Распахнула окно. Внутрь ворвался птичий щебет, быстрые крылатые тени замелькали в квадратике заоконного мира. Над чертой крыш задрожало жемчужное небо, белое с розовым отливом. Заспешили по двору люди, срезая углы по желтой сухой траве. Потянулись вверх тонкие ветви нагих деревьев. Пушисто-облачный след самолета засверкал в светлой дымке. Улыбка медленно выползла на лицо и, устроившись поудобнее, изъявила желание остаться. Я подумала и разрешила - мне не жалко, весна все-таки.
Весна...

Я плохо понимаю, о чем хочу писать. Слишком много всего сразу навалилось, хорошего и плохого. Я попробую по порядку, для себя, чтобы потом можно было вернуться и подумать. Правда, этому сначала надо научиться. В смысле – думать. Ну да ничего, будет запись, а потом можно учиться…

Аэропорт. Я люблю самолеты, я не люблю лабиринты. Огромное количество абсолютно бесполезных указателей, полное отсутствие указателей нужных лично мне. Ладно, прорвались, спрашивая на каждом шагу, врезаясь в стеклянные двери и катаясь туда-сюда на лифтах по десять раз. Регистрация, монотонная тревога – а вдруг что не так, – минутная проверка и дальнейшая свобода действий до начала посадки. Яркие магазины, пустые коридоры, неудобные кресла, терпеливые люди, музыка из наушников, ставшая пульсом. Неизбежная получасовая задержка. Короткий переход – из здания в самолет. Представительный капитан, улыбчивые стюардессы, послушные пассажиры. Мое место – у окна за крылом. Сердце выводит: «Легче стрелять, чем пытаться взлететь, синее небо, черная смерть…» Ухмыляюсь – песне, мыслям, своему нетерпеливому предчувствию радости. Жду. Я умею ждать, вернее для меня ожидание не является неприятным. Капитан общается с пассажирами и – неслышно для нас – с диспетчерами. Несколько раз начинают работать двигатели, мы куда-то едем, но это пока просто катание по территории аэропорта. Потом – рев турбин рвется сквозь меня и я удивляюсь: как можно было перепутать это с тем, что было раньше? Стальное тело готовиться к прыжку, разгоняется, пару раз подпрыгивает и отрывается от земли. За окошком темно, виден лишь ночной туман и вместо города – гирлянды лучистых огоньков под вуалью темноты. Восторг захлестывает как-то вдруг, полностью, до последнего звука, до последнего слова, до дрожащих рук, до кома в горле, до слез, до боли…
Ночь. Там, под нами – облака. Вокруг меня – музыка, люди, небо. Я слушаю, шепчу губами чужие строки, отгоняю воспоминания и видения. Я не умею предсказывать будущее, просто... иногда мне кажется, что я слишком хорошо себя знаю. Я проваливаюсь в сон, просыпаюсь, пытаюсь заснуть. На рассвете за окном – мир белых теней. Однажды я о нем напишу. Земля – снег и сиренево-голубые полосы. Небо – облака чистого, перисто-нежного молока. Все оттенки света. И люди здесь тоже белые. Им не дано других цветов. И вдруг в их мир врывается пришелец – меднокожий, черноволосый, зеленоглазый, радужно-пестрый… Либо его сделают Богом, либо сожгут на костре.
Прилетаем. Не чувствую ничего. Абсолютно. Промозглый, серый день. Мелкий полудождь-полуснег. Холодно. Скользко. Страшно. Среди встречающих – знакомое лицо. Он почти не изменился, хотя и отличается от того, каким я его помнила. Невысокий, худой, остролицый, с пытливо-черными глазами и вечной полу-улыбкой. От него пахнет сигаретами, а ведь всего пару месяцев назад бросал курить. Впрочем, не в первый раз.
Грязная белая машина, покрытое слякотью шоссе, рекламные щиты со всех сторон. Когда я уезжала, их было меньше. Сплошной поток машин. Их тоже было меньше.
Дом. Да, наверное, все же дом. Дверь, еще дверь, дверь с кодовым замком, лестница на третий этаж, дверь, последняя дверь и вот я уже внутри, и меня обнимают, и из кухни пахнет чем-то съедобным...
Сидели за столом, говорили. Я больше слушала, – я люблю слушать, – и каждое слово, сказанное в шутку или всерьез, оборачивалось болью. Кружилась голова, прыгали губы, сердце рвалось прочь, хотелось одного – убежать, вырваться, быть не здесь, где угодно, но не за этим столом, не с этими людьми, не слышать, не знать, не чувствовать… Мы смеялись все вместе несмешным шуткам, и когда смех перешел в плач, я вышла тихонько, пряча лицо, чтоб не заметили, и осела в ванной на кафельный пол, меня трясло, колотило, рвало болью и прошлым, я плакала и повторяла, повторяла, подвывая еле слышно: «Я хочу домой… Крылатый, за что?.. Я хочу домой… Заберите меня… За что?… Больно, больно… Не хочу, больно…» Потом просто пыталась успокоиться, говорила себе: «Это всего на две недели, это скоро кончится». Я думала, что не выдержу.
