***
Холодные стены троллейбуса обдавали всё её тело морозной свежестью, которая просачивалась сквозь дублёнку и добиралась до самой кожи, неприятно пощипывая. Мороз сковал окна непроглядной ледяной дымкой, сквозь которую не пробивался в салон даже тусклый, холодный свет утреннего февральского солнца. Распахнутые двери троллейбуса открывали перед ней неограниченное пространство сияющего снега, манили её за собой, вдаль, в глубину старинных дворов Города Узких Улиц, но она не бежала вслед за обманчивым холодом солнечного света. Толпа людей, облачённых в тяжёлые дублёнки и натуральные шубы, ворвалась в троллейбус, намертво приплющив её к поручню, и водитель дал полный ход.
- Следующая остановка – аграрный университет! – прокричал он в микрофон осипшим от мороза голосом, - Готовимся к выходу заранее!
Расталкивая локтями новоявленных пассажиров, девушка старательно пробивалась к заветной двери. Она была совсем близко, и манила её голубизной своей полуоблупившейся краски и морозными узорами на круглых стёклах. Троллейбус весь трясся, словно в ритуальной пляске, а когда его колёса ненароком наскакивали на заледеневшую кочку, он нагло кидал толпу пассажиров на замороженные стены, а потом снова содрогался от переполняющих его охов и ахов. Это чем-то напомнило ей те недалёкие заветные времена, когда она сама ездила в университет на сессию в переполненных троллейбусах. Эти морозные напряжённые дни, эти толстые тома книг по анатомии и гистологии, заковыристые анатомические термины, которые так сложно было запомнить, теперь были так далеко: тысяча триста километров заледеневших рельсов отделяли её от той жизни, от той прекрасной жизни, в которой у неё было всё! Всё кроме…
Кроме…
Кроме него!
За замороженным окном пролетали яркие оранжевые искры: это рога троллейбуса искрили, перемещаясь по замёрзшим проводам. Прижавшись к ледяному поручню спиной, она попыталась пробить себе дорогу обеими руками, но её попытки были тщетны: лишь рассерженные возгласы старушек разрушили натянутую, промёрзшую насквозь тишину салона. Сумка болталась где-то позади, зажатая меж двумя широкими спинами благородного вида дамочек в коричневых норковых шубах, и она легко потянула за ремень, дабы вернуть её в свои руки.
- Не толкайтесь, девушка, - возмутилась одна из дамочек, - Не одни вы тут.
- Ну и молодёжь пошла, - поддакнула ей старенькая сморщенная бабулька в пуховом платке, - Нет, чтобы место уступить, так они ещё и нас выпихнуть пытаются!
- Я, по-моему, и не сижу вовсе, - попыталась оправдать себя девушка, - Да и как не толкаться в такой давке, если мне выходить на следующей!
- Всё ясно, - закумекала бабулька рассерженно, - Студентка! Все они аграрники такие!
- Какой я вам аграрник?! – теперь уже девушка возмутилась, - Я – медик!
- Не дай бог к такому медику на приём попасть, - закудахтала старушка: пар белыми клубами вылетал у неё изо рта вместе с капельками слюны, и поднимался к потолку троллейбуса, - Что-нибудь не то отрежет.
Она промолчала, тупо уставившись куда-то на замороженную поверхность оконного стекла; матовый морозный узор не пропускал внутрь задорного солнечного света, что окутывал в этот прекрасный день весь Город Узких Улиц тонким рассеянным покрывалом. Внутри салона царил таинственный полумрак, похожий на приятный плен сумерек, над шапками пассажиров, под самой железной гладью потолка, витали насыщенные, молочно-белые клубы пара. '' Почти как в Арсанске, - подумала она с ностальгией, - Может, и не стоило мне возвращаться сюда, в этот странный город?'' Но она не могла игнорировать это странное притяжение заледеневших дорог и карнизов, необычайное мановение обшарпанных двориков у подъездов старинных домов, тянущую силу Любви, самой большой Любви во Вселенной!
