Я остановил машину. В колонках замерла надоевшая мелодия, левая нога привычно онемела, впервые разогнутая за трехчасовой путь из Москвы. Место, интересовавшее меня, находилось еще в нескольких километрах отсюда, в одном из узлов целого лабиринта проселочных дорог. Вход в этот лабиринт лежал в лесу, и к нему вела полузаросшая щебенка. Я вышел из машины, немного размялся и взял с заднего сидения кипу бумажек. Среди них был атлас автодорог. В нем – мой путь, отмеченный красным карандашом. Страница, на которой конец пути обведен кружком – заложена клетчатым тетрадным листком. На этом листке – смысл всей поездки, схема, начерченная мной самим давным-давно по фотокопии военной топографической карты. Оригинал той карты видел я на столе у бывшего военного и заядлого грибника Валерия Петровича, доброго друга моего деда. Подробный план, содержащий все сведения о дорогах и тропах в лесном массиве пятикилометровой ширины, тянущемся вдоль берега безымянной речки. Старая радиолокационная станция должна быть в том месте, которое на схеме еще несколько лет назад было обведено жирным синим кружком.
Я осмотрелся. Край, куда я приехал, производил впечатление первозданной дикости. С одной стороны – стена глухого елового леса. С другой – до самого горизонта заливной луг, в котором теряется заросшая по берегам камышом вялотекущая безымянная речка. Лишь состоящая из неровно уложенных бетонных плит дорога, разделявшая два пейзажа – заставляла думать, что этот глухой край обживался людьми.
Июльское полуденное солнце палило нещадно. Внимательно рассмотрев схему, определив число и последовательность поворотов, я сел за руль и запустил двигатель, что в свою очередь, привело в действие кондиционер. Оглянувшись назад, проверил состояние уложенного на заднее сидение «багажа», который составляли фотоаппарат, аккумуляторный фонарь и планшетка с пристегнутой сбоку ручкой. Выше, под задним стеклом, лежала скомканная старая жилетка цвета хаки, из ее нагрудного кармана выглядывали уголком мои водительские права. Я захлопнул дверь и тронул машину с места. Колеса практически не поднимали пыли на зарастающей травой малопроезжей щебенке. Однако полного запустения тут не было: трава по пути была примята двумя широкими колеями, а ветки деревьев обломаны явно кузовом грузовика. Одометр под стеклом приборной доски щелкал: триста метров, четыреста… Лес становился все гуще, дорога уходила словно в тоннель, образованный сплетением ветвей. Разбитая щебенка не позволяла развивать большую скорость, и можно было довольно внимательно смотреть по сторонам. А в этом лесу было на что посмотреть! Лесная подстилка под деревьями представляла собой не обычную массу сухой хвои, мха и листьев, а некую светло-серую, на первый взгляд совершенно однородную субстанцию. В и без того сумрачных стенах елового леса временами открывались какие-то загадочные проходы, вероятно, имевшие метра полтора в высоту и менее метра в ширину. Эти проходы были со всех сторон окружены стенами плотно стоящих деревьев и сплетенных ветвей. Всегда строго перпендикулярно отклонялись они от дороги и уводили в совершенный, непроницаемый мрак.
Поддавшись любопытству, я остановил машину, взял с заднего сидения фотоаппарат и вышел наружу. Воздух в этом нездоровом лесу был очень влажен, жара стояла адская, и я мгновенно почувствовал, как на лбу выступает бисеринками пот. Так как я очень не люблю жару, сейчас у меня пропало всякое желание делать что-либо еще. Но любопытство пересилило неприятное ощущение. Я подошел к самому началу одного из проходов.
Первый же взгляд на устье и стены этого узкого тоннеля – да, именно тоннеля – поставил меня в тупик. Ветви елей были переплетены в несомненно правильную, плотную сетчатую структуру и плавной геометрической поверхностью обрисовывали арку входа. Более детальный осмотр дал совсем уж удивительный результат: ветки перекрещивались точно под прямым углом, а на местах пересечений – срастались друг с другом, и на них были явственно заметны бугорки прививок. Это было тем более удивительно, учитывая то, что ель невозможно прививать внакладку. Я сделал снимки входа в тоннель, его стен и их необычной структуры. Укрепив камеру в жесткий упор на толстых ветвях, сделал макрокадр с прививкой. Потом встал прямо против входа в тоннель на дороге, включил вспышку и нажал на спуск. Полученный кадр вполне соответствовал всему таинственному антуражу этого места: ярко освещенная импульсом овальная арка из зеленых ветвей, а внутри нее – абсолютная, поглощающая чернота. Еще одним необычным фактом было то, что в тоннеле полностью отсутствовала лесная подстилка, кроме тех клубков сухой хвои, что сквозь устье заносил ветер. Дальше же – плотная, голая, светло-серая, абсолютно безжизненная земля.
