчинения и лояльности Власти. Во время церемонии строго запрещено поднимать ладони рук выше плеча. Это фиксируют дистант-камеры, за этим пристально следят в бинокли солдаты Специального корпуса. Любое, даже невольное, нарушение этого правила немедленно расценивается как посягательство на сущность Гарантов и сохранность Государства. Судьбу нарушителя в этом случае будет решать Комиссия Специального корпуса по борьбе с внутренними проявлениями. Приговор ее – не может быть оправдательным. Он может предписать тюремное заключение. Может – высылку за пределы страны с конфискацией семьи и имущества и лишением статуса гражданина. Наконец, это может быть простой штраф или месяц исправительных работ. Но чаще всего, Комиссия бывает беспощадна. И приговор ее один – крематорий. Медленная, мучительная огненная смерть.
Но наказание ожидает лишь нарушителей. Остальные же, добропорядочные и послушные Гарантам Власти граждане – с благоговением, страхом и изумлением отсмотрят, кося взглядом на припасенные часы, свои секунды на Символ. Потом, после окончания церемонии, они дадут расписку в том, что никогда и никому, ни родственникам, ни знакомым, ни в пределах страны, ни за границей – не расскажут ни о внешнем виде Символов, ни о своих ощущениях при взгляде на Него, ни об истории получения права взгляда. А остальным, оказавшимся за пределами великого действа, останется лишь гадать – что же чувствуют они, те двести счастливчиков, которым с высоты величия и мудрости улыбнутся на миг через свой Символ великие Гаранты. И мечтать когда-нибудь оказаться на их месте. Всего лишь единственный за жизнь раз.
Входя в метро, Р. поднял голову, увидел освещенный яркими лампами потолок станции, и вздохнул с облегчением. Пронесло. Ни одна из дистант-камер, во множестве установленных кругом, не поймала блеск его глаз. Это ощущение облегчения играло важнейшую роль в воспитании у граждан подобающего отношения к Власти. Каждый должен быть в постоянном страхе невольно нарушить закон. И различные правила, нарушение которых влечет немедленно суровое наказание – должны постоянно поддерживать этот страх. Знаки, заставляющие опускать глаза, дистант-камеры играли роль своеобразных «контрольных точек», непрерывно и бесстрастно проверяющих благонадежность гражданина. Каждый раз, проходя такую точку, ты должен быть готов за намеренное или случайное нарушение закона – немедленно понести наказание. И лишь когда контроль зажигает перед тобой зеленый свет и позволяет поднять глаза – тогда ты можешь наконец вздохнуть с облегчением. Пронесло. Ты еще чист, благонадежен, и – пока – свободен.
…Поезд тронулся, мерзко прошипев тормозами. Р. с трудом нашел себе место в полутемном из-за разбитых ламп, набитом до отказа людьми вагоне. Все как всегда. Пять лет подряд. Изо дня в день. По одному и тому же маршруту. Дом – институт. Институт – дом. И каждый день, проходя по этому маршруту, нужно трижды опускать глаза. И каждый вечер, при входе в подъезд родного ома, попадается на глаза надоевшая выписка из Закона о подобающем отношении граждан к символике и атрибутам Власти. Свод правил и наказаний за их нарушение. Если блеск глаз, поднятых невзначай в неположенном месте и засеченных дистант-камерой – длился менее секунды – штраф. Больше двух секунд – исправительные работы. Пять секунд – временное лишение статуса гражданина, конфискация семьи. Если больше десяти секунд – твою судьбу будет решать Комиссия.