Она плавала в неистовом океане чувств и желаний настолько глубоко, что не услышала даже пронзительного скрипа распахивающейся двери. Пассажиры посыпались наружу, на терпкий лёд тротуара, пассивно увлекая за собой и её: она остро ощущала давление и толчки, её ноги даже не касались пола замёрзшего троллейбуса – толпа сама несла её, зажав в плотные тиски уставших тел. Когда кончики её ботинок коснулись сплошной серой льдины тротуара, она, наконец, почувствовала несказанное облегчение и смогла вдохнуть острый от мороза воздух полной грудью.
Она стояла на узенькой полоске тротуара, обрамляющей проезжую часть, как раз напротив заветного крыльца аграрного университета, в тени огромных бетонных коробок домов. Недавние пассажиры троллейбуса, еле-еле передвигая ноги по скользкой серебристой поверхности льда, поспешили кто куда, рассыпав свою чёрную массу по узким тропинкам в недрах засеребрённых зимою дорог. Девушка внезапно испытала непонятное удовольствие, невообразимый экстаз от чёткого осознания собственной незначимости и засасывающего чувства одиночества. Путь в новую жизнь расстелился перед ней узенькою тропкой, что разрезала серебристые морозные недры снежной горы у обочины дороги. Там, за горой, ждало и манило её аккуратное, обрамлённое тёмной глубиной колонн, крыльцо… крыльцо, за которым, вероятно, сейчас был он – светловолосый, улыбчивый и очень заметный, совсем как два года назад!
Призрак великого чувства подхватил её на свои всемогущие руки и перенёс через узкую проезжую часть за секунду. Она не замечала ни открытых участков льда, что зловеще серебрились у неё под ногами, ни нависающего у неё над головой ультрамаринового ситца небес, ни козней пронизывающего до самой кожи мороза. Рассерженные гудки дорогих иномарок, которые так и норовили проскочить на красный свет, струились у неё за спиной, образуя некое подобие сияющей вуали. И вот… и вот она уже стоит на продрогшем крыльце аграрного университета, в пяти минутах, в трёх шагах от сияющего всеми цветами радуги Чуда, такого огромного и безбрежного, что слёзы невольно начали скапливаться в уголках её глаз и струиться по щекам. Невероятная близость счастья захлестнула её огромной умопомрачающей волной, засосала в вихрь бурных эмоций и неописуемого восторга. Слёзы, скатываясь по раздражённой коже щёк, тут же замерзали, превращаясь в мизерные бриллиантики – некое подобие тех драгоценных камней, что носят в своих серёжках богатые великосветские дамы. Она нелепо рассмеялась в свирепый морозный день: её голос хриплым кинжалом пронзил стягивающее город покрывало сухого воздуха. Всё, чего она так хотела, всё, чего она так ждала было Здесь – за тяжёлой деревянной дверью, которая то и дело распахивалась, выпуская на мороз небольшие кучки озадаченных студентов и довольных студенток в длинных дублёнках и разноцветных шапочках. '' Наверное, идут с экзамена'', - подумала она, и в этот короткий миг её обуяло странное желание подойти к одной из них и спросить, не их ли группа сдавала анатомию. Но счастливым девчонкам, скорее всего, не было дела до неё – печальной и одинокой, стоящей чуть в отдалении.
- Девчонки, - окликнула она их, решившись, - Вы не анатомию сдавали?
- Нет, - обернулась одна из них, видимо, самая просвещённая: толстые бинокли очков загораживали её уставшие голубые глаза, - Аналитику!
Они двинулись дальше – вниз по ступеням университетского крыльца, в навязчивый плен морозной, скованной непреодолимыми кандалами льда, зимы. Солнечный свет стелил золотистую дорожку им под ноги.
'' А, может, он уже ушёл? – внезапно промелькнула у неё в голове пугающая мысль, - Может, он зашёл отвечать самый первый, сдал, и уже пошёл домой?''
- У тебя прикурить не найдётся? – раздался сзади охрипший женский голос, который, по всей видимости, обращался к ней.