А потом я сидела в таком привычном кресле и звонила друзьям. Странно, оказалось так много людей, которым хотелось позвонить… Две девочки вышли замуж, у одной ребенок, большинство ребят учатся и работают, кто-то уже только работает. Жизнь идет своим чередом, и я, кажется, этому рада. Но пока говорила с ними, казалось, что все вернулось. Казалось, что вот сейчас услышу «Небо голубое, солнце желтое, жизнь продолжается» в ответ на свое неизменное «Расскажи мне что-нибудь». Не услышала – на том конце провода заплакал ребенок.
А потом вихрь дней – встречи со старыми друзьями, разговоры с новыми, чужие праздники и свои, перемены и общее ощущение путешествия во времени.
Notre Dame на видео, ахи-охи-вздохи «Какой он красивый! Какой же у него голос!» Для сравнения – несколько песен из русской версии, для развлечения – бесчисленные пародии на «Belle».
Вечер и песни под гитару: сначала «Очи черные», потом – Окуджава. «Молитва» и несуразная мысль: «А почему, все-таки, “Господи, мой Боже, зеленоглазый мой…”, а? Почему “зеленоглазый”?»
Дедушка в инвалидном кресле, моя причина для пребывания в России – то ли оправдание, то ли предлог. Он не может ходить, он не может говорить, мне так стыдно и страшно рядом с ним… Я хочу умереть до, я хочу умереть тогда, когда я еще в состоянии буду это сделать сама, по собственному желанию. Пережить смерть любимого человеку легче, чем вот так день за днем ухаживать за ним. Боль ожесточает людей, тем более – чужая боль. Так сложно не понимать, что он хочет, так горько видеть, как он пытается улыбнуться. Да еще все остальное… Болезни, болезни… «Инвалиды ухаживают за главным инвалидом», – чья-то страшная шутка.
Ребята – друзья еще со времен совместных игр и поездок в Питер и Муром. Мишута с гитарой, он у нас музыкант, лидер в своей группе, учится на звукорежиссера. Он – фанат Стинга, – играл, как всегда, «Звезду по имени Солнце» и «Я хочу быть с тобой». Несколько месяцев назад он распорол себе запястье осколком фары и перерезал центральный нерв, а теперь на спор сует руку в кипяток и тушит об ладонь окурки – все равно ничего не чувствует. Димка, мой близнец – мы родились в один день, – хакер и программист, спец по технике и видео играм. Он редко появляется в институте и с легкостью сдает экзамены. Ребята притащили бутылку «Киндзмараули», коробку конфет и кучу смешных историй. Нам было весело.
Кинотеатр, ВКВК. Мне понравился полупустой зал, огромный экран, отсутствие поп корна. Меня смутили голоса – то слишком высокие, то слишком низкие – и некоторые фразы. «Это – за Фродо. Это – за меня. А это – за моего папашу!» «На смерть! – На смерть! – Ура!» «Похорони меня, Пипин!» Меня тронули особенности перевода, в оригинале многое чувствовалось по-другому. «…но этот день – не сегодня!» Меня насмешили (снова – даже больше, чем в первый раз) объятия и прощания: что-то режиссер не то сделал, мне было очень весело, а совсем даже не грустно. Впрочем, фильм обожаю, все остальное меня не волнует.
Переплетение ветвей за моим окном. Я рисовала эти деревья, я помню каждый изгиб, мне не мешает темнота. Я думаю о непривычно дорогом интернете и о том, что могла бы здесь жить. Квадратно-рыжая таблетка в день – небольшая цена за воскрешение прошлого. Я могла бы здесь жить. Я хотела бы здесь… Нет, не так. Я хочу здесь жить. Несмотря на беспредел. Несмотря на бедность. Несмотря на преступность. Несмотря на очень сомнительное будущее. Несмотря на. Я хочу жить именно здесь. Встречаться с друзьями, работать не по специальности, платить кое-как за еду и крышу над головой, волноваться за детей, которые у меня когда-нибудь будут. Наверное, я даже могла бы здесь остаться. Наверное. Я никогда не узнаю. Ведь я не останусь. Уж лучше сытая предопределенность, чем неизвестность. Что ж, видно не судьба. Или наоборот именно она.

Вот. Кажется, пока все. Не знаю, зачем, и не знаю, о чем. Так. Для себя. Чтобы помнить.

Век крестоносцев в бронежилетах,
грешных святых, нераспятых поэтов,
а впрочем – с какой стороны посмотреть…
Синее небо, черная смерть.
(с) Элхе

Лечу...
Стальными крыльями вспарываю бетонную гладь океана времени и пространства, обрекаю себя на боль и страх. Сердце бьется гулко, неровно. Ожидание разъедает разум или то, что от него осталось. Мысли гонятся за тенью не исполнившегося еще будущего, предрекают безумие и агонию, но я справлюсь.
Шагну за борт, зная, что встретят, и обнимут, и повезут домой. Шагну через порог, ожидая увидеть, но все равно никогда не буду готова к тому, что меня встретит. К тому, кто. Слова не помогут, знания окажутся бесполезны. Будет страшно и жалко.

