То, что в итоге получилось как результат поездки.

Общий вид:




Буквы внутри:

Имена женщин
Струпьями на асфальте:
Лицо нелюбви.



Буквы на 1/15 просроченные - в этот раз мы не забирались на Исаакий. Остальные 14/15 - свежие впечатления.

Не бередит туманный вид
Видений вышних сфер
А этот город просто спит
На месяц раньше, чем

Ударит синяя зима
По улицам его,
Исчезнет в лабиринтах сна
Достатка божество.

Вода организует ряд,
Прозрачна и точна,
И слёзы кадр заслонят
У самого зрачка.

Ветвей изломанных узор
Пейзаж изобразит,
И твой изнемождённый взор
Забудет: sic transit.

Рисунок мой, текст aequans.

Случившееся

Урд


Эту жажду дано утолить не водой: здесь теченье молочных рек,
Каждый раз, когда я говорила «Стой» — ты смеялся и длил свой бег.
А теперь, завёрнут в крылатый плащ, горделиво держа кувшин —
Разве вспомнишь о том, где был домик наш? Как смеялся, любил и жил?

Этот голод по дому неутомим, но с тех пор, как сосуд разбит,
Потускнел придонный аквамарин и потрескался лазурит.
Водопад, течение и фонтан — переливчатое витьё...
Неужели образ, которым стал, это всё, что теперь твоё?

Текст: Дмитрий aequans Ваганов
Рисунок мой

Неслучившееся

Клавишами отстукал
ноты, что вывел колокол,
в тексте простом будет слово и на латыни:

мои любимые женщины — кроличьи шкурки,
из которых вынули кроликов:
красивые, но пустые.

Разочарован — то-то!
Должное кусочку лакомому
всё же отдам, с места жертвы уже не сдвинусь:

всегда готовы откусить свеженаросшей плоти,
резко закрыв раковину,
как моллюск Nautilus Pompilius.

Чувства разоружая,
вижу: цена наклеена,
снова часть тела придётся отдать капкану.

Им эта боль чужая,
а мне смертельная,
каждый раз кажется — больше уже не встану.

Отзыв
Если бы я рисовала - чуть больше и чуть лучше, чем сейчас, то это был бы этюд - в серо-бордовых тонах и с ржавыми потёками по стенам, с непременно распяленными кроличьми шкурками - где-то сбоку, а может, и на заднем плане, неподалёку от затянутого паутиной бубна, с постаревшим и поседевшим мальчиком, всё ещё составляющим свою "вечность" из кроличьих костей; и ничего бы не выходило - то ли дело в отмороженных давным-давно пальцах, то ли мыши растащили все кости; зато он очень, очень красивый.

Нам всем очень повезло, что я не рисую.

Текст: Дмитрий aequans Ваганов
Отзыв мой

Когда видятся Мать Зверей и Мара-Морана? Нетрудно сказать.

Так повелось, что как зачинает Мать Зверей дело какое - берёт прядь волос своих и заплетает в косу, украшает чем под руку случится - не случается под рукой ничего случайного у Матери Зверей, заведено так. А как кончит дело - косу ту расплетает, волосы расчёсывает костяным гребнем.

И плетёт-расплетает она свои косы с Самайна по Бельтайн и с Бельтайна по Самайн, и в тёмное время, и в светлое. И иные пряди блестят, не по разу в день гребню радуясь, а иные висят спелёнутые и луну, и две, а то и долее. И когда таких прядей нечёсанных много становится, темнеет ликом Мать Зверей, темнеет и Лес на той стороне вслед за нею. Не поют птицы, не играют ойры, уходят, прячутся меж подводных корней ундины, а озеро, что в сердце Леса, что разом и врата, и дорога, тонкой ледяной коркой не в свой черёд покрывается. И тогда уже не может Мать Зверей сама свои косы-космы расчесать, нити-грибницы свои раскинуть - помощь ей требуется. Да не под ближайшей сосной сыскать её, помощь ту - долгий путь предстоит.

А в первый-то раз и ещё сложнее было.

Сперва надобно ей было подготовиться к дороге той - не весь путь ляжет под могучие крылья Тифона. Да и прийти с руками пустыми, как побирушке нищей - много ли чести? Не прогонят с порога - не гоняют оттуда никого, разве кто отличиться сумеет, да всё одно негоже. И дорога не из простых, это не из дуба выйти да в ракиту войти, по живым травам да палой листве стелясь от дерева к дереву, от любого ветра за любым стволом укрываясь да посмеиваясь шелестом семян-серёжек. Из коры в кору и нежной кожей войти - довольно и того будет.