Девушка повернулась, изумлённая столь странным предложением, и её взору предстала невзрачная невысокая фигура молодой студентки. Губы девушки, обильно накрашенные какой-то дико-розовой помадой, плотно сжимали фильтр сигареты.
- Нет, - пожала плечами Марина, - Я не курю.
- Да я тоже не курю, бросила месяц назад, - махнула рукой девчонка, - Просто сейчас экстренная ситуация – нервничаю жутко. Не сдала… Дома влетит.
- Анатомию? – тихо спросила Марина.
- Угу, - расстроено буркнула собеседница, вынимая изо рта сигарету, - Теперь вот сорвусь того и гляди из-за этой дурацкой анатомии. Определить кость… с закрытыми глазами – нереально!
Она кокетливо повела своими тёмно-серыми глазами и тяжело вздохнула:
- Теперь вот ремень меня ждёт…
- Ты из двести пятой? – поинтересовалась Марина, и её сердце взволнованно затрепетало в глубине груди.
- Ага, - беззаботно махнула рукой девчонка.
- Андрей Кирдяшов с тобой учится?
- Да… - кивнула девчонка, снова засовывая сигарету в рот: на фильтре остались отпечатки её жутко розовой помады.
- Сдал? – глаза Марины светились сиянием безграничной надежды.
- Сдаёт, - девчонка взглянула на часы, - Наверное, сейчас и отвечает. Ему билет поганый попался – весь сидел красный, как на жаре. Но ты…о, ты та девчонка, о которой он всё время говорит?
- Какая девчонка? – не поняла она.
- Ну… Вероника кажется, - уточнила девчонка: у неё явно вода в одном месте не держалась, - Да, да… он ещё тебя Верунчиком называет! По старинке!
- Д-да, - Марина была просто в шоке от услышанного, но старалась не терять самообладания, - А что он ещё про меня говорил?
- Ну, я не помню, - призналась девчонка, - Но он тебя очень любит, не сомневайся!
- Я знаю – произнесла Марина, едва справляясь с мощным потоком негодования и слёз, - Он меня очень любит…
***
'' Он очень любит, - повторяла она, борясь с жуткими кознями мороза, - Но не меня… Боже, Верунчик – это так пошло! Так только девушек лёгкого поведения называют!''
Прошло уже минут сорок пять с момента ухода странной девушки – одногруппницы Андрея – но почему-то он до сих пор не показывался в тёмном проёме дверей университета. Она изо всех сил старалась держать себя в руках, но почему-то это у неё не получалось: в носу пронзительно щекотало и ужасно хотелось выплакаться кому-нибудь в жилетку. '' Брось, - успокаивала она сама себя, - Он же тебе ничего не обещал с момента разлуки. Да между вами ничего и не было, с чего ты вообще взяла, что он обязан хранить тебе верность?'' Она давно подозревала, что у её возлюбленного на чужбине, в Городе Узких Улиц, появилось своё счастьюшко. В апреле 2002-го они расстались навсегда – неудачливые участники конкурса школьных сочинений. Он к тому моменту успел ей жутко понравиться – завидный высокий блондин с глазами цвета осеннего дождя… или грозовых облаков? В любом случае, его увезли днём раньше, чем остальных участников конкурса, и она не успела взять у него адрес. Вечером они с подругой поймали в коридоре корпуса другого члена делегации от Города Узких Улиц – низкорослого девятиклассника Дениса, - и тот наивно раскололся, рассказав девчонкам где живёт Андрей.