Не жалейте меня! Что мне в вашей жалости? Она липнет к коже, как кислотная паутина.

Мне горько, и не могу дождаться, когда, наконец, оторвется от земли грузное тело, и стальные крылья отточенными клинками пробьют скорлупу защиты, окружавшей и оберегавшей меня всю эту недолгую жизнь.
Я ухожу, чтобы никогда не вернуться, ведь "все всегда уходят навсегда, вместо нас всегда возвращается кто-то другой". Так что я уйду, чтобы через четырнадцатидневную вечность мое тело вернулось туда, где ему полагается находиться, неся в себе измененное сознание и изменившуюся душу. Я буду полна свеже-жгучих воспоминаний, и опустошающего сожаления, и еще, наверное, стыдливого облегчения. Я буду проклинать свою рутинную жизнь, которая потребует внимания и времени во имя спасения меня от очередного приступа направленной внутрь ненависти.

Когда день за днем говоришь неправду, в правду уже никто не поверит, а даже если поверит, не поймет, чем эта правда отличается от всех предыдущих.

Стальные крылья скальпелем пройдутся по давним шрамам, рассекая казавшиеся прочными швы, и из открывшихся ран хлестнет тугой струей багровый, густо замешанный на страдании гнев, и весь мир окутает немое облако седой тоски, и ветер будет биться в неразрывно-темное стекло, и слово за словом будут рождаться строки новой стены, призванной защитить меня от обреченности внешнего мира. Не знаю, сколько мне понадобится на этот раз – дней? недель? месяцев? – чтобы притупить саднящую терпкую горечь, оставленную разницей между воспоминаниями и действительностью; чтобы забыть то, о чем не хочется помнить.
Но это все будет потом. А пока...
Меня ждет полет, такой короткий по сравнению с ожиданием, меня ждут любимые люди, с которыми меня не было вот уже целую жизнь, меня ждет город... Мой город, просто "мой", потому что я там родилась, потому что там живут мои друзья, потому что я туда возвращаюсь. Москва, ты слышишь? – я лечу к тебе, вспарывая стальными крыльями морозный воздух и бетонную воду, вырываясь из уютно-теплого кокона защиты, воскрешая в памяти слова и лица... Я лечу к тебе!
Лечу.

Это все февраль, слякоть, рыжие лучи фонарей в вечерней темноте...

Девушка сидит, откинув голову на высокую спинку, и задумчиво смотрит в окно. Автобус плавно покачивает, и мир за стеклом скользит по светлым внимательным глазам. За окном идет дождь, и это кажется правильным. Люди привыкли связывать дождь со смертью. Девушке, впрочем, нет дела до стереотипов. Ее губы изогнуты в отстраненной улыбке, пальцы рассеянно поглаживают тонкий сверток, запакованный в оберточную бумагу.
Автобус останавливается, вдыхает клуб холодного, напоенного водяной пылью воздуха и с шипением отправляется дальше, но вскоре замирает в очереди ждущих у перекрестка машин. Девушка не против, она никуда не спешит.
Над землей висят разбухшие облака, по улице спешат темные купола зонтов, изредка мелькают непокрытые головы. Проплывают мимо поблекшие стены домов, мокрые голые палисадники. Перебирают негнущимися ветвями черные деревья. Потом однообразно-кирпичные домики сменяются прутьями высокой ограды, увитой искусственным плющом. Над зеленью виднеются серые каменные шишечки надгробий. Девушка на миг закрывает глаза и направляется к дверям автобуса, как раз повернувшего к очередной остановке.
Мутные брызги разлетаются из-под резиновой подошвы кроссовок. Девушка поднимает воротник кожаной куртки и быстро идет в сторону гостеприимно открытых ворот. Кладбище встречает ее пронзительным порывом дождя и безлюдностью, нормальной для утра рабочего дня. Девушка уверенно проходит мимо гранитных башенок и угрюмых могил, скользит равнодушным взглядом по заплаканному лицу женщины, стоящей на коленях перед надгробным камнем. Ей нет дела до чужой боли.
Из плотной завесы дождя выступает бетонная стена, разделенная на небольшие квадраты для урн с прахом. "Общежитие для покойников", мельком думает девушка с холодной усмешкой. Поворот, несколько каменных ступеней и девушка медленно опускается на корточки у подножия стены. С размытой фотографии на нее смотрит, смеясь, молодая женщина — лучисто-зеленые глаза, толстая коса до пояса, устало-ласковая улыбка. Окажись кто рядом, непременно сказал бы, что девушка и женщина на фотографии похожи, как две капли воды.
Дождь, успевший превратиться в самый настоящий ливень, обрушивается с неба на притихший город. Мокнут опустевшие улицы, мокнут безлюдные дворы, мокнут несущиеся сквозь ранние сумерки машины, которым нет дела до царящей снаружи непогоды. Уютно и призывно светятся окна домов.
Девушка улыбается, и на этот раз ее улыбка полна грустной нежности. Несколько мгновений она изучает принесенный сверток, потом разворачивает бумагу и сжимает осторожными пальцами твердый, украшенный шипами стебель. Нераскрывшийся еще бутон излучает тяжелое багровое тепло. Девушка любуется цветком и протягивает его вперед, будто вручая подарок. По ее лицу, по смеющейся фотографии, по камню надгробий стекают прозрачные капли. Шорох дождя скрадывает слова, но девушка уверенна, что ее услышат: «Привет, мам. Знаешь, я по тебе скучаю...»

