-Колдовство?
Он засмеялся и потянулся к кружке:
-Колдовство это совсем другое. Ты говоришь сейчас про магию, а это очень разные слова. Магия - говорю тебе это как маг - это наука. Искусство. Ремесло, в конце-концов! Это умение читать нудные книги и творить - именно творить - не менее нудные ритуалы. Это не колдовство.
Колдовство обладает меньшей силой… и большей хитростью. Не зря это считается женским делом, поверь. Во мне самом много женского. Я не заглядываюсь на мальчиков с мыслью, что было бы неплохо их трахнуть, но моё умение бесить, влюблённость во всё (начиная с себя, заканчивая миром вокруг), страсть к творческому изменению, погружение в глубины собственной и чужой темноты… Это женское, пожалуй.
А я не так просто называю себя и колдуном. Ведь магия для меня - только ещё одна хитрость. Возможность сделать так, что бы все думали, что я предпочитаю силу хитрости. Колдовство меняет того, кто им занимается, так же как меняет форму жидкость, налитая в сосуд. Сосуд кажется всё тем же - но разве сосуд с мёдом или бутылка вина более сосуд, чем содержимое? Или же содержимое может без сосуда?
Дурацкая метафора, но мы и правда меняемся, колдуя. Мы едины с тем, что мы творим, даже если в этом нет ни щепотки оккультной силы. Колдовство - это когда из-за моих действий глаза людей распахиваются. Когда у них возникает чувство падения в пропасть, а по спине пробегают мурашки - от пояса через голову куда-то туда, куда перед этим убежал самоконтроль. Колдовство - это не зелье, а желание его сделать.
Я не смогу научить тебя магии - во мне нет той самой составляющей, стержня, стремления сжать мир в кулак. Мне интереснее вывернуться, когда кто-то захочет сжать в кулак меня, и усадить его в лужу. Или сделать так, что бы он слез туда сам, пытаясь заставить меня сделать… да что угодно.
Я - колдун. Это женское дело, ведь женственность это ценность такой силы, что ей можно пробить голову. При должном усилии. Хитрость, красота, сообразительность, умение искажать и искушать - это всё не дело для настоящего мужика. И не дело для настоящего… мага. Маг способен свернуть горы, сотворить и испепелить замки, устроить землятресение или превратить ежа в страшного монстра, а так же массу других важных и не более полезных для человека вещей в каждом дне его жизни. Сильный маг это всё может.
Но наколдовать себе полный бурдюк воды в пустыне? Уметь договориться с сторожевыми собаками, волками и крестьянами, причём во время драки первых и третьих против вторых? Это не к магу. Маг не сможет сделать тебе средство от неуверенности в себе (это будет крашенная вода, но тебе поможет), приворотное зелье (наносить на цветы и отрезы красивой ткани, которые даришь девушке. Действует потрясающе!).
Секрет колдовства прост. Возьми горсть самоуверенности, пару щепоток восхищения, пучок влюблённости, засыпь сверху хитростью и дай настояться. Сосуд - ты сам. Добавлять в вино, можно горячее и со специями. Если ты пропустила мою фразу мимо ушей и захотела соорудить из специй что-то, что тебе хочется самой и не думать над метафизикой сказанного - умница. В тебе есть что-то от колдуньи. Тебе положено, ведь ты же девушка.
В моих словах вообще не больше правды, чем в любой сказке. Детям быстро становится понятно, что ведьму не упихать в печку, она туда не влезет. И что в желудок волка не влезет девочка и бабушка, причём не прожёванными. Но детям это не мешает слушать и понимать сказки. Надеюсь, что ты меня слушаешь и понимаешь. Это было бы забавно для нас обоих, а это ли не есть чудо?
Нет, колдунья не должна скакать по лесу ночью голая. Ну, если ей этого не хочется, конечно же. Я бы за этим с удовольствием понаблюдал, если колдунья симпатичная, так что я за эту традицию, но только поэтому.
Вообще, любой формализованный ритуал - это глупость. Даже если это и даёт силу, потому что это просто магия. А вот мускатный орех собранный ночью… Да, наш лес не подходит, мне это уже говорили. Главное же не собрать, а собирать…
Почему? Потому что ни один колдун не пойдёт ночью искать не растущие тут орехи один! И потому что лазить ночью в поисках орехов это интересно! В процессе можно пофлиртовать с русалками, поругаться с лешим, помириться с лешим и вернуться из леса утром, пахнущим медовухой и с пригоршней лесных орехов, которые туда насыпали добрые духи старого орешника, провожавшие домой и переухивавшиеся с тобой всю дорогу (причём обе стороны совиного не знают, чем неимоверно возмущают окружающий совешник).
Музыка, огонь, пение, травы, запахи, танцы, взгляды, тщеславие, смех - это всё околдовывает, не правда ли? И может завести слишком далеко. А может и не вести. Чувство меры и равновесия настолько же знакомо колдунам, насколько и кошкам. А я - колдун.