Едва приехав домой с конкурса, девушка достала помятый белый конверт и лист бумаги и принялась царапать письмо… Он ответил ей практически моментально докладом о своих действиях в течение последующих дней на восьми тетрадных клетчатых листах; мало ли того: всё следующее полугодие он заваливал её длинными ностальгическими письмами. Тетрадные листочки раскрывали им обоим практически неограниченное пространство для всего: для сплетен о гневных преподах и заучках-отличниках, для воспоминаниях о конкурсе сочинений и обсуждениях качеств тех или иных его участников, и даже для понятных им одним выражений. Но…
Мало-помалу, письма стали приходить всё короче и реже… Он мог молчать по два-три месяца, а потом, в наскоро напечатанном интернет-письме, умолять тысячу раз о прощении… Он перестал ей звонить, и её уже не радовали даже бодрые интонации его голоса, когда она, прибежав из университета торопливо набирала его номер. Наверное, она уже тогда чувствовала, что произошло нечто ужасное; что сейчас его жизнь продолжается, как ни в чём не бывало, а её – напротив – замерла в своей узенькой колее. Она не могла допустить и мысли о том, чтобы полюбить другого парня – конечно, её внешность была далеко не дурной, к ней нередко приставали с просьбами познакомиться, но… Ей становилось муторно и как-то противновато, когда она представляла себя, идущей за руку с другим, пусть даже очень симпатичным парнем. Часто, придя домой после тяжёлого дня, она просто сидела на диване с книжкой по анатомии в руках и чувствовала, что ей не хватает кислорода. Вся её жизнь, все её юные деньки утекли рекою воспоминаний в его серые, насмешливые, но в то же время и печальные глаза. Настоящее навеки слилось с прошлым и превратилось в некое странное подобие порнографии – она жила в мире своих собственных грёз, не желая выныривать из сладострастного океана мечты; ей казалось, что стоит ей только поднять голову над ясными водами этого океана, увидеть над собою вполне реальный лучистый цветок солнца, как её душа моментально покинет тело. Весь её разум занимали странные призрачные мечты, которые она сама называла мечтами о прошлом.
Хлопок двери за своей спиной она расценила, как странное и на редкость жестокое издевательство, а чьи-то шаги, хрустящие морозным покрывалом снега, она вообще не приняла в расчёт. Но вот, случайно повернув голову в сторону ледяной тропинки, что проходила перпендикулярно крыльцу университета, она различила на последней ступеньке две мужские фигуры. Один парень – чуть пониже - нервно курил сигарету, пуская вперёд строгие серые колечки табачного дыма, другой же выглядел значительно более довольным, он тыкал кнопочки на панели своего сотового телефона. И ещё… было в его фигуре что-то странное, до боли знакомое, что-то такое глубокое и странное…
Это, без всякого сомнения, был он – тот самый Андрей, встречи с которым она ждала два долгих года!
- Андрей! – робко окликнула она его.
Парень повернулся в её сторону и, заботливо сунув свой сотовый в карман дублёнки, прищурился, видимо, стараясь разглядеть черты её лица. Судя по удивлённому выражению его глаз, она догадалась, что он её не узнаёт, или же думает, что такое просто невозможно. Но почему-то бурный потом мыслей и рассуждений склонял её в первую сторону, хотя ей было чрезвычайно больно осознавать то, что он забыл её лицо.
Он легко тронул своего спутника за плечо краешком кожаной перчатки и что-то тихо произнёс. Тот, понятливо кивнув, спустился с лестницы и исчез в ледяной солнечной дымке холодного февраля.
Она с лёгким трепетом каждой своей клеточки, каждого своего волоска, наблюдала за тем, как он медленно, словно что-то обдумывая, поднимается по вымощенным серым мрамором ступенькам к ней. В глубине его серых глаз до сих пор светился тусклой искоркой странный огонёк непонимания. ''Не узнаёт'' – подумала она мимолётно, глядя в глубину его распахнутых серых, словно грозовые облака, глаз. Но тогда почему… почему же он идёт сюда, к ней?..
- Ты меня окликнула? – поинтересовался он чуть рассерженно, капризно, словно ребёнок, которому не хотели покупать его любимую игрушку.
- Да, я, - девушка только что сообразила, что меховой пушистый воротник её дублёнки всё ещё поднят, и она опустила его, открыв взору парня нижнюю часть своего лица.
- Ты… - он долго не мог понять, в чём дело: он всматривался в глубину её тёмно-карих глаз с некой долей удивления, - Марина?!
- Я, Андрей, - проговорила она с мрачноватой убеждённостью, - Вот так уж судьба распорядилась, что я сейчас здесь. Послезавтра я уезжаю.
- А я тут причём? - Андрей непонимающе скосил глаза на огромный, серебрящийся в лучах солнца сугроб, что дворники соорудили у самого крыльца университета.