Откуда взять одежду было Матери Зверей? Нетрудно сказать. За большим камнем, между корней того ясеня, что стал потом Лесом на той стороне, на берегу озера, что разом и врата, и дорога, лежит одежда. Детская одежда, на мальчика и на девочку, с тех времён, когда не было ещё Матери Зверей, но были двое, которые потом стали одной. Разделить нетрудно, соединить трудней. Но прошёл Мабон, полетели пауки-странники на серебряных паутинках в новые миры к новым жизням - там и нити нашлись. А покуда Мабон не настал, готовиться начала.

Пошла она к озеру, что разом и врата и дорога. Замёрзло озеро, льдом искрит, переливается. Легла на ветку ивовую, толстую, что над самой водой склонилась, над омутом, где ундины спрятались до тепла, постучала аккуратно, точно в гости, а не домой к себе. Раскрылась полынья, появилась надо льдом голова женская с волосами зелёно-синими, кожей бледной. Посмотрела ундина на Мать Зверей, обратно в полынью ушла. Затем вернулась с четырьмя большими рыбинами: лещ не лещ, подлещик не подлещик, а всё одно, рыба холодная, в листья водорослей широких завёрнутая - не испортится так в дороге, зверей хищных не приманит. Обменяла тогда Мать Зверей завёрток чудный на не меньшую диковинку - в лопушок невзрачный упрятанные коренья трав, что растут на Холмах, не в Лесу на той стороне уже. Примутся эти коренья в илистом дне, расцветут новые сады подводные, дев озёрных порадуют. А рыбу ту в сумку дорожную сложила.

Но то для пути было сделано, не для хозяйки, а хозяйке свой гостинец надобно, да что ей принести-то? Всё есть у Мары-Мораны, и дворец у неё - белый, великолепный, гранями льда искрящийся что во тьме ночной, что в лучах последнего солнца, пробивающихся из пасти зверя, которого кормит хозяйка ночи тёплыми сердцами. Всё есть в белой пустыне - да красок нет, а праздники близко и всем радостны, и Моране тоже. Откопала тогда Мать Зверей корней разных красящих - и золотым, и изумрудным, и рубиновым, и лазурным - высушила да истолкла в порошок мелкий. С собой взяла.

Мабон прошёл - другое пришло: соскользнёт ведь Мать Зверей в одежде с спины могучего Тифона, даже до Ра не долетит, не то что до замка Мораны, но туда поверху и не добраться. Упряжь нужна. К кузнецу надо, да к тому, кто осилит Тифона взнуздать. А кто лучше китаврасов упряжь подгонит - про то неведомо. Вышла тогда Мать Зверей в холмы да поля, оставила Лес на той стороне, оставила тёмно-косматое, пошла одетая босиком по ломкому осеннему льду - ликом светла, волос короткий - не в космах же идти! - а над головой Тифон круги закладывает. Нет сейчас пути на спине той горы, что огонь в себе скрыла. Шла так она вперёд, а сама ждала, ждала, когда пронзит хмарь небесную золотая стрела китавраса-охотника, китавраса-кузнеца, который сам себе и человек, и зверь вольный.

Дождалась. Мелькнула стрела в воздухе, взревел Тифон подраненный да с небес на твердь холмов спустился, явился к добыче охотник - китаврас мудро-могучий в виде мужа расцветных лет верхом на кауром жеребце знатной стати, каков он всегда между Мабоном и Самайном. Поговорили они - и грозно, и весело, а то и по-деловому - и скрылись в Холме. А как вышла Мать Зверей из Холма - глядь, а Самайн минул, и Тифон в новой упряжи в небеса рвётся, да и сама она - глаз блестит, на ногах сапоги, мехом подбитые, сама в шубку рысьего меха кутается, в сумку серебряные нити прячет - звенят нити, переливаются, в мелодию тихую, нежную сплетаются.

Поднял огнедышащий Тифон Мать Зверей в воздух. Легко лететь ему, и ей легко, надежно в седле, слаженном умелым мастером. Север, и ветер, и снег - летели они всё дальше и дальше, и звёзды здоровались с ними. Неутомим был Тифон, проступило тёмно-косматое вновь в лике у Матери Зверей, а путь всё ложился и ложился под крылья. Так долетели они до реки Ра, ледяной реки, что Правь от Нави отделяет. Взмахнул крыльями Тифон - а приземлился уже на другом берегу. Лёд вокруг себя дыханием растопил, да так и улёгся спать.

Сняла тогда Мать Зверей седло с Тифона, вышла на высокий берег Ра, посмотрела на лес вдалеке - тёмный, заснеженный, неприступный. Выложила тогда на камень две рыбы, что от ундин получила, а две оставила на обратный путь. Ждать стала. Появились из леса две рыси - каждая размером с лошадь мелкую, в шубах густых серых, с лапами шириной с голову ребёнка. Скользят по снегу бесшумно, не проваливаются, кистями прядут - добычу учуяли, да такую, какая никогда им с лапы цепкие не попадается сама - рыба, что в тёплых водах водится. Не заплывает она в ледяные воды Ра, да больно уж вкусна и жирная та рыба, хоть и мало её. Накинулись рыси на рыбу, тут Мать Зверей на них нити серебряные, у китавраса-кузнеца в Холмах полученные, накинула, к седлу приторочила. Вздрогнули рыси - и понеслись, только снег завился вокруг.

Недолго бежали - да ногами того пути и за две недели не проделать. Встала Мать Зверей, сняла с них цепи серебряные, в сумку сложила - вдохнуть не успела, как скрылись рыси в лесу: словно туман растаял, так их не стало. И встал перед ней дворец - белый, величественный, весь из вечного льда, на гранях лучи солнца последнего играют. Пошла по дороге накатанной - на санях, видать, гости дорогие приезжают, не на кошках лесных - прямо к самим воротам. Закрыты оказались те ворота - да громче самого громкого стука для них живое тепло. Приложила Мать Зверей голую ладонь к воротам, распахнулись створки. Так во двор прошла. А в дверях замковых хозяйка стоит, Мара-Морана - волосом черна, ликом бела, стан стройный, прямой, лицом то ли гневается, то ли смеётся. Поклонилась тогда Мать Зверей, сказала:
- Славься, Морана-избавительница!
- Что, опять?! - засмеялась Морана, на косы-космы, до ледяного пола свесившиеся, глядя. - Дошла-таки. Заходи давай.

Прошли они тогда на кухню - единственное место, сложенное не только изо льда, но и с очагом из огненного камня, из-за реки, из других краёв мира привезённого теми, кто к Моране на поклон приходил. Нагрела Морана воду, начала отмывать-расплетать косы-космы: какую расплетёт, а какую и срежет, и те пряди, что мыла она в воде, становились белыми, как снег, как лёд, как сам её замок и край, в котором она жила. Долго ли, коротко ли - а всё отмыла, всё расплела. Тряхнула тогда Мать Зверей мокрыми волосами с белыми прядями, засмеялась. Засмеялась и Морана. Сказала тогда:
- Плести ты мастерица - так наплети мне воздушных нитей для украшения, стекла узорить, стены, сам воздух.

Села Мать Зверей нити плести: берёт снежную кудель, скручивает нить тёплыми пальцами, становится та прозрачной, текучей - вода и есть, добавляет щепоть порошка - золотого, изумрудного, лазурного, рубинового, окрашивается та нить, застывает вновь. Чудные узоры выходят, цветные, переливаются, смеются. Смеётся Мать Зверей, смеётся Морана, подхватывает, замок украшает. Так порошки цветные кончились, по замку разошлись.

Обнялась Мать Зверей с Мораной на прощание, вышла из замка, достала рыбу. Явились из леса две рыси. Вновь набросила на них Мать Зверей серебряные нити, к седлу Тифонову приторочила. Понеслись рыси через неприступный лес. Недолго бежали - да только уже и высокий берег Ра показался, где Тифон спал. Отпустила их Мать Зверей, бросились рыси к лесу, снежную пыль подняли. А как пыль осела, явилась Морана, на небо ночное указала, в сторону, где был её замок. Светилось там небо, разливались разводы по нему зелёные и малиновые, играли сполохи.

Дала тогда Мара-Морана Матери Зверей колокольчик малый, серебряный, с голосом нежно-тревожным, обняла ещё раз. Опять взметнулась снежная пыль, как осела, Мораны уже не было. Закрепила тогда Мать Зверей седло на Тифоне, уселась верхом, в колокольчик позвонила. Проснулся Тифон, взмахнул крыльями, унёс Мать Зверей через Ра из Нави обратно в Правь, приземлился лишь на опушке Леса на той стороне. Расседлала его Мать Зверей, укрыла и сбрую, и вещи тёплые, и колокольчик - дар Мораны за большим камнем, между корней того ясеня, что стал потом Лесом на той стороне, на берегу озера, что разом и врата, и дорога.

Коснулась ладонью озёрного льда - растаял лёд, появились ундины. Прошла по деревьям, пробудила светлячков - жёлтых, зелёных, голубых. Заиграл переливами света Лес на той стороне. Йоль пришёл.

С тех пор Мать Зверей летает к Маре-Моране на Тифоне, во дворе замка приземляется, дела относит до разрешения, косы-космы расплетает. Не спит Тифон, когда слышит звон колокольчика, как бы ни было холодно.

Так видятся Мара-Морана и Мать Зверей.