В голове Агата Кристи "Алхимик"
Настроение мечтательное

Соавтор: Дейрдре Хэльди


Зарисовка сделана по чужому сеттингу, и обыгрывает концепты Монстра, Неблагого Двора и того, чем порой на самом деле были твари из сказок.
Непонятные особенности сеттинга: местные эльфы, по большей части, не любят убивать, это им органически неприятно.
Текст курсивом: я, нормальный шрифт: соавтор

Первая попытка писать в команде, так что комменты приветствуются.

Персонаж: Александр
Натура/Маска: Монстр, Мечтатель (двойственная)/Головорез
Путь Просветления: Катари
Местоположение: Дорога
Фейские особенности: Неблагой двор, Осенний Двор, кровь Ши, родство элемента (Огонь)




-Ваше Величество, я могу в исполнение старой клятвы помочь Вам.

Король эльфов молча разглядывал своего старого знакомого. Он совсем не изменился со времен первой встречи: светлая одежда, подходящая для спокойной жизни в городе, но никак не для боя, рыжие волосы и оранжевые, почти огненные, глаза. Отличался только взгляд. Арвир не сразу понял, в чем это различие, а когда осознал это, задумался, стоит ли принимать помощь от этого создания. Во взгляде рыжеволосого больше не было обычных нахально-ехидных искр. В нем было сдержанное, спокойное желание разрушать.
Будь у них больше времени, больше сил… да, в конце концов, если бы за почти пять сотен лет эльфы не возвели жизнь в ранг святыни, которую нельзя отнимать ни при каких обстоятельствах – или если бы все это было только на словах… Но даже среди охотников едва ли один из десяти способен выстрелить в человека и не сойти с ума от осознания совершенного.
Будь у них меньше противников… Но их столько, сколько есть.
Обрывки мыслей спутывались и мешали принять взвешенное решение. Если сейчас вообще может быть такое.

Войска степняков приближались к столице эльфийского королевства. Несмотря на всё сопротивление древних земель, магию и партизанскую войну, остановить эту лавину было невозможно — их просто было слишком много. Древний же народ, для которого гибель каждого из них была страшной потерей, просто не умел воевать так, как это умеют люди. Не жалея себя и свои силы, не считаясь с потерями. Жертвовать частью войска, чтобы остальные шли дальше.
Побеждать любой ценой.
Эльфы отступали, и каждое сражение давало людям продвинуться всё дальше, и дальше, и дальше. Сейчас уже, несмотря на то, что большая часть групп войск степняков завязла в лесах, сдерживалась магическими туманами и отсекалась от основных сил... несмотря на это люди уже были рядом со столицей. Небольшой отряд — по меркам ИХ войск. И огромный — по меркам эльфов. Слишком большой, чтобы стянувшиеся сюда стрелки и маги могли остановить.

Арвир задумался, вспоминая доклады о боях. Да, когда не остается другого выбора, сражаться готовы почти все. Но среди этих «всех» не так уж много тех, кто действительно умеет драться. А среди тех, кто умеет…
«Я видел, как Риэн спрыгнул с дерева на голову одного из степняков в середине отряда. По-моему, он сломал ему шею… не знаю… мы начали стрелять, когда они заметили, что на них напали. Риэн был только с ножом, но успел снять с тела… саблю, это так называется? Он был полностью окружен, но продолжал драться даже когда ему почти перерубили левую ногу. Когда мы уходили по деревьям, я оглянулся, и… это было уже неузнаваемо. Но… Ваше Величество, мне кажется, Риэн…Он хотел этого…»
Да, очень многие из тех, кто мог сражаться, предпочитал умереть в первом же бою – слишком мучительно осознавать, что ты убил. Даже если это необходимо.
Рыжеволосый тем временем продолжал:

-Если вы пожелаете, я остановлю это войско. Мне не нужно поддержки, сил и наград. За это Вы освободите меня от клятвы, и более мой род ничем не будет Вам обязан.
А так же никто не осудит меня за то, что я сделаю.