Такого ответа она явно не ожидала: она могла себе предположить всё самое ужасное, даже то, что он скажет ей, ничего не скрывая: ''Ну, прости, забудь…'', но такое явно не укладывалось даже у неё в голове! Она чувствовала, как её душа стремительно, словно хрустальная ваза, летит на заледеневший асфальт, разбиваясь на призрачные искорки прозрачных осколков, а он топчет всё, что уцелело своими ногами, обутыми в зимние ботинки очень большого размера, раздражённо выкрикивая ''А я тут причём? Причём? Я? Тут???'' Уезжай, Мариночка, в свой провинциальный Арсанск, уезжай навсегда и забудь о навязчивом ледяном плене тропинок и кирпичных стен Города Узких Улиц. Она чувствовала, как к глазам подбегают бурлящим солёным потоком слёзы отчаянья и растревоженного равновесия.
- Я тут при чём? – повторился Андрей, направив свой серый осенний взор прямо в тёмную глубину её глаз.
- Не при чём, - прошептала она, чувствуя, что слёзы неистово рвутся наружу. Она не хотела, чтобы он видел, как она плачет, но ничего не могла с собой поделать, - И Верунчик твой тут не при чём. Будьте счастливы! Иди, иди, она, наверное, уже ждёт тебя в тёплой квартирке в пеньюаре.
- Верунчик? – он, похоже, не понимал о чём идёт речь, - Кто тебе сказал?
- Не важно, - проговорила она угнетённо, чувствуя, как прозрачные змеи слёз сползают по замёрзшей коже её щёк, оставляя на их гладком льду горячие дорожки, - Важно только то, что теперь я уже всё знаю, и хочу побыстрее избавиться от тяжёлого гнёта железных оков, которыми ты меня сковал по рукам и ногам!
- Я? – прошептал он в абсолютном непонимании.
- Я люблю тебя, Андрей, - произнесла она смело, - Но ты мне такой уже не нужен.
***
Вечером она сидела в тёплом номере старой гостиницы, теребя старые, застиранные шторы своей ладонью и смотря в угрюмое зимнее небо, сияющее первыми искрами желтоватых звёзд. Часом раньше она опустила белый листок в его почтовый ящик, опустила, пересиливая себя, заставляя двигаться своё тело вопреки указаниям души. На этом листке рассыпались чёрным крупным бисером её круглые буквы, склоняющиеся в обратную сторону, и ей было плевать, заинтересуют ли эти тихие буквы Его Великий Рассудок, или же он просто оставит их без внимания. Впервые ей было по-настоящему плевать на то, что ждало его впереди – хэппи-энд или же долгие ночи раздумий и раскаянья.
Она представляла, и не могла не наслаждаться мыслями о том, как она покидает Город Узких Улиц на вечерней заре, и светлые искорки чистых звёзд сопровождают её длинный поезд в пути, посыпая длинные полосы рельсов россыпями сияющих алмазов. Она искренне, с необъяснимой и неиссякаемой надеждой верила в то, что её мысли больше никогда не вернутся в привычную колею бесконечных воспоминаний о Нём, и она действительно знала, что впереди на её широкой жизненной дороге её ожидает только приятное. Всё в жизни должно быть взаимосвязано и уравновешено – раны должны постепенно затянуться, а бескрайние поля будущего покрыться пёстрыми звёздами благоухающих весенних цветов. Она уже видела широкие железнодорожные мосты Климовска над своей головой, которые неумолимо неслись вдаль и исчезали за горизонтом воспоминаний. Она знала, что эти южные уральские снега, серебрящиеся в искрах лунного света, уже никогда не вернутся к ней, ни во сне, ни наяву, и она не могла скрыть неугасающей радости по этому поводу.
Этот город… Город Узких Улиц… теперь был для неё странным и ужасающим подобием мёртвого тела, в гниющих недрах которого копошатся белые верёвки червей. Она покидала его, покидала навсегда, пусть даже только в мыслях, и поезд несбывшихся желаний уносил её всё дальше и дальше, в русскую родную глубинку, туда, где она хотела быть всегда, за предел видимости самого ненавистного ею человека.