Р. хорошо помнил то время, когда проводилось становление атрибутов Гарантов. Это было за год до его поступления в институт. Город разделили на районы. На высоких зданиях примерно в центре каждого района установили временно укрытые черными полотнищами Символы. Потом вышел Закон о постепенном введении и ужесточении мер ответственности за ненадлежащее отношение к Символам. Дальше был тяжелый, запомнившийся танками и стрельбой на улицах, полугодовой период, когда под плач и крики хозяев, солдаты Специального корпуса закладывали кирпичом в квартирах выше пятого этажа окна, выходящие в сторону Символов. Все горожане, имевшие квартиры выше десятого этажа, были в принудительном порядке выселены и размещены в общежитиях военгородков, находящихся в пределах Второго Кольца Обороны. В освобожденных квартирах поместились отделы государственных учреждений. Окна заложили кирпичом. Теперь, поднимаясь на прием к какому-нибудь чиновнику на 11 или 15 этаж, люди на собственных ногах (лифты на этих этажах останавливались только по рабочему спецключу, не положенному простым смертным) ощущали величие и недосягаемую высоту Власти и ее органов.
Да, жизнь в стране налаживалась. Введение смертной казни за бандитизм приструнило преступность. Тотальный контроль за настроениями населения и запрет негосударственных клубов и общественных организаций практически уничтожил терроризм внутри страны. Институт принудительного планирования и передачи семьи решил проблему рождаемости. Экономическая политика и наказания за тунеядство – искоренили нищету. Программы по изъятию избыточной собственности заставили сломя голову сбежать из страны былых нуворишей. Все налаживалось, жизнь становилась более стабильной, хотя и пресной, однообразной. И это однообразие заставляло многих и многих людей испытывать щемящую ностальгическую грусть по старым временам, когда можно было жить, имея свой цвет и ритм жизни.
Такую же грусть частенько испытывал и Р. Особенно она одолевала его два года назад, когда открывали Символы. Тогда перед началом «операции» солдаты Специального корпуса собрали в автобусы и вывезли за пределы Первого Кольца Обороны все население центральной части города, а также всех, живших в непосредственной близости от Символов. Операция открытия заняла два дня. Люди провели это время в военных палаточных лагерях. Р. во время этого действа находился в составе команды, занимавшейся занавешиванием окон в высотной части института. Завешивали их брезентом, окрашенным масляной краской в черный цвет. Эти полотнища так и остались навсегда висеть на оконных рамах, надежно пришпиленные гвоздями и плакатными кнопками. Тот день Р. запомнил как один из самых грустных дней в жизни. День, когда институт – здание, всегда бывшее внутри светлым и уютным – навсегда попрощалось с солнцем. Да, этот студент очень тепло относился к своему учебному заведению, и испытывал скорбь, когда оно потеряло часть своей привычной жизни.