В машину я садился, разбитый от жары и духоты, и с круглыми от удивления глазами. Кому, для чего могли быть нужны, а главное – КАК были построены эти невероятные тоннели?! Невольно мне представилась картина, как некий лесной карлик-колдун медленно идет по утоптанной серой тропе, крестя посохом пространство перед собой, а ветви елей сами гнутся, переплетаются и срастаются меж собой там, там, где на них укажет его конец. Эту картину я представлял себе очень живо, так что она даже на миг заслонила реальный мир. Странный лесник шел, закутанный в длинный балахон цвета земли, шел тяжелой походкой, размеренно махая посохом. Внезапно он остановился, сбросил капюшон с головы и повернулся ко мне. В этот момент у меня вырвался сдавленный вскрик от отвращения и ужаса. Омерзительное существо, даже близко не напоминавшее человека, с черными треугольными глазами, пластинчатыми веками, с провалами ноздрей на морде бурого цвета, с огромным непропорциональным безгубым ртом – сухим, без слюны, полным тонких игловидных зубов, внешне хрупких, как у змеи, и вероятно, по ее примеру пропитанных изнутри ядом… Это кошмарное видение настолько не вписывалось в реальность, что я поспешил усилием воли прогнать его, переведя взгляд на часы, которые показывали полдень. Потом бросил фотоаппарат на заднее сидение, глубоко вдохнул, и, повинуясь последнему порыву животного страха, с силой захлопнул открытую водительскую дверь. Этот странный случай вывел меня из равновесия. В самом деле, я всегда считал себя человеком достаточно сильным и психологически устойчивым. А сейчас – видение моего собственного, взбудораженного необычным местом сознания – заставило меня вскрикнуть от страха! Что-то явно было не так. Мелькнула мысль – повернуть назад, и поехать в город или на дачу. Я сразу отмел эту мысль. Для успокоения нервов – включил фары на дальний свет и резко, с пробуксовкой, тронулся с места.
Еще километра через полтора по той же щебенке, я выехал на большую, освещенную солнцем песчаную поляну, с которой расходились по сторонам несколько дорог, уже проселочных, засыпанных желтым песком. Настало время точно определить дальнейший путь. Я достал схему и сверился с отметками на ней. Как я хорошо помнил, Валерий Петрович, всегда привозивший из здешнего леса полные корзины подосиновиков, говорил, что возвращаться надо обязательно по тому же пути, по какому и приехал, иначе есть риск крепко посадить машину брюхом в грязь в какой-нибудь заболоченной низинке. Изучая схему, я только сейчас обратил внимание на структуру системы проселочных дорог, соединяющих между собой поляны в лесу. Это была очень интересная структура, живо напомнившая мне те замысловатые векторные сети, что рисовали мы на факультативных лекциях по теории графов. Вглядевшись чуть внимательнее, я узнал в сетке дорог знакомые закономерности. Это была одна из причудливых псевдозамкнутых схем, такая, в которой достоверно известен лишь самый длинный из путей, соединяющих два пункта. Составленная мною последовательность поворотов как раз и описывала такой путь, и он был бы даже математически правилен, если бы один из его векторов, проходящий по самому краю сети, не перерезало посередине большое белое пятно. Вероятно, это было открытое болотистое место, где дорогу нужно было проложить самостоятельно. Впрочем, моя «Нексия» - не внедорожник, и даже небольшое болото или пруд грозили стать непреодолимым препятствием. Задумавшись, я попробовал составить другую последовательность поворотов, однако здесь мне вспомнились грозные предупреждения Валерия Петровича моему деду о том, что некоторые из полян в центре этого лабиринта представляют собой блудные места, попав на которые, можно закружиться по сложной сети дорог, и долго искать путь обратно к зарастающей щебенке.