***
Он распахнул покрытую инеем дверцу почтового ящика, и к его ногам изящным пером белой птицы выпал наспех сложенный вчетверо идеально белый листок бумаги. Помедлив, он положил его в карман дублёнки, так и не развернув – мало ли что, может, опять счёт за квартиру, или же представители интернет-салона, с которыми их семья заключила договор, опять сделали перерасчёт за услуги связи. О чём-то тоскливом вопила навязчивая белизна этого аккуратно сложенного листка бумаги, но он старался не обращать внимания на странное предчувствие, что сковало его по запястьям металлической хваткой.
Ступеньки покорно текли вниз под подошвы его ботинок, подобно ледяному ручейку где-то в устье большой реки, его преследовало навязчивое предчувствие, что они трепещут, будто живые, под массой его тела. ''Иди, иди, - гремели где-то в глубине его подсознания слова Той Девушки, - Верунчик ждёт тебя!''. Верунчик действительно ждала его в своей тёплой квартире, только не в пеньюаре, а в глухом свитере с большим горлом, которое она натянула до самого подбородка. Он пришёл к ней не как её парень, её любимый человек; он преодолел в глуби замёрзшего троллейбуса расстояние в полгорода не ради того, чтобы она его приласкала… Глядя в широко раскрытые, искренние, карие глаза Верунчика он понимал, что эта девушка как никто другой заслуживает огромной искренней любви, любви, которую он не может ей дать. Его трясло от бессильной ярости, что внезапно окутала всё его тело, подобно влажному белому облаку, и он пытался выбросить это расшатывающее чувство из себя. Веки его дрожали от внезапно нахлынувшего откуда-то изнутри мощного потока морской соли слёз, и когда Верунчик открыла ему дверь, он просто крепко прижал её к себе, пряча замёрзшее лицо от её взора, дабы она не заметила его плача…
Теперь он возвращался в свою родную гавань – в квартиру на третьем этаже новостройки улучшенной планировки. Жизнь теперь казалась ему маленьким пожухшим гнилым яблоком, единственным яблоком на огромной тарелке Вселенной, яблоком, поедаемым изнутри огромным прожорливым белым червем. Странное щемящее чувство тревоги закралось куда-то в самые недры его беспокойно колотящегося сердца, и он вынужден был часто и глубоко дышать, дабы побороть жуткую хватку железных ладоней, что сжали его диафрагму в огромный ком. Верунчик… Марина… Верунчик… Зачем?! Зачем всё это? При чём тут он?
Он бессвязно размышлял об этом, закусив нижнюю губу до боли, а его палец, покинув тёплое убежище чёрной кожаной перчатки, беспокойно давил на кнопку звонка.
Открыла мама. Он беззвучно перешагнул порог и, сбросив запорошенные серебристым покрывалом метели ботинки, почти что пробежал в свою комнату, суетливо сминая ногами ковровую дорожку.
- Андрей, - робко нарушил тишину голос его мамы, - Что случилось?
- Случилось? – переспросил он, сжимая виски пальцами. Голова болела так, словно по ней бесперебойно кто-то молотил железным раскалённым прутом, желудок беспощадно сворачивался в плотный, туго набитый спиралевидный жгут.
- Как ты сдал экзамен? – беспокойно проговорила мать.
- Пять, - абсолютно безэмоционально сообщил он, стараясь преодолеть свою бессильную и беспочвенную ярость. Она впервые заметила то, что её единственный сын говорит об удачной сдаче экзамена с абсолютным, пронизывающим до самого мозга костей безразличием. Он долго и упорно потел над книгой и атласом перед этим жутким экзаменом, сидел, заперевшись в своей комнате, до двух ночи, а когда напряжённую густую тишину их большой квартиры нарушал звонок его девушки – Вероники – он просил сказать, что его нет дома. И даже после этого, в последний вечер перед экзаменом, сын подошёл к ней и искренне, положа руку на сердце, проговорил: ''Знаешь, мама, мне кажется, что на пять я эту анатомию не одолею''. А что теперь? Удача в очередной раз поворачивается к нему лицом, а он не хочет даже поблагодарить судьбу за столь необходимый ценный подарок?