***

Замок щелкнул. Р. сбросил ветровку и прошел в квартиру. Здесь все было привычно, все на своих местах. Телевизор в углу, минипроигрыватель на стене, ковер, полки, шкаф, книги. Дом. Свой, собственный дом. Две комнаты личного пространства, на которое, по ими же изданному Закону о статусе жилища, не могут покуситься даже великие Гаранты. Из собственного жилища человека можно выселить только в особых случаях – как при открытии Символов, либо – при лишении статуса гражданина. Р. приятно было чувствовать себя дома в безопасности и свободным от шума улиц, от навязчивого внимания дистант-камер, бесконечных требований подтверждения своей лояльности Власти. Надежный, проверенный элемент государственного механизма, готовый в любой момент вытянуться по стойке «смирно» и отрапортовать: «Я здесь, я готов, я служу!», - только на десятке квадратных метров собственного дома он действительно мог и имел право чувствовать себя свободным.
Р. включил телевизор. Просмотрев первый попавшийся канал несколько минут, нетерпеливо защелкал кнопками на пульте. Шестьдесят каналов, и везде – практически одно и то же. Помпезные новостные подборки, прославляющие Власть и Гарантов, не менее помпезные концерты оркестров и групп, получивших по постановлениям Отдела музыкальной культуры титул «народных». Заезженные, виденные уже не один десяток раз боевики, комедии и драмы. Старых фильмов в списке разрешенных к широкому показу осталось не так уж и много, а проверка каждого вновь выходящего в Отделе анализа может занимать годы. У аналитиков и без того много работы – газеты, журналы, книги – все это требует проверки. Старой бумаги ворошить не стали, но и новой каждый день появляется достаточно, чтобы было чем заняться помимо просмотра фильмов. Р. почти вживую представил, как неизвестный ему человек в серой форменной рубашке государственного служащего, принимает от другого человека в такой же рубашке кипу материалов, и начинает сортировать ее, раскладывая по ящичкам. Газеты – в самый верхний и ближайший к рукам, ниже – журналы, еще ниже и чуть дальше – книги. И наконец, в самый нижний и дальний ящик с грохотом падают несколько видеокассет. Человек же садится за черный матовый стол, стоящий слева от шкафа с ящиками, открывает самый верхний, достает газету и принимается неспешно, вдумчиво читать, периодически подчеркивая карандашиком отдельные слова и строки. А в конце, дочитав статью, берет стоящий на столе штамп и ловким движением оттискивает на тонкой бумаге синей краской поверх черных букв: «ПРОВЕРЕНО».
От молчаливого созерцания проносящихся в голове картин Р. отвлек телефонный звонок. Звонила Л., староста параллельной группы, просила помочь с написанием курсовой. Р. нажатием кнопки заставил телевизор замолчать и начал ворошить тетради с лекциями, в живописном беспорядке раскиданные по письменному столу. Однако одной диктовкой формул и обсуждением вариантов решений разговор не закончился. Л. ни с того, ни с сего вдруг начала беседу о жизни в стране. Ее живо интересовал вопрос: почему в новостях ни слова не говорится о событиях, происходящих за пределами Второго Кольца Обороны? Неужели во всей огромной стране не найдется событий, заслуживающих отражения в новостях столичного города? А ведь Л. сама родом из области вне пределов Второго Кольца, и уж она-то хорошо знает, что творится в родных местах.
Разговор затянулся и с каждой минутой становился все более смелым и содержательным. Р. и Л. уже спокойно обсуждали информационную политику Гарантов, даже сами придумывали ходы, которые, по их обоюдному мнению, могли бы привести к лучшим результатам. Когда-то давно за такие мысли и разговоры можно было легко попасть в тюрьму, но не сейчас. Сейчас Власть была настолько высока и недостижима, что ей не было никакого дела до политических рассуждений двух никому не известных студентов.
Р. повесил трубку воодушевленный и заведенный. В голове его толклись мечты, перебивая одна другую. Мечты о прекрасном будущем, когда институт снова будет и изнутри освещен солнцем, когда снова запустят остановленный уже третий год фонтан во дворе дома, когда можно будет спокойно жить под небом и смотреть в него, и не будут вечно довлеть над людскими взглядами медленно поворачивающиеся на шпилях высотных зданий Символы. Потом пришли мечты об Л. Он точно воочию увидел рядом эту миниатюрную красавицу, обладательницу изумительной каштановой гривы и огромных серых глаз, всегда сохранявших неповторимо трогательное выражение. Он почти почувствовал тепло ее рук, представил, будто сжимает ее в ласковых объятиях. От этих дум сердце учащенно забилось. Но вокруг был все тот же надоевший реальный мир, а ладони вместо теплой нежной кожи девушки ощущали лишь шероховатую, с катышками матерчатую поверхность подлокотников старого кресла. Р. недовольно сжал губы и вторично задумался, опустив долу остановившийся взгляд. В голове сомнение и грусть смешивались с желанием что-то изменить. Навалившееся чувство собственной никчемности и одиночества сменялось веселым, бесшабашным протестом. За все этой гаммой ощущений Р. наблюдал, будто со стороны, и это создавало еще более гнетущее впечатление. Смотреть со стороны на собственное сумасшествие… самое сомнительное удовольствие из возможных для живого человека.