Проведя в раздумьях с десяток минут, я принял решение ехать по ранее избранному пути. Он, по крайней мере, был уже раз проверен, хотя за белым пятном лежала абсолютная неизвестность. С тяжелым сердцем я привязал к ветке дерева на краю поляны метку – заранее припасенный клочок белой ткани, сел в машину и повернул на самую правую из расходящихся дорог.
На моем пути до белого пятна было пять поворотов. Все их я проходил, привязывая метки к ветвям деревьев в местах въезда и выезда с полян, а также ставил точки на схеме. Таинственные лесные тоннели здесь встречались заметно реже, чем на щебенке. Это вселяло, пожалуй, некоторое спокойствие.
После почти часового блуждания по лесу, я все-таки выбрался на открытое место. На схеме мое местонахождение соответствовало краю белого пятна. Передо мной расстилалась огромная пожарная плешь в лесу, усеянная стоящими там и сям безголовыми обгоревшими стволами. Это было совсем не такое место, какое я ожидал увидеть. Но самое удивительное – вопреки схеме, эту гарь практически посередине пересекала хорошая, накатанная дорога, а с другой стороны в стене леса виднелась просека! Я пожал плечами, достал схему и отметил на ней пунктиром направление пути. Колеса поймали песчаную колею, с виду она казалась гладкой, но вот трясло на ней нещадно, даже хуже, чем на щебенке. Дополненная схема все время маячила у меня перед глазами. В ее векторной сети явно чего-то не хватало, и эта незаконченность так заняла меня, что я остановил машину в самом центре выжженного пятна, и глубоко задумался. Перед моим умственным взором предстали две причудливые сетевые конструкции, одна – составленная на основе моей схемы, другая из теории графов. Первая была корявой и изломанной, вторая – красивой, блестяще выверенной, и самое главное – она была законченной. Мысленно я вращал и складывал друг с другом две схемы, изменял углы и длины векторов. После пяти минут раздумья дорожная схема легла на математически рассчитанную векторную сеть и полностью совпала с ней, за исключением одного узла и трех векторов около правого края. После их добавления схема становилась замкнутой. Получалось, что проселочные дороги в лесу образуют математически замкнутую сеть только в том случае, если есть еще одна поляна, с которой уходят не три, пять или больше дорог, а всего две! И находиться эта поляна должна слева от меня, в лесном массиве, со всех сторон окружающем почти круглой формы гарь.
Несмотря на все размышления, я не видел с левой стороны никаких дорог или просек. Часы показывали уже два часа дня. Нужно было двигаться дальше. Педаль сцепления отдалась в ногу слабым ударом, машина легко тронулась. Переехав гарь, я остановился, взял фотоаппарат и сделал снимок этого странного места. Солнце жгло с удвоенной силой. Мне почему-то вспомнились черные тоннели на щебенке. Наверняка, в них сейчас стоит холод… такой холод, какого никогда не сможет обеспечить мой слабенький кондиционер.
***
Стоило только въехать в лес на другой стороне гари, как окружающая картина разительно изменилась. Еловый лес сменился сосновым, солнце пробилось сквозь сеть ветвей к земле. Но чем больше было золотистых бликов и пятен, тем яснее становилась неестественная, мертвенная белизна самой земли и серость покрывающей ее сухой хвои. Дорога передо мной шла по трем приличной высоты холмикам, сидящим основаниями в небольшой лощине. Холмики были крутые, и я всерьез опасался своротить поддон картера двигателя о древесные корни и камни на их вершинах. Однако здесь удалось проехать благополучно. Дорога уходила вперед еще метров на двести и… обрывалась в зарослях папоротника. Обескураженно хмыкнув, я доехал до самой зеленой стены, и тут понял, что поворачивать назад по прежнему рано. Влево, скрытая до поры от обзора папоротником, уходила окаймленная земляными валиками от бульдозера бетонка, прямая как стрела. Она была вымощена очень старыми, расколотыми и продавленными плитами, поросшими с краев болотным мхом. Белесая земля, серая хвоя и листья были и здесь. Зеленым оставался только папоротник. Картина заслуживала фотоснимка, и я сделал их даже несколько. Потом снова сел за руль. Колеса зашуршали по крошащемуся бетону. Ехать приходилось медленно, очень медленно, машину трясло, однажды обломок плиты просел под левым колесом, и где-то внизу угрожающе лязгнули рычаги подвески. Я был в полном замешательстве. Мой путь уже не соответствовал плану, кроме того, все странные обстоятельства, сопровождавшие поездку, давили на мозг ощущением тревоги. Обдумывая все на ходу, я решил ехать до первой же развилки или перекрестка, а после нанести новую дорогу на план и возвращаться. Но не было впереди ни развилок, ни перекрестков. Одометр щелкал: один километр, два, три… . Сосновый лес опять перешел в еловый, но широкая дорога не перекрывалась ветвями, и над головой оставалась полоска успокаивающего голубого неба. Скоро с правой стороны в лесу показались ржавые столбы и остатки многорядовой колючей проволоки. Это меня озадачило еще больше: по плану старая радарная станция находилась совсем в другом месте. Дорога сделала плавную дугу и привела меня к изъеденным ржавчиной воротам, распахнутым настежь. На одной из створок ворот застыла привинченная на одном болте полустертая табличка: «Комитет обороны РСФСР. Военный городок. Объект «Звезда-4». За воротами был крутой поворот. Я вышел из машины, сделал снимок, дошел до поворота и осмотрелся. Впереди действительно был старый военгородок, состоявший из десятка небольших двухэтажных строений, пустой, и, на первый взгляд, совершенно заброшенный. Сделав два панорамных снимка, я вернулся в машину и снова тронулся в путь.
Городок мне сразу показался безжизненным, поэтому я изрядно удивился, когда увидел на улице двух играющих в бадминтон девочек лет шести. Обе они были одеты не по погоде, в школьные форменные платьица советских времен со срезанными кружевами. Конечно, на таком солнцепеке в коричневом плотном платье было очень жарко, и волан летал вяло, неторопливо плюхался на сетки ракеток.
Чтобы девочки, заигравшись и глядя вверх, не налетели в азарте на машину, я подал короткий сигнал. Снижать скорость не имело смысла, она и без того была черепашьей. Вся сцена выглядела бы вполне обычно, если бы не одно обстоятельство… мелочь, странная мелочь, которых я за эту поездку уже успел насмотреться всласть. Дело было в том, что во время этой игры не было слышно ни смеха, ни обычной детской болтовни, ни разочарованных криков при промахах. Даже опустив секло водительской двери, я не слышал ничего, кроме стука волана и звона ракеточных струн. Полное, абсолютное, нездоровое молчание.
Девочки впервые прекратили игру и обратили на меня внимание лишь тогда, когда волан гулко стукнул по капоту машины. Я остановился, чтобы дать возможность снять его. Коричневые платьица приблизились. Я хотел было расспросить девочек о жизни городка, и уже приоткрыл дверь, как вдруг опустил глаза и вжался в сидение. Я встретился взглядом с одной из них.
Если бы до этого случая кто-нибудь сказал мне, что взглядом можно убить – я бы рассмеялся в лицо такому собеседнику. Но теперь… Как мне описать этот взгляд на лице маленькой девочки, взгляд, от которого холодеет сердце взрослого мужчины? Невидящие, совершенно мертвые, широко распахнутые глаза со зрачками, суженными до размера булавочной головки, роговицы серо-желтого цвета с металлическим блеском… Этот взгляд не был живым ни одной секунды, но, без всякого сомнения, он мог убивать. В нем отразилась записанная в памяти веков животная ненависть многих сотен поколений, жажда мести, зла и смерти. Мертвецы. Живые и теплые. Вестники ненавистной всему живому мучительной, медленной смерти стояли передо мной, и их лица, застывшие как маски, неторопливо приближались, мерно раскачиваясь в такт шагам. Я даже не стал фотографировать девочек. Отведя в сторону глаза, терпеливо ждал, пока маленькие бледные руки снимут с капота лежащий на нем волан. Душу сжало, словно клещами. Что-то говорило мне, что эти девочки были такими не всегда. Ракетки снова замелькали в воздухе…
Нажав на газ, я старался вслушаться в шум мотора, чтобы он заполнил все кругом. Только бы не слышать этой нездоровой тишины, не прерываемой ни людским разговором, ни детской возней и криками.