- Что же с тобой, - едва сумели выговорить губы его матери. – Где ты так долго был?
- Постэкзаменационная депрессия, - мрачновато процедил он сквозь плотно сжатые зубы, - Был я у Верунчика. И оставь меня, пожалуйста, в покое на несколько минут, мама.
- Звонила какая-то Марина, - бросила мать через плечо, закрывая дверь его комнаты. Может, ему действительно сейчас лучше побыть наедине с самим собой, обдумать что-то понятное лишь ему одному?
Он откинулся на диване в непонятном даже ему самому расположении духа – что-то упорно грызло его самосознание изнутри, не давая спокойно расширить лёгкие и вдохнуть. Может, это была та самая неизвестная ему часть Марины, а, может, Верунчик с вишнями своих преданных карих глаз; Верунчик, с которой он уже никогда не сможет встречаться. Машинально его рука выудила из кармана дублёнки сложенный вчетверо белый листочек, чуть помятый, но всё же довольно опрятный, пальцы нежно гладили его шершавую поверхность, похожую на коротко постриженный бархат. Стремительное быстрое движение тонкой, как у хирурга, руки – листочек распахнул своё белеющее лоно, чуть разорвавшись по неловкой линии сгиба.
'' Это – то, - проговорил он в священном ужасе, - Это – то, что она всегда хотела мне сказать!''
Белый квадратик бумаги, плотно исписанный мелкими круглыми буквами, казалось, не чувствовал его отрывистого, резкого трепета; пронзительной и кажущейся абсолютно нескончаемой дрожи его рук… глаза бежали по строчкам всё дальше и дальше, несмотря на то, что поле их зрения преграждала туманная тонкая пелена слёз. То, что она писала ему, не было интимной, доступной только его пониманию тайной; эти строчки не были проникнуты бесплодными признаниями, словно губка солёной морской водой. Он читал Это, а его губы машинально повторяли прочитанное, как заколдованные какой-то неведомой силой. Да, эта наивная, немного странная и бескорыстно верящая в любовь девушка немного, но всё же обладала талантом писателя… но до этого она не могла заставить никого рыдать обычной чередой слов на бумаге…
***
Она покидала Город Узких Улиц на закате, под тёмно-синим покрывалом таинственных небес, похожим на ночной океан, в водах которого отражаются золотистыми искрами первые звёзды. Она была неумолимо счастлива в тот день, счастлива искренне и пронзительно, словно ребёнок, который только что появился на свет. Снежный ковёр мутно серебрился, проминаясь под её ботинками; а Жизнь нежно обнимала её за плечи, плетясь где-то сзади, за её спиной, и она чувствовала, что окружающая её действительность вновь обретает невыносимую широкую яркость красок. Впереди были только счастье, только любовь; она знала, что спустя некоторое время кто-то другой обнимет её за плечи. Она прекрасно понимала, что для кого-то когда-то она станет самой прекрасной девушкой во Вселенной… может быть, нескоро, но станет!
Пронзительная тишина зелёного вагона гостеприимно приняла её в свои ласковые объятия. Сквозь помутившееся окно она могла полюбоваться Городом Узких Улиц в последний раз: стены старых домов ласково улыбались ей, окутанные персиково-алой закатной дымкой, что оседала на сугробах кровавыми пятнами невыносимой яркости. Она прекрасно знала, что больше никогда сюда не вернётся, кто бы её ни уговаривал. Всё будет… рано или поздно все её желания исполнятся, но этот город, эти бесконечные слёзы, что она лила на протяжении полутора лет, остались позади, ярким выпуклым рубцом в её судьбе.
Поезд неловко тронулся, и тут она заметила высокого человека, который медленно плёлся за её вагоном, словно сожалея о чём-то содеянном в недавнем прошлом…
Может, это был Он?…
Сердце её и не трепыхнулось в груди. Ей было уже не важно