"Триптих"

Живу в ожидании. Наверное, жду чуда. Чуда не будет, да и не обещал никто.
Будет снег – известью белой над зеленой травой, мягким ковром из сверкающих кристаллов, иглами ледяных капель на коже. Будет ветер – со всего размаху, в лицо, крыльями вихренными за спиной, пальцами требовательными в развевающихся волосах, зябкими щупальцами под одеждой. Будет звук – криком радостным из горла, далеким эхом от обрывистых склонов, смехом звонким сквозь кисею снежинок. Будет тепло – замерзшими ладонями в моих руках, колючей лаской шерстяного одеяла, струящимся волокном воды из-под крана. Будет небо – синью бескрайней до горизонта, ослепительным солнцем в горящих окнах, звездами светлыми за двойным стеклом. Будет людно и звонко, будет мокро и холодно, будет уютно и радостно. Будет.
Жду чуда.

Играю с тобой в молчание. Мы слушаем тишину, а я чувствую ладонью удары твоего сердца. Тук-тук. Коротко, сильно, ровно. Тебе совсем не страшно?

не верю

Меня трясет всю, с промокших ног до кружащейся головы, с ледяных пальцев до сжавшейся в комок души. А губы невольно, неловко улыбаются.
Горьковато и пряно пахнет осенней листвой. Вспоминается парк из далекого, ставшего чужим детства, и смешная, беззаботная девочка, бравшая в руки охапки желтых листьев и бросавшая их в воздух - хоровод золотых снежинок, танец мертвых лепестков.
И вот - снова парк. И вновь - мокрые, поблекшие листья укрывают асфальт, крашенные скамейки покрыты капельками падающей с неба воды, и дождь течет по лицу. Мне не хочется плакать. А ведь можно - никто не заметит. Но я только прижимаю руку к твоей груди, и чувствую замерзшими пальцами уверенное тепло.
Я могу придумать тысячи слов - добрых, нежных, правильных слов, которые сумеют отразить, запечатлеть, не исказив, каждый цвет, каждый звук, каждый миг. Но стоит ли? Скажи, ты обменял бы этот парк, и дождь, и гул машин, и пронзительный ветер, и смех играющих на площадке детей, и неизбежное расставание, на тысячи прекрасных слов? И разве может быть что-нибудь лучше?

не верю

Шуршат капли, мокро блестит темная земля. Мир съежился и посерел. Нахохлившиеся голуби тяжело поднимаются в воздух и летят искать сухое, теплое убежище. Темнеет. В опустевшем парке загораются фонари. Рыжий, яркий свет бьет резкими лучами, словно сквозь объектив камеры. Ощущение нереальности происходящего становится абсолютным, но вместо тревоги приносит смутное облегчение. Если нет этого счастья, значит и боли не будет?

не верю

Решаюсь. Преодолев бесконечное полуметровое расстояние, оказываюсь совсем рядом и, не выдержав, просто прижимаюсь лицом к твоему плечу. Я сошла с ума? Пусть. От тебя пахнет чем-то неуловимо-весенним, солнечным, как земляника, волшебным, как розовый снегопад вокруг цветущей сакуры. Наверное, это аромат опавших листьев.
Рыжие фонари плавают в твоих глазах. У тебя холодные, шершавые пальцы, и густые, пушистые ресницы, и упругие, точно пружинки, волосы, и быстрая, радостная улыбка. Мне легко видеть тебя таким - красивым, сильным, ласковым, верным. Ты ли это?

не верю

Под моей ладонью бьется твое сердце. Бьется размеренно и неторопливо, плавно, четко, спокойно. Тук-тук. Стучится в мою ладонь. Тук-тук. Открыть? Ведь так хорошо, так тепло... Тук-тук. Открыть? ...ведь это счастье - сидеть вот так, рядом, думать ни о чем, греть замерзшие пальцы в твоих ледяных ладонях, плакать капельками невидимого дождя, дышать миндальной темнотой, слушать ладонью твое сердце... Тук-тук. Открыть? ...знать, что ты никогда, никогда-никогда, не сделаешь мне больно...
Тук-тук.
Это судьба стучится в мою жизнь. Открыть?