Есть ситуации, когда невозможно отказаться. Когда военный совет уже не может ничего сделать, кроме как надеть кольчуги и встать во главе войска в последней атаке, когда в дне пути город, который не может сопротивляться врагам, когда силы истощены, когда безнадёжность лежит на столе с картами почти зримо...
Есть ситуации, когда отказаться невозможно, несмотря ни на что. Даже если у предлагающего спасение ужасная (в наиболее прямом смысле слова) репутация. Даже если от него веет сумасшествием, словно ветром с моря перед бурей.
Нет той цены, которую не должен заплатить властитель в такой ситуации. И старый долг — не самое страшное.
На первый взгляд.

Чье-то едва заметное прикосновение вернуло Арвира в настоящее. Торнэйс, маг и старый боевой товарищ. Скольких степняков он сможет убить до того, как для него их окажется слишком много? Скольких смогут убить остальные? Иногда призрак надежды лучше, чем верная гибель. Даже если этот призрак забрызган кровью.
Арвир взглянул в глаза рыжеволосого и медленно произнес:
- Останови это войско, и я сочту твою клятву выполненной.

-Хорошо. Я остановлю эту армию, и сделаю так, чтобы она не двигалась далее. А может быть, даже остальные войска будут долго думать, прежде чем двинуться в сторону столицы.
Я напомню им старые сказки, которые они постарались забыть.

Люди не хотят помнить старые сказки. Про тени в лесах, которые забирают души. Про живые деревья, пьющие кровь. Про камни, сев на которые можно самому обратиться в камень.
Про огни Самайна, которые сжигают душу, обновляя или уничтожая её.
Про страх, отдых, сон и смерть, приходящие в этот день перед наступлением зимы.
Про то, что есть существа, договор с которыми может быть опаснее смерти, потому что они могут играть вашими страхами и словами так, как ветер играет снежинками и языками костра.

Гость, неведомо как для всех прошедший на Совет (ведь это было платой не менее старого долга ему одного из военачальников) уже ушёл, мелодично чего-то насвистывая. Вслед ему появились разведчики, призванные наблюдать за людьми. Один из них умел слушать ветер. Тот передавал ему разговоры людей, а эльф пересказывал их старшим. Сегодня ветер говорил про кровь, и эти вести были настолько важны, что следовало рассказывать их без промедления.

-Ваше Величество, Совет, только что было убито по два человеческих постовых по обе стороны их лагеря. Словно что-то прошло его насквозь незамеченным.
Совет начал тревожно переглядываться.
-Они были привязаны верёвками, сплетёнными из их волос, одежды и полосок их собственной кожи к деревьям, на которых были посты. Привязаны ногами вверх, горло же и запястья им рассекли, а сердца вырвали и... - разведчик сделал над собой усилие и продолжил — затолкали им в глотки.
Палатка помощника генерала, находившаяся по дороге между этими двумя постами цела, но человек был найден при поднявшейся тревоге мёртвым. Поседевшим и умершим от страха. Перед этим он сам вырвал себе глаза. Мы не знаем, что это было, но шло оно любо отсюда, либо... сюда.

Торнэйс про себя проклял этого разведчика. Он, конечно, выполняет важное дело, но помимо умения замечать детали и делать выводы неплохо бы еще иногда понимать, когда нужно промолчать. Теперь треть совета будет беспокоиться о том, как остановить неведомый ужас, а другая треть задумается о том, почему это произошло именно сейчас и как с этим связано появление на Совете незнакомца.