Я начал петлять по улицам городка. Картина была удручающая. Ветхие, разваливающиеся дома, посыпанные нечистым желтоватым песком дворы. И люди. Сидящие на скамейках в тени, идущие неторопливой монотонной походкой. Люди с мертвыми, невидящими глазами, сухими губами. Странные, они выглядели как живые, но живыми, похоже, уже не являлись. Маски. Копии. Восковые фигуры.
Затормозил я четверть часа спустя у ржавого хлебного ларька, стоявшего у самого леса на окраине городка. Замок на двери оказался свежим, стало быть, ларек иногда еще работал.
Выйдя из машины, я начал фотографировать. Память камеры почти полностью заполнили снимки этого странного городка и его жителей. Люди не возражали, даже не пробовали отвернуться и не пытались что-либо сказать, когда я набрался наглости и делал портретные фотографии практически в упор. На снимках они и правда очень напоминали восковые фигуры. Самым запомнившимся образом стало лицо одной старой женщины, не морщинистое, как это обычно бывает, а высохшее, покрытое туго натянутой пергаментной кожей серого цвета, с глубоко запавшими глазами, пожелтевшими их белками. Ни капли крови не было в этом лице, ни искры жизни. Словно мумия поднялась из своего затхлого склепа, чтобы еще раз посмотреть на солнце. Содрогаясь от отвращения, я сделал три портретных снимка. И дай-то бог теперь мне видеть такое только на экране компьютера.
Более всего я жалел сейчас, что мне не удалось завязать с кем-нибудь хотя бы кратковременную беседу. Ни один человек не ответил ни на один мой вопрос, не произнес ни одного слова. Это явно нездоровое молчание вносило свою лепту в общую мрачную атмосферу всего городка. Потратив еще несколько минут, я проехал по всем его улицам и набросал точный план расположения домов и других построек, стараясь соблюдать относительный масштаб. Западная по плану улица уходила в лес и сменялась разбитой бетонкой. Городок занимал солидную часть белого пятна на плане сети дорог, и лежал примерно там, где не хватало узла для математической замкнутости схемы. Точнее, учитывая ошибки в масштабах, сказать было нельзя. Немного подумав, я решил объехать городок по периметру и засечь на одометре расстояние, а потом пересчитать масштаб моего плана. Это же было целесообразно сделать и последним мероприятием моей поездки, так как часы показывали уже пять минут шестого, а солнце давно покинуло зенит.
Сбросив счетчик, я нажал на газ. Объезд городка занял минут десять. Остановившись снова у ларька, я достал из кармана жилетки маленький калькулятор и принялся за схемы. После тщательных расчетов выходило, что математический узел сети должен лежать где-то на краю городка, там, где, на первый взгляд, не было ничего, кроме леса.
Нужно было собираться уезжать, иначе я рисковал быть застигнутым темнотой на заросшей щебенке. Кто знает, какое существо построило те черные тоннели, и зачем? Никогда не бывший суеверным человеком, после посещения этого странного места я готов был поверить уже во всякое. Рука уже поворачивала ключ зажигания в замке, когда возникшая невдалеке картина заставила меня застыть неподвижно, мертвой хваткой вцепившись в руль.
По улице шла девушка. На первый взгляд она не отличалась от уже виденных мною жителей городка, но стоило только чуть приглядеться, чтобы понять разницу. Девушка шла, как живая, прямо и быстро, легкой пружинистой походкой, и при ходьбе оглядывалась по сторонам! С минуту я сидел неподвижно, боясь спугнуть это столь необычное для такого места видение. Идущая приблизилась, и я смог ее хорошо рассмотреть. Она была немного ниже меня ростом, крепкая, очень ладно и красиво сложенная. Лицо у нее было очень миловидное, длинные прямые темные волосы. Цвета глаз я видеть еще не мог. Одета она была в выцветшую синюю футболку, которая очень красиво облегала высокую, прекрасной формы и довольно объемную грудь. Светлая шелковая юбка прикрывала ниже коленей стройные крепкие ноги девушки, и шла медленными волнами, когда при ходьбе плавно покачивались ее чуть тяжеловатые бедра. В одной руке она держала сетчатую молодежную сумочку, в другой – свернутый полиэтиленовый пакет.
Я решил заговорить с этой девушкой, любой ценой завязать беседу. Возможно, она – единственная, кто в этом городке сохранил способность к нормальному общению. Если так – разговор с ней поможет найти ответы хотя бы на один-два вопроса из всего того их множества, что возникли за мой сегодняшний путь.
- Девушка! Не подскажете мне, как выбраться отсюда на трассу? – еще издали крикнул я, заранее приготовив себя к возможному отсутствию всякой реакции.
- А вы далеко забрались, трасса километрах в семи отсюда, - уже подходя вплотную к машине, сказала она, чуть отклонив голову набок от солнца и заставив волосы волной упасть на плечо, - Я могу рассказать вам, где и куда надо поворачивать, но это будет очень долго, и ошибиться легко.
- А вы смогли бы нарисовать план? Здесь в лесу настоящий лабиринт, я уже отчаялся найти дорогу, благодарственную молитву возносил, когда хоть сюда вот удалось попасть.
- Да, пожалуй, я это могу. Но если вы не против, я сейчас сбегаю домой, там у меня есть карта, на ней я покажу вам путь, вы уж сами его зарисуете. Так будет и проще, и быстрее.
- Вы выручаете меня. Если хотите, давайте я довезу вас до дома. И вас отблагодарю немного, и машину у домов можно будет поставить в тень.
- С удовольствием. Здесь недалеко, вторая улица и потом налево.
Пока я тяжело устраивался за рулем, в глазах у меня стояло зрелище, подобное изображению в телеобъективе, на который надета стеклянная треугольная пирамида-эффектор. Все блестело и переливалось множеством ракурсов и отрывочных фрагментов видений. И управлял всей этой круговертью один образ, незримый сам по себе, но уже захвативший власть над моим существом – образ этой девушки. С первого же взгляда вблизи она очень мне понравилась. У нее была приветливая, сразу располагающая к себе манера разговора. Ее глубокий, бархатный голос ласкал слух так, что хотелось утонуть в нем, оставив где-то вдали лишь чуть слышное эхо всей какофонии окружающего мира. И глаза… . Клянусь всеми богами, которых знаю, я никогда и нигде больше не видел таких глаз. Они были серые, с благородным оттенком небесной синевы и изумрудной искоркой в самой глубине слегка расширенного зрачка. Эти глаза не овевали ледяным ветром северных гор, не звали погрузиться и утонуть в зеленой воде своих теплых озер. В них не было ни блеска морозного воздуха, ни благодатной неги океана. А было нечто большее. Словно вся вселенная, собрав по лучику от самых красивых звезд, отразилась в этих глазах, насытила их радостью сверкающей жизни и тихой, угасающей печалью нематериальных бездн.
Моя пассажирка проворно впорхнула в машину. Тут же мое былое напряженное состояние сменилось уютным теплом и спокойствием.
- Странный городок…, - произнес я.
- Да, здесь не так… как везде, - сказала она, поправляя завернувшуюся снизу футболку.
Удивленный таким ответом, я не сразу сообразил, что нужно сказать дальше, поэтому на этих словах наш разговор ненадолго прервался. Через минуту мы были уже на месте, во дворе одного из домов, где я нашел для машины тенистое место. Девушка убежала в подъезд, и почти сразу же вернулась с карандашом, листом бумаги и свернутой картой. Началось рисование плана и обсуждение пути. Минут через двадцать мы были уже на «ты». Я узнал, что мою новую знакомую зовут Ира, что она студентка московского физтеха, а сюда приехала после экзаменов, погостить у бабушки. Еще мне стали известны некоторые любопытные подробности из жизни городка. Дорогу в лесу поддерживал в приемлемом (для себя) состоянии грузовик, раз в неделю привозивший продукты в тот самый ларек. Жители чинно собирались за покупками каждую субботу, быстро разбирали все продукты, и также чинно расходились по домам, поэтому ларек никогда не работал в будние дни. Сам же процесс покупок был на редкость тихим и напоминал, скорее, очередь в кабинет врача, чем обычную толчею, царящую около сельских ларьков и магазинчиков. Мучительный вопрос о странном состоянии людей давно висел на кончике моего языка, но вдруг Ира сама начала рассказ, повергший меня в недоумение, не проходящее и теперь, когда мне приходится вспоминать ее слова.
- Раньше я тут никогда не бывала. Только этим летом приехала проведать бабушку, у нее сердце начало болеть после смерти деда. Когда я приехала, здесь еще не все были… такие. Мы два дня прожили все вместе, а потом родители уехали обратно в Москву. Тем же вечером бабушка рассказала, что каждую среду все жители военгородка собираются на какую-то поляну в лесу, поздним вечером. Они «жгут костер» и «поют песни», так она мне сказала. И еще долго говорила, что я тоже должна однажды пойти туда со всеми, иначе я не смогу больше приезжать, она меня не примет больше. А я тогда уже заметила, что с соседями нашими – что-то не так. Они не разговаривают и почти ничего не едят. Я спросила бабушку по них. Она мне так ответила: «Ничего, внученька, с ними все потом будет хорошо», - и опять стала уговаривать в среду пойти с ними. Но я тогда испугалась, очень испугалась. И с ними не пошла, осталась дома. Бабушка вернулась, уже под утро. Вернулась уже… такая. А на следующий день – я нашла то место в лесу, там тропа широкая, очень приметная. Место вроде бы обычное, но вот… страшно там мне стало, очень страшно. И я побежала назад. Бабушка, кажется, догадалась, куда я ходила, с тех пор со мной не разговаривала. Но она теперь и вообще ни с кем не разговаривает.
- Я тут видел двух девочек…
- А, ну да, это дети наших соседей через дом. В позапрошлую среду они с родителями пошли в лес вечером, вернулись уже такими. А родители их еще неделю нормальными людьми были, только в прошлую среду такими стали.
- Ира, а ты не могла бы показать мне то место? Мне хотелось бы посмотреть, что там происходит. Время семь часов, до заката еще часа два, а при солнечном свете там скорее всего безопасно. Пожалуйста, помоги мне, может, и твоей бабушке как-нибудь удастся помочь…
- Не знаю… . Мне страшновато туда идти. Разве что на машине…, - Ира повернулась, показывая рукой куда-то на северо-запад. У меня в глазах потемнело. Узел! Пресловутое место должно было лежать точно в узле математической векторной сети, том самом, которого недоставало на схеме!
- Давай сделаем вот как: я поеду туда, посмотрю. Если все в порядке – вернусь опять сюда, расскажу, что видел.
- А знаешь, я поеду с тобой. Мне и самой хочется разобраться во всем… и с тобой мне не страшно. Только я тебя потом об одной услуге попрошу.
- Какой?
- Помоги мне уехать отсюда. Я не хочу больше оставаться здесь. Сейчас вещи соберу, это быстро, и положим к тебе в машину. Потом съездим посмотрим, и дорогу я тебе к трассе покажу. На орехово-зуевской автостанции посадишь меня на автобус. Согласен? Впрочем, дела у тебя, наверное…
- Нет, я свободен, и согласен, - улыбнулся я, - Раз столько планов, не помешает немного поторопиться сейчас.
Я подогнал машину к самой двери подъезда. Ира мигом собрала большую спортивную сумку, и я положил ее в багажник.
- От угла дальней улицы пойдет тропа. Там широко, машина проедет. Поворотов там нет. От этой поляны есть еще одна дорога, кто ее проложил – не знаю, но ехать по ней нельзя – болото страшное, настоящая прорва, даже падающие деревья засасывает. Я после того, как первый раз туда ходила, еще два раза всю поляну обошла, весь лес кругом знаю.
По пути к углу дальней улицы мы миновали двух сидящих на лавочке у подъезда женщин. При этом одна из них, как мне показалось, посмотрела в нашу сторону весьма неодобрительным взглядом.
Указанная Ирой тропа на поверку оказалась настоящей дорогой, метра полтора в ширину, протоптанной в свежей траве.
- Стартуем? Ну, как ты, не страшно? – спросил я. Лицо Иры в ответ на эти слова приняло несколько обиженное выражение. Это заставило меня замолчать и на секунду стыдливо опустить глаза на педали. Машина тронулась. Я вел ее на автомате, совершенно не думая ни о предстоящих действиях, ни о состоянии дороги. Опомниться мне пришлось лишь когда по крыше угрожающе царапнула толстая сухая ветка. Ира сидела, подобрав ноги, и смотрела куда-то в сторону. До самого конца пути я не рискнул больше сказать ей ни единого слова.