верю

Мир - огромный. Крохотные, тусклые, городские звездочки в необъятном небе. Дома со светлыми, уютными окнами. На витой ограде балкона радостно скалятся черноглазые тыквочки, разливающие вокруг славное оранжевое сияние. В крохотном палисаднике - ветвистое, окутанное пушистой листвой дерево. Ствол увит яркими лампочками.
Двор пуст и просторен. Никогда не замечала, что отгороженный ржавой сеткой асфальт покрыт узорами, нарисованными разноцветными мелками. Никогда не замечала, что в углу площадки стоят бетонные остатки скамейки. Никогда не замечала, что сквозь ромбики сетки косо падают лучи фонарей. Не замечала...
Сквозь ворота видно каменное крыльцо, а за ним - тяжелую металлическую дверь. Ступеньки серые, пыльные, холодные на ощупь.
До безумия хочется курить. Даже не курить, а держать в руках медленно тлеющую сигарету.
Мир - огромный. Опрокинул, ошарашил. Оставил меня - беспомощную, растерянную, изумленную - стоять, оглядываясь на знакомые стены, точно ребенок, открывающий для себя этот мир впервые.
Мир - вечерний, темный, волнисто-шершавый, гудящий, блестяще-звездный, свежий, безграничный. В нем можно жить. Можно мечтать.
Сейчас, здесь, под этим небом не нужно предавать и обманывать, не нужно прятаться и защищаться, не нужно бояться и чувствовать боль. Можно просто жить. Можно мечтать.
Этот мир такой огромный... такой... Ночь и звезды, гул незатихающего города, спокойная темнота, разбавленная бледным светом фонарей, расплывчатые тени редких прохожих, улыбающиеся тыквочки на чьем-то балконе, каменные ступени, ведущие к тяжелым черным дверям, небо... Высоко-высоко, это небо, смотри, видишь? это - небо, там - над землей, там - где горят искорки звезд, там - высоко-высоко - это небо. И мир под ним - для меня, для тебя, чтобы жить и мечтать, следить любопытными глазами, верить в чудеса, смеяться до слез, верить в будущее, искать с отчаянной надеждой, разбирать чужой почерк на обрывке бумаги и ловить, глотать, вдыхать порывистый ветер, кружащий опавшие листья. Ветер, ветер, ветер... Сердце бьется. Пусть бьется. Есть мир, есть жизнь, я умею мечтать.
Ветер летит сквозь ночь...

Каждый день, поднимаясь по лестнице, я останавливаюсь на площадке между вторым и третьим этажами и смотрю в окно. Сквозь слои пыли видно как лучатся утренним солнцем припаркованные на маленькой стоянке машины. Прижавшись ладонями к мутному стеклу, я ищу глазами черный корпус его джипа. Вижу знакомую беленькую обезьянку, покачивающуюся под лобовым стеклом, и успокаиваюсь, – он здесь, он рядом, я могу его увидеть.
Часто я встречаю его в одном из широких, приземистых, коричневых коридоров. Он идет мне навстречу, держа папку одной рукой и забавно помахивая другой. Он поднимает голову, и я сжимаюсь внутри. Мне становится горячо, и неловко, и так уютно, как-будто я попала домой. Я коротко и четко произношу ставшее привычным приветствие, и он улыбается в ответ. Он проходит мимо, а я позволяю себе забыть на мгновение об окружающей суете: он улыбнулся мне, значит, день прошел не зря.
Иногда я осмеливаюсь заглянуть в дверь его офиса. Я так боюсь отвлечь его от важной работы, или от интересного разговора, или просто от каких-то своих мыслей. Я останавливаюсь на пороге и смотрю на него. А он сидит, развалившись в кресле, и видит только экран своего компьютера.
Редко-редко я решаюсь переступить этот порог. Я подхожу к его столу и жду, пока он поднимет голову. На его сосредоточенном рабочем лице появляется радостная улыбка. Мое лицо корчит ответную гримасу. Я мучительно пытаюсь придумать, что бы сказать, потому что все, что я придумала до порога, бесследно исчезло во время шага, отделяющего коридор от офиса. Он, сжалившись, заводит разговор о понятных, нейтральных, ничего не значащих пустяках. Я отвечаю односложно, путаясь в мыслях, которые нельзя произносить вслух. Я скомкано прощаюсь, и он, радостно оскалившись напоследок, снова утыкается в монитор. А я ухожу, прижав рукой рвущееся на свободу сердце, и пытаюсь вспомнить, почему я так хочу всегда услышать его голос, если даже пятиминутный разговор причиняет мне столько боли.
Никогда я не скажу ему то, что чувствую. Слишком большая между нами разница. Слишком сильно отличаются наши жизни. Никогда.

"Sitting in muddy water is not such a bad life if it ends after the first time."
Так, ковбой?

Стив уже неделю не приходит. Я даже не скучаю, просто думаю о нем, не переставая, и каждая мелочь будит воспоминания.
Солнце : тот яркий, весенний день, Стив на каменных ступеньках и я у перил.
Дождь : другой день, промозглый и плавный, как волны в штиль, стекающие по лицу капельки влаги и горькая обида - Стив меня не заметил.
Машины едут по улице : его джип, лихо выносящийся из-за угла, сверкая черным боком.
Парень щелкает зажигалкой : Стив с сигаретой в руке, чертит в воздухе тлеющим кончиком четырехмерную фигуру, щуря смеющиеся глаза.
Книги, компьютер, люди, слова, город, комната, мое отражение в зеркале - все напоминает о нем.

Я никогда не была на похоронах.

Мне кажется, что смерть любимого человека ничего бы для меня не значила. Я бы так и жила, ничего бы не изменилось, я бы не изменилась, и мой мир остался бы прежним. Просто стало бы на одного человека меньше. Ну и что? В мире этих людей - шесть миллиардов. Или я ошибаюсь? Не могу представить, не могу вспомнить, не могу сравнить - все иначе...

"...мир не заметит потери."

Дочка Стива - удивительно красивая девочка. Девушка. Ей семнадцать. На фотографии она в коротком, обтягивающем платье под цвет вишнево-красных ногтей, с прямыми черными волосами и черными глазами, сверкающими из-под тонких бровей. Сложно поверить, что она действительно его дочь.

Обещают ураган. Я глотаю холодный резкий ветер. Уже сейчас трудно идти ему навстречу. Шелестят деревья, будто капли дождя по земле. Людей почти не осталось. Город съежился, сжался и приготовился защищаться. От ветра? Зачем?

Зачем я вернулась? Сначала было любопытство, потом - удовольствие, после - привычка, а сейчас, похоже, не осталось ничего кроме надуманной обязанности перед игрушечной душой.

Я держу в руках свое будущее. Яркое будущее, напечатанное хорошей краской на дорогой бумаге и завернутое в броскую обложку.
По-волчьи тоскливо. Хочется то ли сжечь, то ли проснуться, когда уже все закончится, все решения будут приняты, все выборы - сделаны, все препятствия - преодолены.
Я знаю, что все будет хорошо. Я знаю, что справлюсь, я всегда справляюсь, я должна.
..я волк-оборотень, ясноглазый вампир..
Я привыкла, я выдержу, я все сделаю правильно. Мне помогут, ведь вокруг - столько хороших людей. Все они хотят видеть меня счастливой.
..кубок, превращающий любую жидкость в кровь..
Давно прошло то время, когда я верила, что можно шагнуть в пропасть, распахнуть упругие крылья и полететь.
..давно ли?..
У любой пропасти есть дно. У меня нет крыльев.
За окном - ночь, моя вечная ночь.
Не хочу думать о будущем. Но. Должна. Решить, выбрать, преодолеть. Должна справиться.
Не хочу меняться. Придется. Все меняются.
..горят в темноте зеленые звезды..
Хочется то ли выть, то ли скулить. Я научилась не плакать. Какой смысл плакать, если никто не услышит, не придет, не утешит?
Это - просто слабость. Это - просто ночь. Это пройдет.
..обнаженные клыки светятся лунным серебром..
Как всегда больше слов, чем правды. Впрочем, все в мире относительно.

Вспышки цвета и звука, отрывистые удары сердца, смутное ощущение приглушенной боли... или восторженного счастья...

Это - властное безумие, когда невозможно отвести взгляд, когда слова прорываются сквозь опущенные веки и барабанные перепонки, когда пальцы до багровых отметин вжимаются в ладонь острыми ногтями, когда воздух глотается лишь после того, как перестает хватать задержанного некоторое время назад дыхания, когда крик рвется откуда-то изнутри, из глубины напряженного до дрожи тела, из темноты широко раскрытых глаз, из дикого ожидания следующего мгновения, из рваного дыхания, из поглощенного эйфорией мозга... Крик рвется на волю, но следующее мгновение наступает, и на крик ничего не остается, потому что все до последней мысли, до последней капли, становится наслаждением.

Это - радостное безумие, когда в зрачках мелькают радужные искры, и смысл жизни становится до смешного прост и понятен - растянуть опьяняющий восторг на (за)предельно долгое время. Это безумие похоже на наркотический бред, вот только не нужно платить ни свободой, ни привязанностью, ни, тем более, жизнью. Это безумие - повсюду: в лицах людей, в их торопливо-путанных словах и откровенно странной одежде, в плакатах на стенах и непривычно-человечных улыбках служащих.
Это безумие - чувствовать нарисованную боль и любить придуманного человека.

Сегодня был день безумия, день смеха и счастья. Сегодня был замечательный день. И снова не хватает слов, но я - не забуду. Так хорошо и так легко, так весело и так грустно, так горько и так несправедливо, так страшно и так жестоко, так ласково и так нежно, так... Так жаль, что подавляющему большинству человечества это не только недоступно, но и неинтересно.
Впрочем, им же хуже. А я безумно счастлива.

"Наин"

..ставлю щит против боли.. объявляю ей войну..