Душное облако ночи накрыло военный лагерь степняков. Порою было слышно, как пытаются усмирить нервничающих лошадей. Если бы не частые обходы лагеря, можно было бы подумать, что на его территории спрятался крупный хищник - к эльфам животные относились неплохо. Но таящаяся в ночи тварь явно не собиралась никого успокаивать.
Разве что навечно.
Пара теней свернулись из ничего рядом со стражами лагеря. Они возникли из веточек, пожухлой травы, мелких камушков, одного наконечника стрелы и парочки обглоданных косточек от ужина. Больше всего они напоминали собранных из мусора игрушечных пауков - но ни головы, ни брюшка - только лапы и соединяющий их грязный грудной комок мусора. Эти игрушки явно не стоило класть в постель детям - если не было желания найти их поседевшими или мёртвыми следующим утром.
Оба "паука" прыгнули на горло разведчикам, каждый на своего, и развлечение этой ночью началось с двух фонтанов крови и громких хрипов с трагическим присвистом, а детский хохот разнообразил звуки тёмного леса и лагеря. Переступив через подёргивающееся тело, к костру шагнул очень юный рыжеволосый паренёк с мечтательной улыбкой на лице. Второй охранник, прежде чем "паук" выдрал ему глаза и порвал глотку, успел услышать тихий и мелодичный смех. Это не сделало его смерть спокойнее.
Напуганные присутствием твари и запахом крови лошади забеспокоились ещё сильнее, и начали рваться на свободу - подальше от этого места, где запах костра приобрёл слишком странные и слишком сильные оттенки.

Присев у костра, юноша сложил ладони лодочкой и подул поверх них в пламя. Языки огня словно прокатились по его волосам, сползли, словно яркие змеи, в костёр, и пометавшись там (вместе с начавшими метаться по лагерю криками тревоги) вылетели в виде нескольких огненных мотыльков, разлетевшихся в разные стороны со скоростью лесного пожара.
Первый мотылёк устремился к запасам сена и нырнул в него, словно змея в болото.
Второй метнулся несколько раз и устало опустился на голову одного из трупов, распространяя вонь жжёных волос и горелого мяса.
Третий опустился в траву, четвёртый в костёр, пятый уселся на палатку.
С шестого по восьмой (вылетевшие из полыхающего сена) окончательно довели лошадей, сожгли одежду на трупах, гриву паре лошадей и несколько попон.

Огненных летунов становилось чем дальше, тем больше, они были словно получивший разум и крайне голодный лесной пожар - сжигали всё, что может гореть, распадались в воздухе искрами, выжигали глаза, появлялись из новых пожаров, гнали лошадей через лагерь. Это было достаточно обжигающим ответом на смерти всех тех ночных мотыльков и бабочек, что сгорали в огне факелов и костра, пытаясь подобраться ближе к свету…
Взбесившийся табун был страшен, и уже упал под копыта первый из попытавшихся усмирить лошадей, уже взбесился от ожогов самый лучший жеребец и проломил ограду, уже почувствовали запах хищника и страх остальные лошади. Уже упали под копыта не успевшие убежать от табуна. Уже животные проломились через лагерь, сея панику и боль.
Уже началось веселье!

Часть лагеря продолжала спать. Они спали под запах гари, крики злости, удивления, тревоги. Они спали под топотом и под копытами лошадей. Они спали очень крепко, мертвецки, и только полыхнули от свернувшего в сторону огненного мотылька.
-Это же не может быть рудничным газом, правда? Откуда ему взяться посреди леса, в самом деле.
Голос среди огненного кошмара, пропитанного кровью и страхом был весел, а сам оказавшийся среди языков пламени колдун жмурился от удовольствия и смеялся, словно всё происходящее было просто хорошей шуткой, а начавший полыхать уже массивный и жаркий вал запаса дерева - уютным походным костром.

До самого рассвета от лагеря тянуло гарью, горелым мясом, болью и страхом. Когда закончился треск пожаров и человеческие вопли, от него раздалось пение, мелодия которого ухитрялась вплести в себя и затихающие крики, и шум огня. Она была завораживающей. Она не напоминала о смерти - скорее она восхваляла смерть. Она не вызывала страх - она воспевала его.

Утром в эльфийский лагерь снова явился рыжий колдун. От него веяло кровью и болью, страданиями и сумасшествием. Чужими, конечно же. Своим для него было разве что последнее.
Снова чистая одежда богатого горожанина, лишь слегка запачкались в золе аккуратные кожаные сапожки.
Когда-то эта зола была кочевником.
Волосы были заплетены в множество кос - за ночь он успел много спеть, и заплести их огромное число, связав затем длинным кожаным ремнём.
В рыжую гриву были вплетены множество блестящих вещей - амулетики, ниточки, пряди толстых и густых волос, косточки. Кожаные завязки были очень простыми, явно самодельными и украшены чем-то костяным и мелким.