За окном уже зажглись фонари. Р. встал, потянулся и впервые за весь вечер обратил внимание на жалобно урчащий желудок. Через десять минут с кухни уже доносился свисток чайника, а еще через три минуты на столе стояла тарелка с заваренной «быстрой» лапшой. Незатейливый и дешевый ужин одинокого студента…
Лапша по вкусу более всего напоминала кусок картона. Как впрочем и всегда. Р. бросил тарелку в раковину. Мыть ее стразу же было невыносимо лень. Потом он наскоро застелил неразобранный для спанья складной диван, чтобы через несколько минут упасть на эту сиротскую постель и забыться тяжелым сном.
Р. проснулся по звонку будильника ровно в 7:30 утра. Небо за окном было хмурым, но настроение от этого не становилось сумрачным. Скорее – оно было легким, не светлым, но и не темным. Опять промелькнули в пролетевшей мечте глаза Л., такие, какими Р. запомнил их, когда увидел в первый раз – на лекции по менеджменту. И ему снова – до дрожи, до одури, до боли в сердце захотелось обнять эту девушку.
Дорога в институт протекала как обычно. Проходя мимо знакомых знаков, Р. послушно, как и всегда, опускал глаза. Первый знак по пути, второй… Возле третьего знака Р. вновь – уже не в мечтах, а в реальности увидел Л. Она стояла вместе с каким-то неизвестным парнем, брюнетом с волосами до плеч. Он бы почти на две головы выше ее, и из-за этого низко нагибался, чтобы ее поцеловать.
Увиденный поцелуй дал неприятный щелчок по сердцу Р., и самым неприятным в этом ощущении была его явная бессмысленность. Подойдя немного поближе, Р. остановился и прислушался, делая вид, что ищет в карманах ручку и блокнот. Тем временем Л. с ее возлюбленным уже устали целоваться, и он прижал ее к груди так же, как вчера вечером в своих мечтах это делал Р. Парочка начала шептаться. Видимо, Л. хотела сказать что-то очень важное, потому что даже с приличного расстояния Р. мог отчетливо слышать ее страстные, полушепотом-полустоном произнесенные слова.
- Я устала так жить. Очень устала. Я хочу просто ходить по улицам и входить в собственный дом, не думая каждую минуту о каких-то там правилах, которые никому из нас не нужны. Хочу любить, и не помнить о том, что в любой момент меня, словно вещь, могут передать во владение другому мужчине. Хочу смотреть на небо там, где мне больше всего нравится, а не в местах, огороженных этими кошмарными знаками! Небо – оно ведь общее для всех, так его создала природа, так почему же от нас его заслоняют Символы?
Р. крепко задумался. Временами, даже очень часто, она и сам задавал себе подобные вопросы, и даже подыскивал на них ответы, но никогда и нигде не рисковал высказывать подобные суждения вслух. А сейчас, здесь, на его глазах эти слова практически во всеуслышание сказала обычная, слабая девушка. Слабая по своей половой принадлежности, но очень сильная в своей внутренней свободе и желании жить и любить, несмотря на любые правила. Р. внезапно почувствовал глубокое уважение к ней – она только что совершила поступок, на который, наверное, никогда в жизни не решился бы он сам. Сознание собственного бессилия обожгло голову. Захотелось разбежаться и с маху удариться лбом в ближайшую каменную стену, лишь бы хоть на миг избавиться от этого грызущего душу чувства. До боли закусив губу, Р. повернулся и пошел дальше, мимо Л. и ее возлюбленного, в сторону института.
Далеко уйти он не успел. Прошло секунд тридцать, может, немного больше. Сзади в толпе послышались крики, где-то наверху оглушительно завыла сирена. Р. вжал голову в плечи и ускорил шаг, стараясь не оборачиваться. Но уже через десяток метров его остановил грубый толчок в спину. Толкнувший оказался высоким, плечистым молодым человеком в военной форме и черной маске на лице. На левом рукаве его виднелась трехцветная нашивка – знак Специального корпуса.
- Стой! Значит так. Ты стоял там, близко и должен был слышать, что она там болтала перед тем, как поднять глаза! Повторишь это слово в слово на заседании Комиссии. Да смотри, не вздумай врать и хитрить. Двадцать семь секунд – это не шутки! В случае чего – отправишься в крематорий следом за ней. Понял?! Тогда пошли.
С этими словами солдат толкнул Р. по направлению к собравшейся на месте происшествия группе, состоявшей из таких же бойцов. В центре образованного ими круга уже стояли Л. и ее возлюбленный – в наручниках и с глазами, завязанными плотной черной лентой. Несколько минут прошли в напряженном ожидании. Потом подъехала машина – фургон с зарешеченными окнами. Открылась дверь. Сидевший внутри солдат дал знак рукой. При посадке в фургон Л., видимо почувствовав присутствие Р., быстро наклонилась к нему и прошептала: «Я не виновата… Не говори про слова…». Сопровождавший солдат с грубым окриком: «Не разговаривать!», - толкнул ее в спину прикладом автомата. Наконец, все арестованные и конвойные бойцы уселись на блестящих металлических скамьях в фургоне. Дверь закрыли и заперли снаружи. Машина тронулась с места.