Устала.
Вот, сначала четыре дня спала по шестнадцать часов, а теперь - шесть часов за четыре дня. Сколько можно?
Спать тоже иногда надо.

..скоро, уже совсем скоро.. еще неделя и.. восемь стандартных земных часов в день, прощайте большеглазые, прощайте проведенные перед экраном ночи.. будут болеть глаза.. будет болеть спина.. будут болеть пальцы и голова..

Видела его сегодня. Мимолетно-дежурная улыбка, "Ну, как дела?" - "Нормально". Все.
Мне неловко рядом с ним.. не знаю куда девать руки и глаза, не знаю, что говорить, не знаю.. ничего не знаю.
Он не умеет читать мысли. Хорошо это или нет?
..зло и понятие ему противоположное.. бедные драконы..
Забавно. Первый раз, когда его увидела, было легко. Потому что он смотрел не на меня и не со мной разговаривал. Потому что кроме меня в комнате находилось тридцать человек. Потому что я видела просто некрасивого, веселого, смешного человека. Потому что слышала просто быстрые, живые, задорные слова.
А сейчас стою перед ним, сжавшись, съежившись, не решаясь уйти, боясь и мечтая остаться.. стою и вижу человека, который спас мне жизнь, который предложил помощь, который не жалел, не расспрашивал, не любил.. просто был всегда готов выслушать, рассмешить, успокоить, озадачить.. просто был почти всегда рядом.. просто был.
Я стою, чувствуя, как горят щеки, метаясь взглядом по вызубренным до последней трещинки стенам, переминаясь с ноги на ногу и вздрагивая каждый раз, когда он обращается ко мне.. стою и слышу его голос, слушаю его голос.. только голос.. кому вообще нужны слова, они ничего не значат, они равнодушно-дружелюбны и полны безразлично-профессиональной уверенности.. они причиняют боль своей выверенной теплотой, своей четкой разумностью, своей мучительной правильностью.. и еще тем, что эти слова безличны.. сейчас они произносятся для меня, завтра - для кого-то другого.

Кажется, мне опять больно. Или я опять придумываю.

..как страшно и подло, что кто-то знакомый может скользнуть жадными глазами по следам моих мыслей, может понять, может узнать, может запомнить, может ударить..
Все, что вы скажете, может быть использовано против вас.
Может, лучше не говорить? Но я больше не могу в тишине. Не могу.

шел бы ты, что ли, домой...
не то что бы я скучаю...
просто мне муторно одной в пустой квартире за включенным и не выключаемым уже третьи сутки компьютером...
хотя и скучаю, конечно, тоже...
я знаю, что одиночество никуда не денется вне зависимости от твоего присутствия-отсутствия, но, по крайней мере, я буду не одна...
устала...
надоело...
сама не знаю что...
ты мог бы позвонить, это ведь несложно - нажать семь кнопочек в накрепко затверженной последовательности...
знаю, что ты не любишь звонить (а еще больше – говорить) по телефону...
я тоже не...
но ты мог бы прийти...
не на рассвете и не через два часа, а сейчас...
мог бы, но не придешь...
а я все равно буду ждать, хотя глаза слипаются и хочется свернуться калачиком под колючим пледом...
буду ждать, пока не звякнут на площадке ключи...
потом скрипнет дверь, ты войдешь, а я уже буду стоять в прихожей, преданно заглядывая в лицо...
я спрошу "как дела?", ты, скорее всего, буркнешь в ответ нечто неразборчивое...
иногда ты отвечаешь, рассказываешь о своих программах, багах, коллегах, клиентах и еще о чем-то, что я запоминаю, радуясь, что ты делишься со мной кусочком своей жизни...
но чаще ты просто бросаешь ничего не значащее "все нормально" и идешь на кухню...
ешь что-нибудь, не нуждающееся в готовке...
а потом уходишь спать...
ты закрываешь дверь, и я снова остаюсь в одиночестве...
хотя, конечно, никуда оно и не девалось, просто, когда я не одна, мне легче его не замечать...
а утром ты опять уйдешь до того, как я проснусь...
как всегда...
мне плохо одной, а еще хуже становится от понимания: того, что было, - не вернуть...
никогда...
чайки над Торсфиордом...
нет, это не из той оперы...
не важно...
шел бы ты все-таки домой...
потому что я тебе не позвоню...
сама не знаю почему...
может, потому, что ты мне не позвонишь...
буду ждать, пока ты не придешь...
домой...
несмотря на то, что мой дом совсем не здесь...

Мне бы сейчас к Одуванчику, да июнь, да лес, да гулять до заката, а потом – в дом, и чтобы пахло смолой и хвоей, и кололись бы вылезающие из подушек перья, и было бы как не было никогда... еще?..
Каждое слово можно расписать до рассказа, а можно, в теории, и до романа. Хотя на роман у меня ни времени, ни сил... А рассказ – не хочется.
Писала ведь уже, тысячу раз. И по-русски, и не только. Надоело повторяться. А главное: думаешь - и все идеально, верх совершенства, пишешь – не получается. Или получается, но не то. А чаще все-таки не получается. Сказку, вот, никак не могу дописать. Длинно, детально, скучно. Ни первоначальной идеи, ни вторичного языка...

А все-таки...

До боли, до крика хочется...Коснуться, прижаться, вскользь провести пальцами по коже.
Меня трясет, и мир качается, а всего-то и надо - почувствовать реальность тебя, сидящего напротив.
Ты говоришь, говоришь, не переставая, а я не слушаю, только слышу твой голос. Воспринимаю, как зверь, на уровне звука. Губы двигаются, и я понимаю, что ты говоришь слова, но все сливается в смутный шум на пределе...
За пределом.
Кто-то приходит, кто-то звучит, кто-то пронзительно хохочет... Ты отвечаешь, поворачиваясь из стороны в сторону, бросая резкие взгляды с человека на человека, заполняя все вокруг собой. Твое лицо, твои движения, шутки, улыбки, взмахи рук, громкий раздражающий голос, мимолетно пристальные глаза... Весь ты, не могу воспринимать иначе, ты целый, как картинка, как детский рисунок.
Кружение мучительно. Сон во сне наяву. Все рухнет и станет тоской, все будет изо дня в день завтра утром и сегодня днем и через десять лет...
Мне тесно, на улице весна и серо, ветки деревьев черно и голо царапают небо за облаками, а я жду...
Жду чего-то.
Ты смотришь. Внимательно, обеспокоено. Заметил, а я уже не знаю, так ли надо было или не притворятся или это не обман... Путаюсь и тону, но утонуть не могу, потому что плыву без цели и навсегда.
Серый станет серым, чтобы стать серым, чтобы превратиться в серый, чтобы...
А глаза у тебя голубые, совиные. Смотришь, спрашиваешь. Только не плакать. С тобой можно, поэтому нельзя. Цепляюсь за край стула, жесткий, обломанный, пластмассовый... Пальцы бы поранить. Сколько мне еще так сидеть? Пока не настанет время уходить. А потом? Потом...
Почти больно. Глаза жжет.
Ты встаешь, шагаешь, замираешь и...
Не-е-е-ет! Не надо-о-о!

тепло
сильный
под защитой, некого бояться, незачем
горит огонь в камине
ожидание будет длиться вечно, пока не закончится
пушистая трава
видишь чайку?
солнечно, янтарный камень, золотые глаза
верю
я не уйду

Не надо!!! Больно, больно, больно...
У тебя теплые сильные руки. Ты проводишь краем ладони по затылку до шеи, не замечая, а меня трясет от боли и блаженства, а может просто потому, что где-то дождь и снег и солнце и звезды и кровь и смех и счастье и смерть и свет и ...
Никогда больше не трогай меня! Пожалуйста, больше никогда ко мне не прикасайся. Не надо, я ведь сойду с ума, я ничего не хочу больше, только ...
До боли, до крика, но я не закричу. Дождусь конца, встану и уйду, чтобы не надоесть, чтобы подчиняться правилам, чтобы быть как все, чтобы прийти завтра и сидеть и кричать внутри от невозможной, несбыточной близости твоих рук и их прикосновения...

Завтра будет новый день. То есть уже сегодня...

Капли дождя на стекле...
Огонь - живой, жаркий, жадный... Черный жирный едкий дым - нечем дышать. Веревки рвут кожу на запястьях. Крик - никто не услышит... Я знаю, я помню... Сквозь рыжее пламя, сквозь завесу черного дыма, по белому савану снега - в радостное ласковое тепло, океан золотой пустоты...
Осколки разбитого зеркала на полу. Течет кровь, от пальцев до запястья протянулся глубокий порез. Зачем?

Я помню твои руки: жесткие сильные ладони, длинные осторожные пальцы, голубые ниточки вен... В твоих глазах - равнодушная нежность и снисходительное пренебрежение...
Твои глаза - как васильки. Венок в июне. Одуванчик.
Не верю в правду.
Я чувствую твое присутствие, неровное дыхание и тепло взгляда. Серо-стальная гладь встает стеной - нет крыльев. Они остались в весеннем городе золотых домов, тающего снега и янтарного света.
Котенок - комочек пушистого, невесомого меха, крохотный язычок, розовый носик, два больших любопытных глаза и бьющееся в руках сердце. Жаль, что не рыжий.
Провести рукой по золотым завиткам твоих волос, коснуться твоей руки, переплести мои пальцы с твоими.
Это не любовь.
Идет дождь. Навстречу спешат нахохлившиеся озабоченные люди. Облака похожи на вату, сделанную из свинца. Я ловлю капли губами. Дождь оставляет привкус смутной радости, странно напоминающей свободу. Я вдыхаю свежий утренний воздух и улыбаюсь. Я счастлива.
Серо, тихо и пусто.
Холодно.
Иногда - страшно.
Безумие - в одинокой тишине, в озверевшей толпе, в пульсирующей боли, в бешеной ненависти, в каплях дождя на лице...
Завтра взойдет солнце.