-Ваше Величество, я исполнил клятву. Отряд остановлен и не будет двигаться дальше.
Колдун радостно засмеялся, любуясь утренним солнцем и с удовольствием подставляя ему лицо.
-Точнее, некоторые из него будут двигаться… Назад. Я не стал их останавливать - они уже не могут сражаться, ведь я отрезал им большие и указательные пальцы. Они расскажут остальным, и может быть те вспомнят сказки, рассказываемые по ночам, и не будут лезть дальше. А убивать их… ведь это было бы жестоко, правда? А каждая жизнь ведь так священна.

Он радостно улыбался, был словно пьян после этой ночи, и радовался новым украшениям, как ребёнок.
Амулетам защиты от злых духов, вплетённым в пряди своих огненных волос. Амулетом, которые принадлежали погибшим часовым.
Прядям волос, которые он срезал с умирающих вместе с кусочками кожи, чтобы волосы не рассыпались.
Обломкам лучевых костей, вырезанным из лучников, что постарались убить его и были либо убиты, либо искалечены и (некоторые, особо меткие) ослеплены.
Кожаным завязкам с украшениями в виде зубов людей, собак и лошадей.
Большой кожаной завязке, бывшей когда-то чьим-то лицом. Его сняли с мяса, словно обёртку из промокшей бумаги, и пропустили косы через дыры глаз и рта.
Наивно было бы считеть, что магически снятая и выделанная кожа была снята с мертвецов.

-Принимаете ли исполнение клятвы, и не осудит ли меня никто из вас, за то, что я сделал?

Это был приговор. Сквозь накрывшую его толщу тихой и темной воды Арвир еще мог чувствовать, что все, кто находится в зале, уже мертвы – несмотря на то, что еще дышат, мыслят, чувствуют. Все, кроме рыжеволосого безумного мальчишки, только что убившего их вернее, чем это могли сделать кочевники.
Не может быть прощения бессмысленному убийству – или тому, кто отдал приказ о нем. Жизнь священна. И тем более, не может быть прощен тот, кто приказал совершить такое издевательство над этим принципом. Арвира вернуло в зал Совета прикосновение к его руке: Торнэйс. Маг чувствует то же самое, что он сам, что и все здесь – кроме одного. Но рыжий ждет ответа, и ответ должен был быть дан.
- Я принимаю исполнение клятвы. И никто из нас не осудит тебя за сделанное по моему приказу, - голос короля звучал чуть хрипло. И почти сразу же встал Торнэйс:
- Твоя клятва выполнена, и теперь Совет просит тебя покинуть Нэртаэйсхарн. Сегодня же. Это не твоя война, и теперь тебе незачем сражаться в ней. А также Совет просит не сообщать о случившемся никому из тех, в ком течет кровь нашего народа. Для всех остальных, находящихся здесь, это приказ… кроме моего повелителя, для него просьба остается просьбой.

-Конечно же, я исполню твою просьбу.
Голос был мягким, словно тепло от углей на пепелище. Рыжий поклонился, взглянув напоследок из-под тёмных бровей:
-Благие... не узнают ничего от меня.
Уточнять что-либо можно было только у тлеющей кучи осенних листьев, которой обернулся колдун.

Оставшись один на один с магом, Арвир наконец-то смог поднять глаза. «Ты и сам понял… ни один из тех, кто знает, не сможет жить дальше. Мы проиграли эту войну в попытке победить».
- Именно поэтому я приказал молчать об этом. Не нужно, чтобы невиновные оплатили своей кровью нашу вину.
- Что теперь?
- Если кочевники уйдут сейчас, они вернутся позже, когда ужас забудется, чтобы отомстить за совершенное. Думаю, лет через пятьдесят. Те, кого мы должны защищать, погибнут.
Арвир рассмеялся. Это был смех, отравленный приближающимся безумием. Он отразился от стен, потолка и внезапно затих, будто испуганный кем-то сильным и опасным.
- Я продолжу. Мы можем поторопить их. Если сделаем это, кочевники нападут там и тогда, когда нам будет удобно. Я предлагаю Нэртаэйсхарн. Жителям остальных городов здесь также найдется место. Аэ Фойррэ можно не трогать: туда степняки не дойдут.
- Ты хочешь смыть их кровь кровью невиновных? Ты…
- Дослушай, - Торнэйс нетерпеливо взмахнул ладонью, - Думаю, у меня получится обезопасить город. Он будет вырван из этого мира, но тем, кто будет в нем в этот момент, ничто не будет угрожать. Им больше никогда не надо будет защищаться. Им не надо будет убивать. Они смогут жить. Ты ведь этого хочешь?
- Я…
- Иначе они погибнут. Все. Твой приказ окажется напрасным.
- Его и так нельзя оправдать!
- Мой план дает нам всем возможность умереть, защищая Нэртаэйсхарн. Меня убьет мое заклинание. У всех остальных, включая тебя, будет выбор.
- Ты не хочешь жить? А твоя жена и…
- Зачем им живой мертвец?
- Тебе есть, зачем жить.
- С этим? – маг улыбнулся, - С таким может жить только он.
- Сколько мне придется ждать?
Торнэйс ответил не сразу, словно что-то подсчитывая:
- Полторы луны. Может, две, но не больше. Вытерпишь?
- Придется.
- Поговори с Советом, передай им мои слова. Если они примут это решение, я начну действовать.

Совет, среди участников которого не осталось ни одного, кто мог бы назвать себя живым, одобрил план королевского мага. По прошествии одной луны все, кто хотел защищать столицу королевства эльфов, собрались в Нэртаэйсхарне вместе со своими семьями: ведь женщины эльфов сражаются вместе с мужчинами. Остальные оставили свои дома и ушли под защиту скал и стен Аэ Фойррэ. Среди них была и Фэйнер, жена Торнэйса с их новорожденным сыном.
Через полторы луны кочевники, убедившиеся в том, что эльфы все-таки смертны и жаждущие отомстить за ужасную гибель своего отряда подошли к Нэртаэйсхарну.
Король эльфов Арвир Молния погиб, обессилев от творения заклинаний настолько, что не смог поднять щит, чтобы отразить удар. Всех, кто присутствовал на Совете, когда было решено принять помощь рыжего эльфа, постигла примерно такая же участь.
Торнэйсу удалось спеть свое заклинание, и Нэртаэйсхарн, чьи стены к тому времени были залиты кровью на высоту человеческого роста, а выше их окрашивали алым лучи заходящего солнца последнего дня осени, исчез. На его месте осталось только чистое побережье. Последним, что слышал Торнэйс, были звуки гитары и чей-то радостный смех. Кочевники, услышав его, покинули эти леса, и до сих пор не решаются появляться в этом странном и страшном месте.
Лишь Высшие Боги знают, что случилось с душами тех, кто преступил ими принятый закон ради него самого. Во всяком случае, в мир живущих не вернулся ни один из них.



“Elves are wonderful. They provoke wonder.
Elves are marvelous. They cause marvels.
Elves are fantastic. They create fantasies.
Elves are glamorous. They project glamor.
Elves are enchanting. They weave enchantment.
Elves are terrific. They beget terror.
The thing about words is that meanings can twist just like a snake, and if you want to find snakes look for them behind words that have changed their meaning.
No one ever said elves are nice.
Elves are bad.”

T Pratchett. Lords and Ladies

В голове Flёur, "Река времён"
Настроение творческое

Молодой инквизитор мучился уже четвёртый час. Он явно понимал, что прикованное существо достойно костра, но никак не мог обозначить приговор - оно изворачивалось. В самом худшем из переносных смыслов слова.
Его обвинили в колдовстве.
Оно стало утверждать, что сначала нужно доказать факт колдовства, а не использование небесных сфер и светил, которые находятся под наблюдением ангелов, и использование сил которых не более греховно, чем использование плуга и колеса.
Колдовство, отвечал инквизитор, это злодеяние колдуна, заключившего сделку с силами Ада.
В обмен на душу, процитировало существо, и продолжило утверждать что факт сделки с Адом может быть только при наличии души и греховен именно её потерей в этой сделке. Фейри же душой не обладают, соответственно их деяния безгрешны, словно озеро, в котором утонул ребёнок.
Попытка обвинения в одержимости тоже была неуспешной, потому что признаков одержимости существо не высказывало.
Инквизитор вздохнул и вышел из камеры.
Инквизитор вошёл в камеру. Святой отец Вильгельм был стар. Очень стар. И не менее опытен, и повидал на своём веку (почти веку, если честно) столько еретиков, одержимых и вообще всячески достойных плахи и костра личностей, что толпа оных могла бы заполнить средних размеров котлован. Потому что котлов на них не хватило бы не то что в городе, а даже, возможно, в стране.
Глядя в пылающие огнём и весельем глаза существа он произнёс только:
-На костёр. Мёртвым. Здравствуй, Александр.
-Здравствуй, Вильгельм. Ну, за что меня за этот раз? Только не повторись.
Инквизитор улыбнулся, молодой его коллега почтительно стоял за ним.
-За богоборство.
Тут уже не выдержал юный инквизитор:
-Он пока не сказал ни одного богохульства.
-Мой юный друг, ты чрезмерно почтителен к правилам. Я ловлю эту тварь в третий раз, и, похоже в последний…
Его перебил смех допрашиваемого.
-Точно, в последний. Запомни, ведь тебе это может ещё пригодиться. Такие не врут. Они не договаривают. Такие не богохульствуют. Для них нет Бога. Такие не продавали душу. Её у них нет при рождении… как и у всех колдунов. Шёл ли ты против Бога, называющий себя сейчас Александром?
Мальчик, висящий на цепях прекратил улыбаться и посмотрел в окно.
-Шёл, конечно. Мы подняли восстание и проиграли. Я - проигравший богоборец. Проигравший Ему войну за людей.
Старый инквизитор вздохнул:
-На плаху. И навсегда запомни: ищи те вопросы, на которые им захочется ответить.

В голове Крематорий, "Маленькая девочка"
Настроение творческое

Персонаж: Александр
Натура/Маска: Монстр, Мечтатель (двойственная)/Головорез
Путь Просветления: Катари
Местоположение: Дорога
Фейские особенности: Неблагой двор, Осенний Двор, кровь Ши, родство элемента (Огонь)
Мысли:
Род не прервётся. У меня будет наследница... или наследник. Хотя, если честно, я прекрасно знаю, что обычно первым в подобных случаях появляется у меня в роду практическа всегда только мальчик.
Ребёнок с огненным ободком вокруг глаз, сын которого будет мною же. Это часть наследия того, что значит быть колдуном.
Интересно, как здесь и сейчас подобное воспринимают со стороны? Считают, что его душу я уничтожил заранее, или поглотил в процессе? Что она изначально была продана при заключении сделки с демоном Дьяволу? О да. Примерно это и сказал мне тогда церковник... тогда, в 14 веке, всё казалось намного более сложным, чем есть сейчас. В конце - концов, не были ещё решены кучи проблем, не было мастерства в управлении своим разумом и его изменениями как оружием.

Мой ребёнок - это болванка. Глина, из которой можно сделать всё что угодно, но она при этом останется глиной, даже став сосудом. А вот внук ... Я проверял, и без меня он ничто. Тело без души и образ действия без разума, умения, хитрости и пламени. Когда я переживал своих внуков, я наблюдал их: наследника, впавшего в полную невменяемость и заточённого в Бедлам в Лондоне. Надеюсь, это название ничего вам не сказало, мне же оно говорит слишком о многом. Эти стены и запахи, эти слова и звуки сводят с ума более, чем запах уничтоженной моими наёмниками деревни. Больше чем кровь. Существо, скованное в тех стенах было моим наследником - и я стал им, после того, как неудачный алхимический эксперимент снёс мою лабораторию.
Было до сумасшествия приятно осознать себя наконец-то целостным, прекратить этот постоянный зов и поиск себя в крайностях - порой фатальных для здоровья. Было приятно осознать себя хоть и одноглазым и запертым, но таким целым... Я думаю, дальнейший вызов демона через ритуал, в процессе которого я с трудом смог языком разрисовать стены кровью из прокушенной губы, был просто развлечением, по сравнению с испытанным до этого.
Воспоминания о том, насколько плохо знать о том, что ты свободен, и никак не можешь стать тем, кем хочешь. Пусть этот кто-то и колдун-инферналист...

Возможно, когда родится мой внук, мне придётся убить себя. Что бы он не натворил ничего такого, о чём мне потом придётся грустить.

Если я переживу это время. 12 линий, 4 из них - к смерти, и одна - к моей последней смерти. Что ж, я знал, чем рискую, собираясь соблазнить одну из духов Льда и Ветра, а не кого-то из смертного предела.

В голове Jeana Leslie and Siobhan Miller "Веdlam Boys"
Настроение креативное