***

Большой зал Дома культуры института был полон. Р. сидел в первом ряду, отделенном от остальных металлическими временными барьерами. Рядом с ним сидело еще четверо людей – свидетели, добровольно явившиеся давать показания. На сцене было установлено несколько длинных столов, покрытых черной тканью. На них стояли три настольные лампы, излучавшие теплый уютный свет. Л. и ее возлюбленный (имени его Р. так и не узнал) – стояли на краю сцены, с открытыми лицами, под охраной двух бойцов Специального корпуса в масках.
Вошли члены Комиссии. Никто не вставал и не приветствовал их – подъем с места в присутствии члена Комиссии расценивается как покушение на его жизнь и статус. Все заняли свои места. Председатель Комиссии – высокий, стройный, бледный пожилой человек с тонкими, интеллигентными чертами лица, но совершенно мертвыми, стеклянными глазами – изложил суть совершенного правонарушения. Другой член Комиссии – полный, светловолосый, с каким-то неестественным сдавленным полуженским голосом – согласно протоколу предложил заслушать свидетелей. Третий комиссионер, лица которого не было видно за абажуром настольной лампы – отклонил внесенное предложение и потребовал просмотра записей дистант-камер, которые засекли правонарушение. Предложение приняли. На заблаговременно приготовленном экране медиапроектор начал демонстрацию. На черно-белом изображении было видно, как парень обнимает Л., как она что-то говорит ему, потом – кладет голову ему на плечо, и – широко открывает глаза. Объектив камеры мгновенно фокусируется на них, зрачки закрываются красными кружками указателя, в нижнем правом углу экрана начинается отсчет секундомера нарушений – красными цифрами: секунды, десятые, сотые и тысячные доли. Двадцать четыре, пять, шесть, семь секунд, восемь десятых и четыре тысячных доли. Нарушение было налицо. Председатель Комиссии подтвердил его доказанность и сделал соответствующую запись. Начался допрос свидетелей. Тех, добровольных – отпустили быстро, они могли подтвердить лишь то, что Л. открыла глаза в пределах прямой видимости предупреждающего знака. Настала очередь Р. По его собственному ощущению – очень быстро.
Перед началом допроса председатель Комиссии как-то по особенному посмотрел на него своими стеклянными глазами. Потом жестом заставил встать и негромким глухим голосом произнес: «Ну что же, давай, рассказывай, только помни – не следует врать тем, кто знает о тебе все». Р. застыл на секунду, и тут поймал на себе взгляд Л. Этот взгляд мгновенно проник в него до самых глубин души. В нем было все – и тепло, и доброта, и нежность, и доверие. Он так грел и ласкал сердце, что Р. был готов застыть навечно, превратиться в мертвый тяжелый камень, но сохранить живое зрение – и смотреть, смотреть, смотреть непрерывно на эти серые глаза, в которых сейчас теплилась и билась в агонии слабая, измученная капля надежды.
«Эй, ты что застыл», - басовитый, сердитый шепот солдата заставил Р. вздрогнуть. Ему не хотелось сейчас ничего говорить, чувство тепла в душе сочеталось с желанием сделать что-то необыкновенное. Например – разметать весь этот судебный антураж, похожий на плохой трагифарсовый спектакль, растолкать членов Комиссии, схватить Л. на руки, прыгнуть со сцены и выбежать прочь из зала. Но… в ушах еще звучал вкрадчивый глухой голос председателя Комиссии, говорящий: «Не следует врать тем, кто знает о тебе все, не следует врать, не следует врать, не следует врать…». А потом еще – та сцена, увиденная на улице, поцелуй, удар по сердцу… И вот – словно стеклянная трубочка разбилась о каменный пол, издав на прощание тихий, мелодичный звон. Стало очень легко, спокойно, хотя тепло от взгляда ушло. Р. выпрямился, приготовился говорить. Он принял решение. Над его головой, невидимый и ощущаемый лишь на самой границе восприятия, покачивался Символ, и от него прямо в мозг исходили мысли-слова: «Расскажи все, ей уже не помочь, ты служишь Гарантам, ты должен… должен… должен…». Перед началом рассказа Р. повернул голову в сторону Л. и едва слышно, одними губами прошептал: «Прости… я должен…».
И Р. рассказал. Рассказал все, что видел, слово в слово передал сказанное Л. о небе и любви. Закончив, он спустился в зал и сел на свое место, ни на кого не смотря. Члены Комиссии не стали его задерживать. Больше допрашивать было некого. Сдвинув стулья и настольные лампы, комиссионеры начали шепотом совещаться. Л. и ее возлюбленного солдаты заставили встать на колени.
Началось чтение приговора. Л., за «Оспаривание сути и существования Гарантов, Власти и их представленных Символов» - смертная казнь методом «поэтапной кремации». Черноволосому парню, целовавшему девушку под предупреждающим знаком, за «Невоспрепятствование оспариванию сути и существования Гарантов, Власти и Символов» - лишение статуса гражданина на четыре года и высылка за пределы Второго Кольца обороны пожизненно.
Все было кончено. Р. опустил голову. Ему было одновременно легко и очень, очень больно и неприятно. Воображение услужливо рисовало страшную картину: вот Л., раздетую до нижнего белья, вталкивают в тесную, узкую камеру, захлопывают за ней тяжелые асбестовые двери. Вот гаснет верхний электрический свет, а снизу, из-под решетчатой стенки, выскакивают огромные языки фиолетового пламени. Вот пламя касается обнаженных ног девушки, и она издает первый пронзительный страдальческий крик, который уже через пару минут перейдет в жуткий предсмертный хрип…
Из зала Р. вышел на ватных ногах. Сил больше не было. Он увидел стоящую в углу черную клеенчатую кушетку и рухнул на нее, обхватив руками голову. Из его глаз катились слезы. Ужасные видения жгли мозг и сердце. Р. сжался в комок. Больше всего ему сейчас хотелось – умереть. Просто умереть, ничего не делая для этого и ни на что не надеясь. Лечь – и уснуть навсегда, прямо здесь, в вестибюле зала дома культуры родного института…

***

Р. вышел во внутренний двор. Здесь было всегда для него самое уютное место, здесь всегда шелестела листва и можно было смотреть на небо. Но сейчас накрапывал дождь, не давая поднять глаза. Р. сел на серую от времени деревянную скамейку и застыл. Сердце разрывалось от боли. И еще – почему-то никак не желали уходить из памяти глаза председателя Комиссии – мертвые, словно стеклянные, но вместе с этим удивительно живые, жгучие и проницательные глаза. Они проникали в сознание Р., смотрели все глубже в душу, рвали ее на части и сжигали властным жестоким огнем…
Кто-то потрогал Р. за плечо, мягко, словно кошачьей лапкой. Этот незваный гость оказался одним из членов Комиссии – тем, светловолосым. Совершенно спокойно он произнес своим неестественным голосом:
- Не волнуйтесь. Вы все правильно сделали. Вот вам моя визитная карточка. Через пару дней я вам позвоню, и вы расскажете мне все, что знаете о настроениях в своей группе, и вообще о характерах ваших товарищей. Это окажет нам неоценимую помощь. Ведь Власть должна как-то учитывать настроения и пожелания молодежи. А о ней – не горюйте. Она – дрянь, мусор. Нам такие не нужны. И вы найдете себе еще предмет для обожания получше. И еще… знаете… я могу помочь вам при устройстве на работу. Идите к нам, в Отдел охранения Специального корпуса. Там непыльная работа для большинства, это нам приходится сидеть в Комиссиях. И запомните – только у наших сотрудников при трудоустройстве бронируется неограниченное право взгляда на Символы. Будете смотреть на небо в любом месте, где вам больше понравится… Думайте.
- Не надо визитной карточки, не тратьте на меня бумагу, она еще пригодится для кого-то еще. А про настроения и характеры студентов я вам сейчас все расскажу и сейчас, если хотите. Только потом – не звоните мне, ладно.
- Ладно. Хорошо. Давайте пройдемся немного, здесь неподалеку есть хороший парк. Вы все мне расскажете. А потом я уйду и растворюсь в тумане, как призрак. Это вас устроит?
- Да. Идемте, я расскажу все, что знаю.
Р. поднялся со скамейки. Когда они выходили с проходной, член Комиссии услужливо придержал за собой дверь. Р. начал свой рассказ. Постепенно фигуры двух мужчин отдалились от ограды и растворились в дожде. Свидетелями их ухода стали только мокрые чугунные прутья. Дождь усиливался, и вскоре растворил в себе и небо, и землю. Все стало водой, мокрым зеркалом, в котором величественным призраком отразилась бетонная громада здания института. На десятом этаже этого здания было разбито окно, верхний угол черного брезентового полотнища сорвался с гвоздя, и рвущийся в дыру ветер полоскал грубую ткань, осыпая на пол чешуйки высохшей масляной краски. Еще немного, еще несколько дней – и совсем сорвется полотнище, и ворвется внутрь сквозь открывшийся проход, засверкает бликами на стенах ликующий солнечный свет. И изуродованное здание еще один, раз, единственным живым изрезанным стеклянными осколками глазом – возможно, последний раз взглянет на солнце.

Раздел: [ Вейдерско-имперско-эсэсовские зарисовки... ] [ Творческая ересь ]

Отправить в ссылку • На поропласт • Загнать в базу

Комментарии:

И М ака Фридрихъ

11-12-2006 13:21

The Mirrored Path of Life and Death

закладки:

цитатник:

дневник:

хочухи:

местожительство: